Вера Меркурьева — Облако: Стих

Венок сонетов. Посв. Евгению Архипову

1

Ко мне – глаза, и руки, и сердца.
Все те глаза, что – посмотрев, ослепли,
Сердца, что – отгорев – остыли в пепле,
Те руки, на которых нет кольца.

Мне – те, кто в рабстве волен до конца,
Не унижаясь выкупом из крепли,
Те, чья одежда – черный бархат, креп ли,
Но – траур в честь чужого мертвеца.

Все те, все те, кому равно безгласны
Вражда, любовь, святыни и соблазны,
Они – мои, у нас один закон:

Красивой лжи правдивые обманы.
Нам – только сон, чужой короткий сон —
Все лики, времена, пределы, страны.

2

Все лики, времена, пределы, страны,
Все темные и яркие поля –
Печаля смехом, грустью веселя
Враждебные и дружеские страны.

И те – державы, власти, славы, саны,
И та – раздавленная ими тля –
Вся жалкая и страшная земля,
Исчахнувшая в чаяньи Осанны,

Вся – в мертвой петле смеха и тоски,
Вся – в волчьей хватке благостной руки,
У стен глухих божественной охраны,

Из-под равно дробящей всех доски –
Немые взоры, что уже стеклянны,
Шлют на мои бескрайние поляны.

3

Шлют на мои бескрайние поляны
Земные дети – нити без узла,
Чужих теней пустые зеркала,
Ничьих богатств чужие караваны –

За взглядом взгляд, приявший все изъяны,
Простивший грех добра и святость зла –
Не два ли знака одного числа? –
Стих за стихом, опалы – диафаны.

И я для них цвету – не отцвету,
Небесный цвет, бесплотный и бесплодный.
И я в свои цветения вплету

Стих за стихом, красивый и холодный.
И я приму от каждого певца
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца.

4

За взглядом взгляд, как за гонцом гонца,
Стремят ко мне те, чьи недвижны веки.
И капли слез, что высохли навеки,
И краски грез художника-слепца,

И перья стрел безрукого стрельца,
Обломки палок бегуна-калеки,
И слабый хруст, и тихий шорох некий –
Ткань моего над ними багреца.

Что быть могло, то с ними уже сталось.
Я – всё, я – всё, я – всё, что им осталось
По милости и щедрости Отца.

И я над ними – в славы ореоле.
И только я, без жалости и боли,
Ни от кого не утаю лица.

5

Ни от кого не утаю лица.
Мое лицо для всех равно прекрасно.
Оно светло, бездушно и бесстрастно –
Цветок без корня, светоч без светца.

И – нежное, как первый пух птенца,
И легкое – не ветру ли подвластно?
И страшное – не тайне ли причастно?
И крайнее, как узкий серп жнеца.

Отброшено, как свет, на все экраны,
Оно, как тень, приюта лишено.
Придите все, кому всегда темно,

Кому надежд не светят талисманы.
Взгляните все в закрытое окно.
Смотрите все сквозь ясные туманы.

6

Смотрите все сквозь ясные туманы,
Сквозь видимую тайны пелену –
На мига закрепленную волну,
На вечности колеблемые планы.

Вонзаются лучи в мои курганы,
Но им мою не тронуть глубину.
И если я в сияниях тону –
Двух тайн я разделяю океаны:

Слияния пронзающих лучей,
Сияния зияющих ночей,
Двух бездн запечатленные арканы.

В пролетах бездн – мой двоесветный серп.
Смотрите все, как бел и ал ущерб,
Как светятся лучей блаженных раны.

7

Как светятся лучей блаженных раны,
Так не светиться язвам страстных стрел.
Ведь лишь луча, что всеедино бел,
Изломы так слепительно багряны.

И алых роз не так дыханья пряны,
Как белых лилий непорочных тел.
И самый острый, тонкий яд – в удел
Дан миндалю, чьи лепестки медвяны.

Поистине, безумье – мудреца
Творит поэтом, делает ребенком.
И в краске расписного леденца,

И в лязге шутовского бубенца –
Как и в венке сонетов самом тонком –
Кровавый выем белого венца.

8

Кровавый выем белого венца,
Его кайма в червонной позолоте.
О, в чьей крови – какой дробимой плоти –
Подножие воздушного дворца?

