Я в Господа не верую,
Но так, на всякий случай,
Навел, конечно, справки: откуда, как и что.
Оказывается, он всеведуший,
Поскольку вездесущий,
И все могущий, даже то, чего никто.
А я-то думал, я один такой!
Выходит, у меня есть конкурент!
А это значит — под вопросом мой
Авторитет, процент и дивидент!
Я звякнул Серафиму,
Тот брякнул херувиму —
Есть у меня знакомые среди высоких сфер.
И вот вблизи Эдема —
Не местность, а поэма —
Господь ко мне явился. Я говорю: «Сит даун, сэр!»
А сам гляжу — ведь был один такой!
Вот только я фамилию забыл:
Не то Лев Швейцер, не то Альберт Толстой, —
По дефициту он не проходил.
— Ну, здравствуй, — говорит — Федор,
Гляжу, ты духом бодр.
— Да грех — говорю — жалиться, ведь у меня есть все:
И тело в полном здравии,
И в голове сознание,
Причем его все время определяет бытие.
— Ну как же, — говорит, — все есть,
А где же честь да совесть? —
Я думаю, он шутит — нет, смотрит не шутя.
— Да вы — говорю — сами гляньте —
Во всеобщем прейскуранте
Не значатся, о Господи, такие запчастя!
Штанишечки — пожалуйста,
Покрышечки — пожалуйста,
А чтобы честь да совесть — то уж чего-чего,
А этого не просят!
Видать, давно не носят.
А уж чего не носят, значит можно без того!
— Ну как же, — говорит, — Федор, а душа?
Мой негасимый свет, бесценный дар?
— Душа, — говорю, — о, Господи, грешна.
Душонка, прямо скажем — не товар!
И дерзок и некроток я,
И обижал сироток я,
И правдами-неправдами гасил негасимый свет.
Но, Господи, что ж поделаешь?
Во что же тут поверуешь,
Когда кругом материя, а вас, извиняюсь, нет!
А он на меня глядит во все глаза.
Глядит, ни слова больше не изрек.
И только вижу — катится слеза…
Я подобрал и спрятал в пузырек.
И вот я снова в родном лесу —
Ко мне, ребята, ко мне, друзья!
Кто больше даст за чистую слезу,
Которую Бог пролил за меня?
