Как много в сердце тайн и боли
Как много в сердце тайн и боли — все написать о том нельзя,
Сказ о любви и горькой доле поведать и стихом нельзя.
Где розы — там шипы и жала, где ремесло — там труд и пот, —
С любимой хочешь быть — сначала терпи, а напролом — нельзя!
Меня волнение смутило, едва лишь я узрел твой лик,
Но в небе ухватить светило, как руку ни взметнем, нельзя.
Во мне, смирению послушном, твои ресницы — жала стрел, —
Сказать о горе тем бездушным, кто с горем незнаком, нельзя.
Но ты заветного чертога, Машраб, достичь так и не смог:
Хоть сотню лет томись убого — увы, войти в тот дом нельзя!
* * *
Как о муках молвлю слово я
Как о муках молвлю слово я —
Вникни думой сокровенною:
К моим стонам не суровая,
Пожалей, о несравненная!
О друзья, в тяжелой думе я:
Нет страдальца, мне подобного, —
Ей понять бы: от безумия,
Как Меджнун, в неволе пленной я.
Смерть тяжка, но как иначе я
Тягость страсти моей выплачу?
Так влюблен, что кровью плачу я, —
Соловей самозабвенный я.
От тебя, моей возлюбленной,
Все стерплю — как мне забыть тебя?
Не забыть: любовью сгубленный,
Суд терплю молвы презренной я.
Если бессловесной жертвою
Я сгорю — ну что ж поделаешь:
Сердце, душу тебе жертвую, —
То, Машраб, — судьба блаженная!
* * *
Когда на путь любви вступил
Когда на путь любви вступил и стал безумием объят я,
Щитом поставил свою грудь для стрел напастей и утрат я,
Забыл сей мир тщеты и в путь, бездомный, вышел наугад я,
Сей, явный, мир познал я весь, и был его покинуть рад я,
И все оставил и ушел, на мир прощальный бросив взгляд, я.
Стенал я, сир, в ночах разлук, — где добрый друг, не отыскал я,
Кому б поведать боль души, увы, вокруг не отыскал я.
Твой меч язвил меня, а чем лечить недуг — не отыскал я,
Увы, покоя ни на миг от бед и мук не отыскал я, —
Скорбь о тебе — вот мой отец, твоему гнету — друг и брат я.
Любимая, твои уста медвяны свежестью усладной,
Во благо мне твой грозный взор, как стрелы бедствий, беспощадный.
Рум эфиопами сражен, — не это ли пример наглядный:
Давно уж тьмою кос пленен, влачусь я в доле безотрадной, —
Страну души моей круша, испепелил ее стократ я.
Уж так судил предвечный рок: те, что недугами томимы, —
Родня влюбленным, и вражды они не знают, побратимы.
Двенадцать месяцев в году — бывают весны в них и зимы,
И шах с дервишем — не одно, они вовек несовместимы, —
В посконной рвани, гол и бос, как нищий, брел у чуждых врат я.
Ночами другом мне была моя печаль, что так сурова,
Взор чаровницы — что ловец, пустивший соколов для лова,
А где печаль — там и беда: от века им дружить не ново.
О, если б, о тебе томясь, взлетало сердце волей зова!
Весь в перьях острых стрел твоих, стал с ними словно бы крылат я!
Лихих соперников сразить потоком стонов-стрел мечтал я,
Жар сердца потушить — любви тем положить предел мечтал я,
О том, чтоб у костра я лег и саван свой надел, мечтал я,
И насмерть сокрушить врагов, воинственен и смел, мечтал я,
Друзей искал я, но, увы, и с ними познавал разлад я.
Дружить с любимою моей мне дружбой тесною мечталось,
Жизнь ей отдать, быть заодно мне с ней, чудесною, мечталось,
Душой, как соколу, взлететь в края небесные мечталось.
«Хромой птенец — и тот взлетит», — мне думой лестною мечталось,
Я снова розой расцветал — взлетал, как будто юн и млад, я.
О, здравствуй вечно и живи, я ж умер, сокрушен тоскою.
Что этот мир небытия! Вовек мне в нем не знать покоя.
