Архив стихотворений Боборахима Машраба

В саду красоты средь кущей ты блещешь красою стана,
И горлица сердца пуще стенает и стонет рьяно.

Глаза — как палач, суровы, ресницы твои — кинжалы,
Уста — как рубин, пунцовы, цветут, как бутон, румяно.

Ханжа, ты меня не сманишь, не знаешь ты муку сердца, —
Ты в душу едва заглянешь, все сердце — сплошная рана.

И если, тобой терзаем, я в рай без тебя попал бы,
То разве была б мне раем вся в море огня поляна!

И что мне весь мир в разлуке, дурманом меня томящей, —
Нет, лучше смертные муки, чем гибнуть в плену дурмана.

Машраб жил надеждой страстной, а видел в любви лишь муки,
И если умрет несчастный — как жаль, что он умер рано!

В степи любви я ночью брел, увы, не ведая дорог,
Но путь в отшельнический дол меня неудержимо влек.

Я одержимо шел с клюкой, едва прикрыт — и наг и бос,
И на огонь я всей душой летел стремглав, как мотылек.

Сей мир, красуясь и дразня, и призывая, и маня,
Зазвал и заманил меня, и позабыл я свой зарок.

И что за диво; в тот же миг во все пределы я проник,
И, как сорока, — прыг да прыг, скакал я вдоль и поперек.

О, нет, неверен мир земной! Я понял, сколь изменчив он, —
Конь вечности, оседлан мной, помчался. Путь его далек.

И понял я: сей мир лукав, враждебной хваткою он лих,
И, лик ногтями истерзав, себя я каяться обрек.

Господни люди говорят: «Сколь горек хмель мирских утех!»
И я, чтобы познать сей яд, вкусил той горечи глоток.

Потом, не зная забытья, в себе я своеволье бил,
И саблей отрешенья я себя казнил, как только мог.

И жарко-огненным копьем я миру выколол глаза,
И сабли хладным острием соблазнам голову отсек.

Безумец, не в стихе ль твоем, Машраб, — спасение от мук:
Ведь этим словом, как огнем, сердца влюбленных ты прожег!

Взглянуть на дивный, милый лик пришел я, одержимый,
И сто уловок хитрых вмиг увидел от любимой.

Сто жизней бы имел — сполна все ей принес бы в жертву, —
Самой бедой идет она, и взор — неотразимый.

О сумасброд, в любви хмельной, пади безгласной жертвой, —
Чернеют косы за спиной волною непрозримой.

Я в суетной толпе мирской влачился в лютой жажде,
И кубок милою рукой мне дан был несравнимый.

Пасть жертвой будь, Машраб, готов за сахар уст-рубинов
И за жемчужный ряд зубов красы неизъяснимой.

Вид явился мне странный: будто вспыхнул закат,
Образ в нем прямостанный — словно пери, крылат.

То — свет лика любимой иль пылает весь мир?
Весь пустырь непрозримый стал цвести, словно сад.

То ее ветер ли мчится, мне смятеньем грозя?
Нет, то пыл чаровницы жаром страсти чреват.

Если злой ее власти меня любо казнить,
Сам себя же на части рвать пред нею я рад!

Пестроцветье пригоже в ее вешней красе, —
Да не тронет, о боже, ее тлен-листопад!

Сколько лет я уныло — снег ли, дождь — жду тебя, —
Чаровница забыла, что я мукой объят.

Путь ищи справедливый, — жизнь уходит, Машраб,
Чужд дороге счастливой пленник доли утрат.

…Во мне любви к мирским делам нет и мельчайшей доли в сердце,
Два мира за тебя отдам я — сын невзгод, Машраб несчастный.

И пусть умру я за тебя, от страсти до костей сгорая, —
В могиле возрыдать, скорбя, тебе черед, Машраб несчастный.

Едва родился я — и вмиг любовь к тебе меня сразила, —
Любви пылающий тайник, звездой мелькнет Машраб несчастный.

Рок меня чашей не обнес — мне хмель любви не пить нет силы,
Я — неизбывной крови слез круговорот, Машраб несчастный.

Ханжа! Ценою тысяч мук готов стремиться я к любимой,
И пусть убьет меня мой друг — ему не лжет Машраб несчастный.

