1
Я, прошедший сквозь все века,
предвидя итог лет,
ночью
из тайника
вытаскиваю пистолет.
Я, пацифист-мятежник,
который,
мудр и красив, как Пророк,
вдруг опускаю штору
и палец кладу на курок.
Кровавым гимном гореть
в дымной заре — скорей!
Все равно я безумный олень
среди двуногих зверей.
Все равно в порнографии душ
истлела надежды звезда.
И пути все равно не ведут
туда,
где так гениально дано:
земле разбудить зерно,
ростку темноту пробуравить,
зеленые руки расправить,
душистую выставить чашу,
и алчную мудрость вашу
просто и во плоти
в ягоду воплотить.
Но хватит играть в слова,
в висок упирается ствол…
И рухнула голова
на зеленый стол.
2
Окровавленный скальпель роняя на пол,
уже не в силах себя разогнуть,
застынет врач вопросительным знаком,
увидев огромное, во всю грудь — сердце.
Собой овладев на мгновение,
вдруг
выдавит он: «А легкие где ж?
Сердце!
И лишь лепестками вокруг —
бледные личики мертвых надежд…»
Это было последнее тело — квартира,
где жило сердце,
щедро увенчанное
извечною жаждой несчастного мира
утверждения надежд человечества.
Мир обречен! К бездыханному телу
явитесь вы
и уставитесь тупо.
Но что же вы будете делать
с собственным трупом?!
Рвать, бесноваться, смеяться
или
рыдать, к погребенью готовясь.
Интересно, в какой могиле
вы зароете вашу совесть?
И нечего траурный марш
трубить,
сомкнувшись
черным кольцом.
Я поднимаюсь,
меня не убить
ни подлостью, ни свинцом.
Зло в этом мире давно зачем-то,
но слушайте совесть и верьте ей —
законами духа и тела начертано
мне в этой жизни бессмертие.
Просто я вас забавляю словами.
Измученный насмерть, я просто устал
нести в себе
разбитые вами
справедливости окровавленные уста.
3
Отныне истиной будет:
законы добра поправ,
победитель всегда неправ,
и его непременно осудят.
Ваша сила смертельно опасна,
ваши мысли преступно хитрят,
вы друг друга кусаете зря,
истощая себя ежечасно.
На лысине площади нет ни травинки,
в черепе кружат слепни идей,
и волчьих ягод кровинки
сочатся из тела людей.
4
Твоя борьба,
твое сраженье,
твое преступное участье
обречено на пораженье,
на катастрофу,
на несчастье.
Я жгу знамена,
я меняю
воззванья, марши и мятежность
на золото и зелень мая,
на человеческую нежность.
В обитель ливней и лучей
я рвусь сквозь мертвый пласт гудрона.
И жизнь,
и плод,
и ключ ключей —
моя зеленая корона.
Да-да, все так,
но не в пустыню
смиренным иноком уйду —
я буду здесь
и здесь отныне
иную битву поведу.
Война — войне!
Зови любить,
разбить в мозгах замки оков,
казармы зернами бомбить
и сеять стрелы васильков.
На этот бой меня веди,
мой справедливый честный Бог,
или зачем в моей груди
Ты свой огонь зажег.
5
Будет день!
Города и заводы
задохнутся от стали и стона.
Развращенные ложью народы
вдруг увидят наши знамена.
Купол неба с грохотом треснет,
обнажив золотые вены,
и ливнями наших песен
наполнится воздух мгновенно.
Станут сказки апостолов былью,
вами попранные в гордыне.
Они будут шрифтом извилин
напечатаны в каждом отныне.
И как прежде, страстями объятый,
будет мир неустанно искать…
но только не в горле брата
львиную долю куска.
