Ну какими мы были талантами —
Мы солдатами были, сержантами.
Но теперь, вспоминая о том,
Веря в наше святое призвание
И борясь за военное звание,
Меньше маршала — мы не возьмем.
Я пью за тех, кто честно воевал
Я пью за тех, кто честно воевал,
Кто говорил негромко и немного,
Кого вела бессмертная дорога,
Где пули убивают наповал.
Кто с автоматом полз на блиндажи, —
А вся кругом пристреляна равнина, —
И для кого связались воедино
Честь Родины и честь его души.
Кто не колеблясь шел в ночную мглу
Когда сгущался мрак на горизонте,
Кто тысячу друзей нашел на фронте
Взамен десятков недругов в тылу.
Воспоминания в Пушкинских Горах
Я летчиком не был
и не был разведчиком,
Героем и гордостью
гневной страны, —
А просто безвестным
армейским газетчиком,
Но все — временами —
на фронте равны.
Не этим ли полем,
за этой горою ли
Прошел батальон
сквозь лавину огня, —
И то, что друзья мои
были героями,—
Вот это никак
не отнять у меня.
Встреча
О верности свидетельствуем мы…
Пустыни азиатские холмы,
И пыль путей, и мертвый прах песка,
И странствия великая тоска.
Пустая ночь ползет из края в край,
Но есть ночлег и караван-сарай,
Дикарский отдых, первобытный кров
И древнее мычание коров.
Блаженная земная суета —
Мычание домашнего скота.
Скорей гадай, шагая на огонь,
Чей у столба уже привязан конь?
Кого сегодня вздумалось судьбе
Послать ночным товарищем тебе?
Перед тобой из душной темноты
Встают его простейшие черты —
И пыль путей, и мертвый прах песка
На рваных отворотах пиджака.
Закон пустыни ясен с давних пор:
Два человека — длинный разговор.
Куда ведет, однако, не слепа,
Его мужская трезвая тропа?
О чем имеют право говорить
Работники, присевшие курить,
Пока война идет во все концы
И Джунаида-хана молодцы
Еще несут на уровне плеча
Английскую винтовку басмача?
Он говорит сквозь волны табака:
«Порою, парень, чешется рука.
Пустыня спит, пески ее рябят,
А мне бы взвод отчаянных ребят,
И на бандита вдоль Аму-Дарьи
Уже летели б конники мои!..»
Я посмотрел на рваные слегка
Косые отвороты пиджака, —
Там проступали, как пятно воды,
Петлиц кавалерийские следы.
Я говорю:
«Продолжим план скорей…
Сюда бы пару горных батарей,
Чтоб я услышал, как честят гостей
По глинобитным стенам крепостей,
Как очереди пушечных гранат
Во славу революции гремят».
Мы встали с мест, лукавить перестав,
Начальствующий армии состав,
И каждый называл наверняка,
Как родину, название полка.
Мы встали, сердце верностью грузя, —
Красноармейцы, конники, друзья, —
Мы вспоминали службу наших дней,
Товарищей, начальников, коней.
Республики проверенный запас!
На всех путях Союза сколько нас,
Работников, сквозь холода и зной
Раскиданных огромною страной
От моря к морю, от песка к песку.
Мы только в долгосрочном отпуску,
Пока она не позовет на бой,
Пока бойцы не встанут за тобой.
И повторяет воинский билет,
Что это отпуск. Увольненья нет.
Объяснение верности
Не все поймут, как мы к победе шли,
Преодолев злопамятные годы,
И отстояли честь родной земли
И знамя старой ленинской свободы.
И, продолжая непреклонный труд,
Мы связаны той клятвою орлиной,
Которую кощунственно зовут
Слепою верой или дисциплиной.
Воспоминания о книге «АРТПОЛК»
Как сложен мир, где судят люди
И обо всех, и обо всем, —
А мы шагаем у орудий
И скатки за спиной несем.
Пусть высока за это плата —
Но я тщеславен: я хочу,
Чтоб ограниченность солдата
Была мне в жизни по плечу.
Три стихотворения о коне
Первая встреча
Что увидел я сначала,
Утром, первый раз, когда
В полумраке возникала
Эта грозная беда?
Хуже бреда,
Злее смерти
Наклонились надо мной
Зубы длинные, как жерди,
Опаленные слюной.
Выше — глаз глядел сердито,
Полный красного огня,
И огромное копыто
Сбоку целилось в меня.
Хладнокровный горожанин
Ощутил при виде их
Как бы легкое дрожанье
Всех конечностей своих.
За дощатой загородкой
Против зверя одинок,
Обладал он только щеткой,
Словно чистильщик сапог.
Но от века и до века,
Оглашая торжество,
Правит разум человека,
Воля страшная его.
Он врывается с размаха,
Видя вещи все насквозь, —
Он в кармане ищет сахар:
Укрощенье началось.