Повсюду люд меня стыдит, — изгнанник, я иду по градам,
Отвергнут и камнями бит, претерпит гнет Машраб несчастный.

И как покаран я судьбой и посрамлен, — никто не знает, —
Безгласной жертвой пред тобой, поверь, падет Машраб несчастный.

Пусть о любви твои уста Машрабу-горемыке скажут, —
Знай: ни молитвы, ни поста уж не блюдет Машраб несчастный.

Всю вселенную в бездну бедствий, в смуту вверг мой позор, увы,
Смыло девять небес потоком, словно рухнувшим с гор, увы.
Мне веселье с любимой было, ну а людям — разор, увы,
А теперь обхожу я, маясь, весь вселенский простор, увы, —
Как, бескрылый, взлечу я в небо, если сир я и хвор, увы!

Сладких кущ и садов предвечных, сводов рая не надо мне,
Млеть, из сот и мирских и божьих мед сбирая, не надо мне,
Никаких благодатей Рума и Хитая не надо мне,
Жить, в мечтах о престоле-троне зря витая, не надо мне, —
Средь морей и пустынь влачусь я, нищ и наг с давних пор, увы.

Сколько сломленных карой гнева, сокрушенных я повидал,
Сколько раненных горькой мукой, изнуренных я повидал,
Сколько светлых и звездооких, просветленных я повидал,
Сколько любящих, в дол смиренья отрешенных я повидал, —
Вихрь безумия всех рассеял — налетел, зол и скор, увы.

И теперь я хмельной главою в кабачке перед старцем лег,
Не нужны ни шейх, ни брахман мне, я от их наказов далек.
Как ни падал я, ни влачился, путь к тебе меня влек и влек,
И пока мне не быть с тобою, пусть тебя охранит сам бог, —
Луноликою мне скитаться наречен приговор, увы.

О Машраб, ты в приюте сердца с милым другом жаждешь бесед,
Но в твоем одиноком доме друга милого нет как нет.
Любо мучить тебя любимой, чтоб покинул ты этот свет,
Уничтожь свое «я», пока ты сердцем любящим не согрет, —
Тот не будет с любимым другом, кто в себе «я» не стер, увы!

Где есть всечасно гибнущий влюбленный —
Умерший раз и дважды воскрешенный?

Кто, как и я, томился по любимой,
Весь в даль дорог очами устремленный?

И кто, как я, готовый к лютой казни,
Ждал смерти с головой под нож склоненной?

Кто, острый нож в руках любимой видя,
Готов расстаться с жизнью, присмиренный?

И кто готов предать и честь и веру,
Как я, молвой безбожной посрамленный?

И в Судный день все толпища не я ли
Сомну и размечу душой смятенной?

Где есть другой, кто, день и ночь рыдая,
Джейхуном слезы льет, вконец сраженный?

Гнет моей нелегкой доли сердце мучит мне недаром:
Грудь мне в клочья рвет до боли, душу жжет терзаньем ярым.

Горестей разлуки жало грудь язвит, теснит дыханье,
Тело жжет, с землей сравняло плоть мою одним ударом.

Сам скитаньем жизнь я рушу, пью я чашу горькой доли,
Любо было мучить душу колдовского взора чарам!

Как безумец, я затравлен, чем я виноват — не знаю,
И за страсть к тебе ославлен я по всем земным базарам!

И со всех сторон слетели в раненое сердце муки,
Словно сердце в бедном теле — склад всем бедам и всем карам.

День и ночь терплю лишенья я, Машраб, без передышки,
И за эти прегрешенья жгут мне сердце новым жаром!

Друг мой, ты скажи ей: пусть она, чтобы взор мой был согрет, придет,
Пусть к рабу в лихие времена властелин, неся привет, придет,
Благовоньем кос напоена, пусть исполнит свой обет — придет.
Пусть в мою лачугу, как луна, как сиянья яркий свет, придет,
Пусть надежда будет мне дана, и заря за тьмой вослед придет!