Разлука в дол души пришла — терпи, не вечно зло такое.
Но даже в бесскорбных жгло в любви пыланье колдовское!
Кровь жжет нутро мне, и готов принять душой смертельный яд я.
С тех пор, как в темноте ночной с любимой сопряглись мы словом,
И честь и вера — не со мной, а жертва — твоим хитрым ковам.
Что внятно лишь тебе одной, — сокрыто от меня покровом,
А ты, Машраб, хоть и больной, а все же не был бестолковым:
Тысячекратный смысл вложить был в этот стих короткий рад я!
* * *
Когда с той пери озорной
Когда с той пери озорной мы цедим хмель густой,
Пьянит нас влагою хмельной отцеженный настой.
И сердце — в небыли пустой, хмельно от влаги той, —
Я — твоя жертва, — о, постой, хоть взглядом удостой!
Погряз я с головы до ног в позоре и грехе, —
Я трепещу, твой гнев жесток, смири свой нрав крутой.
Увял я телом и зачах, как смятая трава, —
Твоим стопам мой жалкий прах — опора и устой.
Вся жизнь твоя, Машраб, точь-в-точь как отшумевший вихрь:
Едва задув, он мчится прочь с тревожной быстротой.
* * *
Когда Лейли узрел я вдруг
Когда Лейли узрел я вдруг, всю жизнь мою я отдал ей, —
О благе я мечтал.
Язвят Меджнуна в доле мук лихих страданий острия, —
О, путь любви жесток!
Я говорю ей: «О, постой, хотя бы миг со мной побудь!»
Она в ответ: «Терпи,
Другие, — говорит, — со мной, от них и так мне нет житья.
Узнают — гнев их строг!»
Всегда един, а не двояк всей сокровенной правды знак,
Клянусь, велик аллах,
А вот с людьми я — так и сяк: к ним двуязычна речь моя, —
Вот скрытых тайн клубок!
Стремлюсь к тебе я, и невмочь Машрабу муки одолеть,
Он изнемог в борьбе.
Рыдаю я и день и ночь, от мук не зная забытья, —
Я кровью весь истек.
Ты властвуешь над миром, ты всех земель владыка,
Превыше всех ты властна.
Влюблен я сердцем сирым, как я смятен, — взгляни-ка,
Чело твое так ясно!
О, заступи стопою мой прах, помилуй, сжалься,
Приди в мой дом убогий.
Во прахе пред тобою лежу я, горемыка, —
Краса твоя прекрасна.
В любви к тебе влачиться дано мне в муке смертной,
Ты — жизнь моя, весь мир мой.
Узреть бы, чаровница, мне свет твоего лика, —
В тебя влюблен я страстно.
Все таинства земные одна лишь ты постигла,
Ты властвуешь над всеми.
Лжецы — все остальные, притворство — их улика,
Их злая суть опасна.
Отверг я все земное, страдает одержимо
Машраб, скиталец горький.
Лишь мой танбур со мною, в нем боль моего крика,
А ночь разлук ненастна!
* * *
Когда я в этот мир пришел
Когда я в этот мир пришел и в бездне мук его погряз,
Лекарств не ведая от зол, взывал я к небу — сколько раз!
И видел я: трясина мук — губитель тела и души,
И метил я, нацелив лук, в два круга нечестивых глаз.
Пил в кабачке я, не тужа, — и я познал в себе огонь,
Пошел в мечеть — и, как ханжа, заледенел я и угас.
С ханжою — пост, со мною — хмель, и я вовеки не отдам
За сотни праведных недель бутыль вина, что я припас.
Хмель единения себе из рук наставника я брал,
Встречал на висельном столбе я, как Мансур, свой смертный час.
Моей безумной головы молвой не пощадил весь мир,
Я ж за единый звук молвы пыль двух миров от ног отряс.
И не корите, о друзья, Машраба за его недуг:
Познать юдоль небытия ему начертан был наказ.
* * *
Красавица, узрев тебя, я жертвою неволи стал
Красавица, узрев тебя, я жертвою неволи стал —
На улице твоей, скорбя, скитаться в горькой доле стал.