Ты, Солнце, ты, обличив ловца,
Ты пьешь – ненасытимое в охоте –
И капли влаги ржавой на болоте,
И брызги крови на шипах волчца.

И стынет в небе дальняя морена –
Воды и крови пенная струя.
И славят Солнце роды и колена,

Не ведая, что вечно – только я,
Моя неволя – тленности края,
Моя свобода – солнечного плена.

9

Моя свобода – солнечного плена,
Меж небом и землей моя черта –
Менять все облики и все цвета,
Чтоб новый миг – иного действа сцена.

Быть чашею божественного тлена:
Она полна, и вот – она пуста.
Меняясь, знать, что вся моя тщета –
Есть неизменность чаши той накрена.

Земного бытия небесный прах –
Улыбка я на солнцевых устах,
И – грустным, постоянно предстоящим –

Я им кажусь почти ненастоящим,
Затем, что так светла на высотах
Моя судьба – быть вечно-преходящим.

10

Моя судьба – быть вечно-преходящим,
Без целей, без желаний, без тревог.
Не знать ни на единой из дорог –
Зачем, куда по ней себя мы тащим.

И зеркалам – то тусклым, то блестящим –
Из века в век твердить, из рока в рок
Один и тот же повторять урок:
Как быть – сказуемым, не подлежащим.

О, тяжесть легких бегов долгих лет!
О, лёта кратких мигов долгий след!
О, перемен прочитанная книга!

Но мой устав – святить чужой завет,
Но как свое – беру чужое иго.
Моя любовь – приняв, рассеять свет.

11

Моя любовь – приняв, рассеять свет
По темному, по горестному свету,
Я новый подарю напев поэту,
Я намекну сомненью на ответ.

Я освежу ночной больного бред,
Я укажу исканию примету,
Я дуновенье дам прохлады лету,
И осени напомню вешний цвет.

Но то, что радость – скорби выраженье,
Что верно – только правды искаженье,
Что набожен, как надо – только черт,

И то, что жизнь – фатальных карт подмена,
И то, что смерть – веселый жуткий спорт, –
Моя душа, игры пустая пена.

12

Моя душа – игры пустая пена,
На призрачном прозрачная вуаль.
Что новый миг, и – та она, не та ль, –
Но как верна себе ее измена!

И если ночь – она темней эбена,
И если день – светлее, чем хрусталь.
И всё манит, и всё уходит вдаль –
Желанная, неверная Елена.

Моих дрожаний радужный туман,
Моих сияний радостный обман –
Равно горит счастливым и скорбящим.

Ни от кого лица я не таю,
Но душу, душу мнимую мою —
Ее даю одним бессонно-спящим.

13

Ее даю одним бессонно-спящим –
Иронию молитвы Никому,
Улыбку уходящего во тьму
От света, что не всяким светит чащам.

Ее даю – высокое таящим
Безличие к позору своему,
Принявшим всё – во всем, и ко всему
Бесцельно и безбольно нисходящим.

Им, только им, при жизни неживым –
Не тень, не свет, а синеватый дым,
Но не пожара душная угроза,

А – нежный и пустой дурман наркоза,
Им, кто – самих себя лишь силуэт,
И тем, кто есть лишь там, где больше нет.

14

И тем, кто есть лишь там, где больше нет,
Кто слишком свят в своем сарказме истом,
Чтоб быть культистом, или оккультистом,
Чьей этике мешает – этикет,

Кто из размеров выберет сонет,
А между птиц любуется Фенистом,
Кто меж людей останется артистом,
Равно – эстет, атлет или аскет, –

Им быть одно среди цветов иль терний,
В хламиде или в рясе чернеца.
И, проходя – всё тише и размерней —

Случайно мимо своего крыльца,
Они поднимут, на заре вечерней,
Ко мне – глаза, и руки, и сердца.

15

Ко мне – глаза, и руки, и сердца
Все лики, времена, пределы, страны
Шлют – на мои бескрайние поляны –
За взглядом взгляд, как за гонцом гонца.

Ни от кого не утаю лица.
Смотрите все сквозь ясные туманы,
Как светятся лучей блаженных раны –
Кровавый выем белого венца.

Моя свобода – солнечного плена.
Моя судьба – быть вечно-преходящим.
Моя любовь – приняв, рассеять свет.

Моя душа — игры пустая пена.
Ее даю одним бессонно-спящим
И тем, кто есть лишь там, где больше нет.