Лукобров изгиб ее бровей, их прицел безжалостно жесток,
А пройдет — красив среди полей стан ее, самшитовый росток,
В мире нет красавицы стройней, — кто ж такое еще видеть мог!
Не понять мне в немощи моей, как такое чудо создал бог.
Ранами душа изъязвлена, — пусть она, леча их вред, придет.

Благотворна вешняя пора — радостным весь мир, цветущим стал,
Полните весельем вечера — полыхать цвет роз по кущам стал.
Под ногами — яркий цвет ковра, и в убранстве луг влекущем стал,
Зелень благовоньями остра — мускус их свой запах льющим стал, —
Ни с врагом, ни с другом не дружна, пусть она ко мне нет-нет придет!

И моей любимой про меня — умер, мол, твой друг — подайте весть,
Что погиб влюбленный от огня, умер от разлук, — подайте весть,
Что от стрел твоих день ото дня он во власти мук, — подайте весть,
Что он, в смертной горести стеня, терпит свой недуг, — подайте весть,
Если радость мне не суждена, пусть она хоть в пору бед придет!

Помраченной в горе головой, где заря, где ночь, я не пойму,
Мертвый я уже или живой — думать мне невмочь, — я не пойму,
Как прожить мне век мой горевой, муки превозмочь, я не пойму,
Как Меджнуном путь пройти мне свой — где брести мне прочь, я не пойму, —
В мое сердце, где лишь тьма одна, светом солнца пусть рассвет придет.

Я твердил ей: «Верная моя», а она мне не верна, увы,
Ею навсегда отвергнут я, — невдомек мне, в чем вина, увы,
С теми, кто губил меня, гноя, дружит всей душой она, увы,
У меня ж от горького житья вся спина искривлена, увы, —
Глянуть, как судьба моя черна, пусть она — мой сердцевед — придет.

От нее, что, словно свет очей, мне красой мила, я отрешен,
От нее, что в дол души моей, как покой, пришла, я отрешен,
От нее, что мне красой своей — словно сень, светла, я отрешен,
От нее, что мучит все сильней, грудь мне жжет дотла, я отрешен, —
Только ею чаша глаз полна, — пусть она, мой самоцвет, придет.

Кто ее не знает — говорят: «Ты себе другую отыщи,
Сердце не вверяй ей, в ней — лишь яд, — добрую, не злую отыщи,
Не найдешь — тогда ступай назад и страну иную отыщи,
Ту, с которой в сердце — тишь и лад, — ты себе такую отыщи!»
«Пусть уж ослепит меня она, только пусть, — я дал ответ, — придет!»

Я в тот день, когда ей дал обет, честен был, всю душу в речь вложив,
Пусть она изменит мне, но нет — я не изменю, покуда жив.
В чуждый дол и за другой вослед не сманит меня ничей зазыв,
Судным днем пока не вспыхнет свет, верен слову, буду я правдив, —
Пусть казнит меня — моя вина, — хоть повадкой приверед придет.

Вот обет мой, и покуда я не паду, согбен, — не отступлю,
И пока не даст мне забытья замогильный плен, — не отступлю,
И пока из мира бытия не паду я в тлен, — не отступлю,
И пока цела глава моя от камней измен, — не отступлю, —
Небо глыбой — девять сфер сполна — пусть само на мой хребет придет.

Как же я, и сир я одинок, отыщу заветный тот порог, —
Разве я тому, кто зол-жесток, тайну сердца рассказать бы смог!
Локона ухватишь завиток, а руки не сжать, — какой в том прок!
Нет, тому, кто от любви далек, не внушить, где правый путь пролег,
Пусть она, хотя и неверна, но ко мне проложит след — придет.

Искандеру был подобен я, а теперь я сокрушен, увы,
Сердце, словно скопище гнилья, мухи жрут со всех сторон, увы.
Тяжко будет честному, друзья, если он зайдет в притон, увы,
Как была могуча власть моя, а теперь я полонен, увы, —
Пусть же будет ноша не трудна — исцелитель моих бед придет.

Гнет любимой, сплетни злых людей, — вся душа от них — сплошной ожог,
Если бы из рая чудодей гурией ко мне сойти бы смог, —
Встретив его в хижине моей, пал бы я к земле у его ног,
Я светильник из своих очей сделал бы и перед ним зажег, —
Об Исе я думаю без сна — от него мне жизни свет придет.