Твои ресницы-стрелы вдруг насквозь пронзили тело мне,
И я кровавой жертвой мук, невиданной дотоле, стал.
Творец, да будет не дано другим столь горестной любви,
А я, что делать, уж давно скитальцем сей юдоли стал.
Я пред тобою преклонен, я — жертва под твоей стопой, —
Твоим мечом я разлучен с душою поневоле стал.
Томясь немилостью твоей, не зная, ждать ли мне вестей,
Скитаться у чужих дверей я в нищенской недоле стал.
Внемли же, мой прекрасный друг, к Машрабу милость прояви, —
Я странником в стране разлук — скитальцем в диком доле стал.
* * *
Красуясь, посмотрела
Красуясь, посмотрела — застыл мой взгляд тогда,
Весь мир и веру смело продать был рад тогда.
А молвила мне злая: «Что мне любовь твоя!» —
Меч ревности в себя я вонзил стократ тогда.
Я в горы бед глубоко вгрызался, как Фархад,
Но был киркою рока повержен, смят тогда.
Машраб — в пути, и вот он смятенно вдаль бредет, —
Узнать, куда идет он, вперил я взгляд тогда.
* * *
Кто пошел стезей любви
Кто пошел стезей любви, тому смирным быть, покорным — нестерпимо,
С четками поклоны бить ему в рвении притворном — нестерпимо.
Кто дождался благодатных встреч с дивною владычицею сердца,
Изнемог он, ему душу влечь к радостям зазорным — нестерпимо.
Кто по отрешенному пути ревностно идет вослед Адхаму,
Для того, блаженствуя, идти по дорогам торным — нестерпимо.
Если благовонный воздух нег обвевает сломленного страстью,
Никнет он, ему влачить свой век в бытии тлетворном — нестерпимо.
О святоша, ты хоть раз вдвоем побыл бы с красою луноликой, —
Стало бы тебе тогда в твоем ханжестве затворном нестерпимо.
Знай: тому, кто ведал благодать страсти одержимого Меджнуна,
Порицаниям ему внимать, грубым и упорным, нестерпимо.
Для того, кто отрешенно пьет радостей любви хмельную чашу,
Не нужны ни слава, ни почет, страсть к чинам придворным — нестерпима.
Знай, о шах, тому, кто выбрал путь страсти, чуждой суетных стремлений,
К славе и высокой власти льнуть в рвении задорном — нестерпимо.
Жаждай сердцем доброй красоты, о Машраб, в стремленье непорочном:
Жаждущему сердцем чистоты — в этом мире черном нестерпимо.
* * *
Лейли подобен облик твой
Лейли подобен облик твой — ты так красива, говорят,
А я — Меджнун, что за тобой бредет пугливо, говорят.
Я головы не подниму, стеная у твоих дверей, —
Как ни стенаю — ни к чему вся страсть порыва, говорят.
Я у врачей искал удач: «Возможно ль исцеленье мук?»
«Не лечат, — отвечал мне врач, — такое диво, говорят!»
Скажи мне, где Меджнун, Лейли, ответь мне, где Фархад, Ширин?
Они прошли и отошли, — все в мире лживо, говорят.
Пыль со следов собак твоих Машраб прижал к своим очам, —
Прах этот — мазь для глаз людских, — все так правдиво говорят!
* * *
Лишь увижу ее, красивую
Лишь увижу ее, красивую,
Мучусь мукою я кровавой.
В дол разлуки бреду пугливо я, —
Ей привычен обман лукавый.
Горько плача, влачусь за нею я, —
Хоть бы раз мена пожалела!
Но жестокой моей и лживою
Я покаран злою расправой.
Днем и ночью горю в страданьях я,
Ты ж веселый утехам рада, —
Если будешь ты справедливою,
Что случится с твоею славой?
За тобой мотыльком летаю я,
А едва лишь тебя найду я —
Не обласкан тобой, счастливою,
Становлюсь я тебе забавой.
А на розы, красой цветущие,
Даже я и взглянуть не в силах:
Для неверных их глаз — пожива я, —
Точат меч на меня неправый!
Распростился, Машраб, ты с верою —
Той неверной ты душу продал,
Стал брахманом ты сутью льстивою,
Нечестивой сражен отравой!