Дружба
1
Конь во сне бормочет глухо,
Гривой медленно горя.
Над его высоким ухом
Подымается заря.
Бродит шорох, наступая,
Ухо тянется, дрожа.
То не ухо —
То слепая,
Первобытная душа.
Видит:
Облачной тропою
Ходит рыжая луна,
И стоит у водопоя
Предводитель табуна.
Вот он вздрогнул,
Вот он замер…
Но, уздечкою звеня,
Азиатскими глазами
Дружба смотрит на меня.
2
Я возьму седло и сбрую,
Все, что окажет отделком,
Стремена отполирую
Самым мелким наждаком.
Я работу кончу первый
(Кто мне скажет: подожди!)
Скоро осень и маневры,
И походы, и дожди.
Будут дни пороховые
Вплоть до яростной зимы…
Всё, товарищ, не впервые:
Старослужащие мы.
3
На Востоке ходят бури,
Тучи, полные огня.
Там давно готовы пули
Для тебя и для меня.
Но, шагая в горе боя —
Пороха багровый чад —
Отвечаю: нас с тобою
Никогда не разлучат.
Если рапорт без ответа,
Не оставят нас вдвоем,—
Мы до Реввоенсовета,
До Буденного дойдем.
Скажем: «Как, разъединенным,
Нам идти под пулемет!»
Я ручаюсь, что Буденный
С полуслова нас поймет.
Последнее стихотворение о коне
Никогда, ни под каким предлогом
Не хочу предсказывать, друзья,
И, однако, гибели берлога
Снится мне, темнея и грозя.
Вижу тучи, прущие без толку,
Отблеск дальнобойного огня,
Дальше все потеряно… И только —
Морда полумертвого коня,
Душная испарина и пена,
Это он, а вместе с ним и я,
Оба — тяжело и постепенно —
Падаем во мрак небытия.
Падаем…
Но через толщу бреда
Музыка плывет издалека, —
То растет великий шум победы,
Гул артиллерийского полка.
Так во сне моем произрастает
Истины упрямое зерно.
Что поделать? Жизнь идет простая,
С ней не согласиться мудрено.
Лето нас приветствует июлем,
Ясной радугой, грибным дождем.
Мы еще поездим,
Повоюем
И до самой смерти доживем.
Равенство
…Так в годы те одушевленье
Вдруг создалось в одно мгновенье
Великим равенством в бою.
Сколько раз на воинской дороге,
Под огнем — как заповедь свою,
Я твердил святые эти строки
О великом равенстве в бою.
Вот и шли мы, верные отчизне,
Равные в пожарище войны,
Чтобы наши внуки в мирной жизни
Были всюду и во всем равны.
Фотография
Виктору Темину
Из Нюрнберга, сжатого кольцом,
Мой друг привез свои святые снимки:
Он там работал в шапке-невидимке,
Хотя официальным был лицом.
И у меня на письменном столе
Воскресла справедливая Европа,
Где ледяное тело Риббентропа
Висит в несодрогнувшейся петле.
Отпуск
Для нас на время отгремели пушки,
Мы едем в отпуск. Доставай кисет.
Тут все бойцы, тут свой народ в теплушке,
И есть о чем поговорить, сосед.
Нет, не сойдется клином белый свет,
Везде друзья найдутся и подружки,
С кем выпьешь водки из солдатской кружки,
А то и чаю, если водки нет.
Вот, говорят, бывает у другого,
Что встретит дома друга дорогого,
Ну, думал, тут-то прошибет слеза.
А тот молчит, не смотрит. Уж поверьте,
Кто не глядел в глаза войне и смерти,
Стыдится другу поглядеть в глаза.
Разведчик
Наверно, так и надо. Ветер, грязь.
Проклятое унылое болото.
Ползи на брюхе к черным бревнам дзота,
От холода и злобы матерясь,
Да про себя. Теперь твоя забота –
Ждать и не кашлять. Слава богу, связь
В порядке. Вот и фриц у пулемета.
Здоровый, дьявол. Ну, благословясь…
На третий день ему несут газету.
Глядишь, уже написано про эту
Историю — и очерк, и стишки.
Берет, читает. Ох, душа не рада!
Ох, ну и врут! А впрочем, пустяки.
А впрочем — что ж, наверно, так и надо.
На отдыхе
Под вечер полк на отдых отвели.
Все вымылись, побрились… Три солдата
Глядят себе на рощицу вдали,
На желтые палатки медсанбата.
Дорога в жестких колеях, в пыли,
Над ней дрожит и гаснет луч заката.
Он говорит друзьям: «Ну что ж, ребята,
Айда до девок». И они пошли.
«Знакомьтесь — Валя». Русых две косички,
Как у девчонки. Разве не мила?
Ушли в лесок. Дымясь, темнеет мгла,
И девушку он обнял по привычке.
А все — тоска. И нету даже спички,
Чтоб закурить. Да, молодость прошла.