Но, увы, сей мир тех, кто красив, превратить в неверных норовит,
Всех, хоть долей горя оделив, потопить он в сквернах норовит,
Всех он умертвить, кто еще жив, в бедствиях безмерных норовит,
Он сравнять с землею, придавив, всех нелицемерных норовят,
Но, хоть голова и сожжена, а пора желанных лет придет!

Ее увидел я опять — души моей беду,
Ее уста — бутон.
Ей любо сердце мое взять — пощады я не жду,
Увы, всего лишен.

Но если мне еще узреть жестокую дано, —
Поймите же, друзья:
Погибший, как о ней я впредь рассказ-то поведу!
Лик ее — свет пламен!

Я умираю, перестань разлукою терзать,
Помилуй, пощади.
Хоть раз на муки мои глянь, забудь ко мне вражду,
Жизнь моя — тяжкий сон.

Ты — шах, а я с бедой знаком: бессильный, чуть влачусь,
Мечтая о тебе.
Я бесприютным бедняком, от мук согбен, бреду,
Всегда смущен, смятен.

Любовь к тебе огнем невзгод все сердце мне сожгла, —
О боже, как мне быть?
Кто стоны мук моих сочтет, поймет мою страду —
Мой неизбывный стон?

Если я, горько плача ныне, изнемог — я того и стою,
Если ворот я рву в кручине, сир-убог, — я того и стою,
Если жалко влачусь в пустыне без дорог — я того и стою.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок — я того и стою.

Нет, я в кущах мирского сада жить без мук не привык душою,
Что ни день, был в плену разлада и печально я сник душою,
Что такое радость, отрада, я не знал ни на миг душою.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Где друзья — разделить несчастья? Их, увы, сурово лишен я,
Даже друга, что, полн участья, молвит мне хоть слово, лишен я.
Словно сыч, я томлюсь в ненастье — бесприютен, крова лишен я.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

И вся плоть моя от мучений, словно лай, стонет стоном, право,
И подкрался ветер осенний к моим кущам зеленым, право,
Песни мук моих все смиренней я пою кон за коном, право.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Попран людом, в тоске великой я влачусь по путям терновым,
Неприкаянным горемыкой я гоняюсь за добрым словом,
Задыхаюсь: я в жажде дикой — словно рыба, настигнут ловом!
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Как вскричу я от мук безмерных — смуту Судного дня спалю я,
Всех — неверных и правоверных адским жаром огня спалю я,
Моим сердцем, погрязшим в сквернах, и весь рай, пламени, спалю я.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Как Джейхун — моих слез лавина, и возможно ли что иное?
Как Меджнун, я презрен безвинно, и возможно ли что иное?
Безотрадна моя судьбина, и возможно ли что иное?
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Я к пределу бед — они очи уж почти ослепили — близок,
Ливень слез моих все жесточе — он к потопу по силе близок,
Сердце сломлено — нету мочи, я совсем уж к могиле близок.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Я, Машраб, сдавлен мук горою — жребий бед и тревог мне выпал,
Мучишь ты: лишь глаза открою — глядь, безжалостный рок мне выпал,
Рать скорбей набежит порою — гнет, суров и жесток, мне выпал.
Если слезы мои — как ливень, как поток — я того и стою,
Если плачу я без любимой, одинок, — я того и стою.

Здесь, в чуждом граде, что ни миг — я весь горю, пылая,
Стезей заблудших горемык иду, невольник зла, я.

Где мать и где отец? Презрен, томлюсь я одиноко,
Скитальцем сплю у чуждых стен, — где честь моя былая?

О боже, чем я виноват, скиталец бесприютный?
Я изнемог в плену утрат, огнем сожжен дотла я.

Все сердце сжег мне злобный рок — пылают жаром клейма, —
Отвергнут всеми, одинок, — вот моя доля злая.

Я сердцем от мучений сник, другие — смотришь, рады,
Я в муке рву свой воротник, стенанья воссылая.

Вот что, Машраб, тебе к лицу — судьба рабов безгласных,
Но, словно перл, хвала творцу, отчищен добела я!