* * *
Лишь раз пришел я в этот мир
Лишь раз пришел я в этот мир и пленником утрат ушел,
Один лишь миг и жил я, сир, и, не познав отрад, ушел.
Искал я друга, одинок, но — нет, увы, найти не мог,
И сердце я печалью сжег — отчаяньем объят, ушел.
Не смог, влачась в мирском саду, я одолеть свою беду,
В печалях жил я, как в аду, — измученный стократ, ушел.
Корысть мой направляла шаг, в грехах плутал я так и сяк,
В сей мир пришел я, гол и наг, — не сыт и не богат ушел…
Глупцы-невежды день-деньской к соблазнам льнут, забыв покой,
И я, пленен тщетой мирской, от неземных услад ушел.
Машраб, ты о любимой млел — все ждал, во все глаза глядел,
Но был столь тяжек твой удел, что ты, тоске не рад, ушел.
* * *
Лишь выйду
Лишь выйду — и на скакуне навстречу мне она спешит,
Бутон, расцветший по весне, она, красой красна, спешит.
Ресницы стрелами меча и грозным взором всех разя,
Она, как пламя горяча, челом озарена, спешит.
И уст ее хмельная сласть пьянит всех встречных, как вино, —
Она, в пылу разгорячась, как будто от вина, спешит.
Всю душу жаром пламеня и страстной ревностью томя,
Восторгом опьянив меня, ко мне сама весна спешит.
Ей другом быть никто не смел: она равно со всеми зла,
И мне грозят ресницы стрел: ко мне она, грозна, спешит.
Стерпеть ли, как ни терпелив, разлуку долгих-долгих дней!
Она, лишь сердце мне пронзив и сил лишив сполна, спешит.
От бед моих и от невзгод ну как не умереть, друзья?
Она всю душу мне сожжет и — видеть пламена спешит!
И грешников и всех святош она к себе приворожит,
И я для веры уж негож, когда ко мне она спешит.
Ни по ночам она, ни днем вовек меня не навестит,
А иногда — вот диво в чем — сама, как ночь темна, спешит.
Сжимает меч ее рука, в колчане — жала острых стрел, —
Ко мне она издалека, всю душу взяв до дна, спешит.
Как лепестки увядших роз, от горя пожелтел Машраб, —
Она с бедой ли — вот вопрос — или любви верна, спешит?
* * *
Локон твой
Локон твой — благовонье ночи, дух души моей страстной, дева,
Светят ярче звезд твои очи, лунный лик твой прекрасный, дева.
Твои губы — рубин багряный, лик твой ярче розы румяной,
Каждый смертный — слуга твой рьяный, твой невольник безгласный, дева.
Лик твой — яркой розы алее, зубки — всех жемчугов белее,
Стан твой, брови — их нет милее, светоч солнца мой ясный, дева.
Лишь увидев твой лик чудесный, сгинул в небыли я безвестной,
Я томился в темнице тесной — ты была безучастной, дева!
Твой Машраб на тебя лишь глянет — сахар уст твоих к неге манит,
Сразу легче на сердце станет мне с тобой, сладкогласной, дева!
* * *
Лунный лик без покрывала
«Лунный лик без покрывала, — я молил, — яви во мраке», —
«А без туч, — она сказала, — перл любви слиян не будет». *
«Не тверди мне то и дело о страданиях разлуки, —
Не поправший дух и тело страстью обуян не будет».
Я сказал ей: «Мое горе до смерти меня сжигает, —
Как же исцелиться хвори, если лекарь ждан не будет?»
Ни к чему, Машраб, кручина, хоть ты и разорван в клочья:
Зерна битого рубина портить тот изъян не будет!
___________________
* — По поверьям, жемчуг зреет в раковинах от попадания в них капель дождя.
* * *
Меня Меджнуном одиноко
Меня Меджнуном одиноко она скитаться обрекла,
Скитальцем сделала жестоко и мне судила бремя зла,
Твердыню сердца сокрушила, жестокой мукой извела,
И сердце все, как саламандру, объяла огненная мгла,
Меня томишь ты ожиданьем — на посрамленье предала.
