«Как гурии в магометанском
Эдеме в розах и шелку», –
Так мы в дружине ополченской
На прибалтийском берегу.
Сапог неделю не сымая,
В невыразимой духоте
В фуфайках теплых почиваем
(Все что с собою – на себе),
На нарах – этом странном ложе –
В грязи занозисто-сплошной,
Почти что друг на друге лежа,
Дыша испариной чужой;
Чужою деревянной ложкой,
Искапанной с чужих усов,
Хлебаем щи из миски общей
(Один состольник нездоров);
На тех же нарах (– что подошвы),
Где наши ноги, там и хлеб,
И протолкаться невозможно,
Когда хлебает взвод обед…
Никак ни времени, ни места,
Чтоб раз умыться, не урвать,
И насекомым стало тесно
В лесу волосяном гулять…
…Так жизнь такая превосходит
Блаженства мерой все, что мог
Своим любимцам уготовить
В раю пресветлом щедрый Бог!
И нет утонченнее пищи,
Чем те замусленные «шти»,
И помещений благовонней
Казармы – в мире не найти!
И тот слепец, кто в это время
В кафе поит вином девиц:
Не видит он, что вместе с теми
Ужей глотает и мокриц.
И жалок тот, кто тело в ваше
Купает, нежучи, свое:
Чем дух ее благоуханней, –
Тем тяжелее смрад ее.
А мы, в чудовищном удушье,
В грязи сверхмерной, слышим мы,
Как павших в славных битвах души
Поют военные псалмы,
И видим мы, как, предводимы
Самим Всевышним, – нашу рать
Сопровождают херувимы,
Уча бессмертно умирать…