Злобный рок! Лишь муки и тревоги слал мне небосклон из-за тебя,
Сирый, нищий, обивал пороги я со всех сторон из-за тебя,
День и ночь на скорбной я дороге — радостей лишен из-за тебя.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.

Я от той, что мне дороже ока, — от моей любимой отлучен,
От моей опоры волей рока я, судьбой гонимый, отлучен.
От моей желанной я жестоко, как душа хранимой, отлучен.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.

В кущах я — как соловей бездомный, и гнезда родного я лишен,
Словно сыч, в печали неуемной бесприютен, крова я лишен.
Где приют мне, где мой кров укромный? Друга дорогого я лишен.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.

Пусть же будет из людей живущих не лишен сердечных сил никто,
Да не будет страждущих и ждущих, да не тратит зря свой пыл никто,
Да не будет во вселенских кущах людям чужд и опостыл никто!
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя.

Неужели же меня, о боже, ты с моим светилом не сведешь?
Неужель с моей звездой пригожей быть счастливым — это вздор и ложь?
Научи меня, господь, построже, чтобы путь Машраба был пригож.
Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя,
Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя!

К возлюбленной пошел бы на порог я
И все стерпеть, как ни гнела бы, смог я.
Все сердце сбил бы в кровяной клубок я,
Мою бы луноликую стерег я —
Узрел бы кос ее хоть завиток я.

Вплетен душою в узел ее кос я,
В пыль под ее стопами сердцем врос я.
Палящий отблеск полуночных гроз я,
Всю боль влюбленных душ в себе пронес я,
Все покорил — весь запад и восток я.

Когда властитель власть дарует странам,
О том везде вещают барабаном.
Где быть огню разлуки — там быть ранам,
Низвергся стон мой полыханьем рьяным, —
Гремя хвалу тебе, всю душу сжег я.

Где зелен луг — цветы там рдеют ало,
В крови все сердце, — где же блеск кинжала?
Любимая луною воссияла, —
Кумир мой, стрел твоих жестоки жала, —
Ресницами мел пыль с твоих дорог я.

Горою бед к земле прижато тело,
Друзьям скитаться где судьба велела?
Увы, и сам влачусь я омертвело, —
О, если б ты меня казнила — смело
Перед тобою кровью весь истек я.

Как яблоку сойтись с гранатом красным?
Бог лишь над сердцем сжалится несчастным.
Взгляни: Машраб в страдании всечасном,
Готов излиться он в признанье страстном, —
Бессильно пал ничком на твой порог я.

К кому в слезах припасть, сказав о ней — мне приносящей муки,
Про все крушащий ее нрав, враждебно мне сулящий муки?

Я душу отдал ей мою — все сердце, а она лишь мучит,
И вот о ней я слезы лью — неверной, мне дарящей муки.

Вот жизнь прошла, я ж не найду и праха от следов любимой, —
Кому я выплачу беду все сердце мне губящей муки?

Скитаясь у чужих ворот, все сердце сжег я пылом страсти, —
Страдальца только и поймет страдалец, сам терпящий муки.

Не стерпит даже небосвод рассказа о моих страданьях,
Не каждый все слова снесет о сердце мне разящей муке.

Влачащего свой век в глуши, бедой томимого Меджнуна
Поймет лишь знавший боль души и сам в душе таящий муки.

О, нет, невежду никогда, Машраб, не тронешь добрым словом:
Известна тех мужей беда, что знали боль палящей муки.

Как быть? Моей любимой я стал чужим, увы, —
Тоской неизъяснимой я одержим, увы.

И этот рок со мною — разлуки горький хмель:
Я с чашею хмельною нерасторжим, увы.

Я — у ее порога, но милостей лишен,
Один влачусь убого, бедой кружим, увы.

Тоскую о любимой, томлюсь я мотыльком —
Лечу, огнем палимый, неудержим, увы.

Меня позорит люто язык молвы людской,
Позор мой среди люда непостижим, увы.

Пристанища лишенный, в глуши я одинок —
Томлюсь совою сонной я, недвижим, увы.

Машраб, в притон запретный ты от святынь ушел, —
Тебе твой свет заветный недостижим, увы.