Мой бедный взор, ее не видя, весь блеск жемчужный растерял,
От огненных моих мучений стенают все — и стар, и мал,
Нет, видно, и не суждено мне узреть красу без покрывал, —
Прочтите сказ мне о страдальцах, кто, как и я, томясь, страдал, —
Жду ее, сир и одинок, я, и мука сердца тяжела.
Она ни разу не спросила: «Мой бедный, что с тобой?» — увы,
«За что из-за меня измучен ты пленною судьбой?» — увы,
«Зачем ты ранишь душу с сердцем тяжелою борьбой?» — увы,
«Зачем ты, сокрушенный горем, томишь себя мольбой?» — увы.
Стократ она меня презрела и мук наслала без числа.
Была бы верной — как о бедном, как о несчастном не спросить?
Как о заблудшем, сокрушенном томленьем страстным не спросить?
Как о спаленном мукой сердца рабе безгласном не спросить?
Как слезы льющего — о горе его ужасном не спросить?
Она ж с землей меня сравняла, во прах попрала и ушла!
О, если можешь, друг, неверной вовеки сердца не вручай,
Недружественной, лицемерной вовеки сердца не вручай,
Томящей мукою безмерной вовеки сердца не вручай,
Прекрасной, как луна, но скверной вовеки сердца не вручай!
Она сожгла все мое сердце красою дивного чела.
«Твое всевластие велико, ты — мой властитель», — я сказал,
«В державе сердца ты — владыка, ты — мой правитель», — я сказал,
«Узнала б, жив ли горемыка, о мой целитель», — я сказал,
«Яви в стране души свет лика, мой повелитель!» — я сказал, —
Я издали молил участья — она стенаньям не вняла.
Она мой взор затмила мраком — померкнул свет моих очей,
И с каждым часом жар пыланья горел в груди все горячей,
Меня гнела, врагов живила она словами злых речей,
Губить ей любо горемыку ударами своих бичей, —
Она мой дух сожгла до пепла: он — как в курильнице зола.
Она меня повергла в горе — все дни и ночи я рыдал,
«Где ж есть еще такой страдалец?» — что было мочи я рыдал,
«Где мне подобный горемыка?» — сжигая очи, я рыдал,
Молил я: «О, внемли, владыка!» и все жесточе я рыдал, —
Влечет в пучину, словно якорь, меня моих невзгод скала.
А думалось, мол, Искандером и властелином стану я,
Что, день и ночь вблизи любимой, чужд всем кручинам стану я,
Что, ею осенен с любовью, из всех единым стану я,
Что, знавший камни униженья, чудо-рубином стану я!
Но, даже не взглянув ни разу, она ко мне не снизошла.
Где знавший горе, кому горе я б мог, злосчастный, рассказать, —
О муках, о моей неверной и безучастной рассказать, —
Подняв главу с одра, о ней бы — моей прекрасной рассказать,
О том, как мучусь без любимой в тоске напрасной, рассказать?
Она мой пепел разметала, спалив всю плоть мою дотла.
И от друзей и от врагов я надежно боль души берег,
Но все о том, как дом печалей с престола бедствий я стерег,
Как я бежал и пал, смятенный, к моей неверной на порог,
Как я стенал в рыданьях скорби, измучен, сир и одинок, —
Все тайны, что в себе таил я, она по свету разнесла!
Я на твоем пути рыдаю и жду вестей я день и ночь,
Ты — жемчуг мой, а я измучен, — никто не может мне помочь,
На раны сломленного сердца мне сыпать соль уже невмочь!
Машраб, хоть и сражен ты страстью, надеждой сердце ты упрочь:
Ты медью был, а стал ты златом, — вот каковы твои дела!
* * *
Меня сдружил с лихим позором
Меня сдружил с лихим позором мой грозный рок в конце концов.
И, в прах поверженный разором, я изнемог в конце концов,
Влачусь я в безысходном сраме, и не сносить мне головы, —
От всех, кого я звал друзьями, я стал далек в конце концов.
Не знаю я, моим мытарствам куда дано меня вести,
Лишь горе стало мне лекарством от всех тревог в конце концов.