Скажешь, все мы, мужчины
Скажешь, все мы, мужчины,
Хороши, когда спим.
Вот и я, без причины,
Нехорош, нетерпим.
Молод был — бесталанно
Пропадал ни за грош.
А состарился рано,
Так и тем нехорош.
Что ж, допустим такое,
Что характер тяжел,
Но уж если покоя
В жизни я не нашел,—
Холст на саван отмерьте,
Жгите богу свечу,
А спокойною смертью
Помирать не хочу.
Вижу лес и болото,
Мутный сумрак ночной,
И крыло самолета,
И огни подо мной.
Вот совсем закачало,
Крутит по сторонам,
Но мы сбросим сначала,
Что положено нам.
А потом только скажем,
Что и смерть нипочем.
Жили в городе нашем,
За него и умрем.
Мне не надо, родная.
Чтобы, рюмкой звеня,
Обо мне вспоминая,
Ты пила за меня.
И не надо ни тоста,
Ни на гроб кумачу,
Помни только, что просто
Помирал, как хочу.
Поэту
Мы знаем: будет странный час,
И по домам пойдут солдаты,
Но мы не знаем, кто из нас
Дойдет живым до этой даты.
А если все же доживем,
Друзьями станут нам едва ли
Те, кто о мужестве своем
В бомбоубежищах писали.
Им нелегко пришлось в домах,
Но был мужчиною, поверьте,
Не тот, кто смерти ждал впотьмах,
А тот, кто шел навстречу смерти.
В какие бури жизнь ни уносила б
Bс. А. Рождественскому
В какие бури жизнь ни уносила б —
Закрыть глаза, не замечать тревог.
Быть может, в этом мудрость, в этом сила,
И с детства ими наградил Вас бог.
Речь не идет о мудрости традиций,
Но о стене из старых рифм и книг,
Которой Вы смогли отгородиться
От многих зол, — забыв их в тот же миг.
Война? —А сосны те же, что когда-то.
Огонь? — Он в печке весело трещит.
Пусть тут блиндаж и бревна в три наката.
Закрыть глаза. Вот Ваши меч и щит.
И снова не дорогой, а привалом
Растянут мир на много долгих лет,
Где — странник — Вы довольствуетесь малым,
Где добрый ветер заметает след,
Где в диком этом караван-сарае
Храп лошадей, цыганский скрип телег,—
А странник спит, о странствиях не зная,
И только песней платит за ночлег.
Мне в путь пора. Я Вас дождусь едва ли.
И все-таки мне кажется сейчас,
Что, если Вы меня не осуждали,
Чего бы ради осуждать мне Вас?
Мне в путь пора. Уже дымится утро.
Бледнеют неба смутные края.
Да, кто-то прав, что все на свете мудро,
Но даже мудрость каждому — своя.
Пехотинец
Был жаркий полдень. Были травы
Нагреты солнцем. На реке
Шла полным ходом переправа,
И на шоссе невдалеке
Клубилась пыль.
И вот тогда-то,
Уже на правом берегу,
Я увидал того солдата
И почему-то не могу
Его забыть.
Хранит мне память,
Как по-хозяйски, не спеша,
Он воду крупными глотками
Из каски пил, как из ковша.
Напился, поглядел на запад,
На дым горящих деревень —
И снова в бой…
И я внезапно
Увидел тот грядущий день,
Который будет всех светлее,
Когда под грохот батарей
Мы зачерпнем воды из Шпрее
Солдатской каскою своей.
Поэзия
Ее характер понимали слабо
Там, где судили ночи напролет, —
Но есть у нас простая мудрость Штаба,
Который дальше фронта не пошлет.
И вот в теплушке к месту назначенья
Ее везут без всякого клейма
В тот бой, куда с Народным Ополченьем
Она давно торопится сама.
Сто раз глядели мы в глаза беды
Сто раз глядели мы в глаза беды
И дожили до лучших дней. И, в общем,
Легко понять, что на судьбу не ропщем,
Как бы сухими выйдя из воды.
Но есть у всех, кто верит в наше братство,
Свой корпус, и дивизия, и полк,
Где мы должны по-прежнему сражаться
И жизнь окончить, выполняя долг.
Нас так учили, что бока помяты
Глебу Пагиреву
Нас так учили, что бока помяты,
И все же мы — не глина и не воск:
На фронте проверяются солдаты,
А не в тылу — среди конвойных войск.
И все, что было где-то и когда-то, —
Пиши об этом или не пиши…
Двойная жизнь поэта и солдата
Не терпит раздвоения души.
Солдаты мы иль не солдаты?
Солдаты мы иль не солдаты?
Чего там думать и гадать:
Нам званье выдали когда-то —
У нас его не отобрать.
Я с вами в заревах жестоких
От Риги и до малых скал,
На западе и на востоке
Четыре года воевал.