Уже и Грибоедов был убит,
и Пушкин. Никого не оставалось.
Старик Крылов, нечесан и небрит
(как светская молва о нем твердит),
влачит свою безрадостную старость.
Крылов лежал (лежачего не бьют).
Не бунтовал (бунтовщиков казнили).
Валялся, не одет и не обут,
в постели, как в прижизненной могиле.
Он пережил царицу, двух царей
и только николаевского царствованья
не одолел: уже он стал старей
и ждать устал.
Когда-то юность яростная
сулила новый век, и этот век
вот-вот уже достигнет середины —
а впереди просвета нет и нет
(ну, прожил бы он восемьдесят лет —
чего дождался бы?), и ни единой
надежды: взгляд встречает тьму и тьму.
И, смиловавшись, смерть пришла к нему.