И всех, кто строен был, едино судьба пригнула до земли:
Сгибала даже львов судьбина в бараний рог в конце концов.
В огне разлуки, в кольцах чада, я, как в курильнице, горю, —
Во всех кустах моего сада весь высох сок в конце концов.
Я с теми, чья душа негожа, согласье дружбы порывал,
Вступал на правый путь — и что же? Брел без дорог в конце концов.
Кому, какому добродею сказать о горе? Друга нет.
Весь мир сгорит — не пожалею: какой в нем прок в конце концов?
И сердце все поникло долу, в нем — лишь печаль, куда ни глянь,
Но я же к горнему престолу взлететь не мог в конце концов!
С душой расстался дух мой слабый, усталой жизни рвется нить, —
Неверная прийти могла бы, ну хоть разок, в конце концов.
И раз ни после и ни вскоре с тобой влюбленному не быть,
К леченью горя само горе Машраб привлек в конце концов!
* * *
Мечтаю свидеться с тобой
Мечтаю свидеться с тобой, об этом вся печаль моя
Уже немалый срок.
С тобою разлучен судьбой, томлюсь я, в сердце боль тая,
Душой я изнемог.
Взываю я: «О, где Лейли?» и страсть к тебе меня томит,
Но ты, увы, молчишь.
Печален сердцем я, — внемли, страна невзгод — мои края,
Зол без тебя мой рок.
То, как Меджнун, чей рок суров, я одинок среди пустынь,
Лишь лани — мне друзья.
То, как Лейли, среди лугов вкушаю радость бытия,
И сам я — что цветок.
То я с венцом над головой властителен, как грозный шах, —
Мне счастье — быть с тобой.
И, странно, голью горевой тогда всевластно правлю я
И славой я высок.
Когда стезю любви найдешь, молитва — благо и добро,
И в том сомнений нет.
Но я стыжу ханжей-святош, — поверь, они мне не друзья,
Мой путь от них далек.
* * *
Молитву, ветер, и привет
Молитву, ветер, и привет моей всевластной передай —
Той, что причина моих бед и муки страстной, передай.
Я неприкаян, одинок, но я сложил сам сладкий слог, —
О том, как гнет ее жесток, ты ей, прекрасной, передай.
Я, как луна, брожу везде, и нет подмоги мне нигде, —
Ты о моей лихой беде ей, ликом ясной, передай.
О том, что, сир в плену обид, всем миром я давно забыт,
Той, что томиться мне велит в ночи ненастной, передай.
Что, словно сыч, я день-деньской один с лихой своей тоской,
Ты ей, отнявшей мой покой и безучастной, передай.
Потоком бедствий бытия сокрушена вся жизнь моя, —
Когда умру — как умер я в тоске напрасной, передай.
К моей Лейли лети, спеши, мои страданья опиши —
Рассказ, как бедствует в глуши Меджнун несчастный, передай.
И — как, увы, она чужда и сердцем как она тверда,
Как властью надо мной горда, — ей, злой и властной, передай.
Скажи, как на весах невзгод весом ее жестокий гнет, —
Мольбу — мол, может быть, придет — ты ей, бесстрастной передай.
* * *
Мой светлый дух
Мой светлый дух — предвечный трон, а сам я — небосклон,
Весь мир моим огнем спален, а сам я — жар пламен…
Мне в этом мире, как ни бьюсь, приюта не найти,
Я смерчем без любимой вьюсь — пришлец иных сторон.
Мечту о счастии тая, был роком я гоним,
В злосчастии рожден был я: удел мой — плач и стон.
Поверь мне: кто любви не знал, в том веры тоже нет,
Но я склонюсь пред тем, кто пал под тяжестью бремен.
Да будет внятна боль моя лишь претерпевшим боль,
А для невежд — загадка я, след Ноевых времен…
Знай: у людей понятья нет, откуда я пришел,
А спросят, кто я, — вот ответ: нет у меня имен.
Не ангел-небожитель, сам а — человечий сын,
Сын Намангана я, и там на свет произведен.
Сегодня, детище стыда, ты пал во прах, Машраб,
Но всем влюбленным в День суда — и власть ты и закон!
* * *