Принят прах – не крематорием,
Не Ваганьковым, безвестно чей,
Без надписи in memoriam,
Без венков, но и без речей.
На степи еле виден горбик –
Рытвина, а пожалуй, межа.
И прохожему не до скорби,
Как споткнется, на отдых спеша.
Он пришел на исходе века,
Угодил на этот самый стык,
Выкарабкался – хоть калека –
И ничего, почти что привык.
Раздиралось земное чрево,
Иссяк, задыхаясь, воздух –
Пел он, что небесное древо
В ночь распустится купами звезд.
Пел, что ветер звездные хлопья
Сронит, завязь не тронув, а нет,
Что лучами землю затопит,
Утром созрев, Золотой Ранет.
Всё сметающим ураганом
Неотвратимая шла гроза –
Пел он: за морем-океаном
Светят зори – девичьи глаза.
Как он пел – никто не услышал,
Ни одна придомовая мышь –
Разве еж, когда в поле вышел,
Или разве прибрежный камыш.
Как он умер – никто не видел,
Верно – шел, покачнулся и лег.
Смерть его не обидела –
Прервала безболезненно вздох.
А неслышимые те песни
Ручейками лесными дрожат,
Ветерками пьют поднебесье,
Светляками ночными кружат.
Хорошо, что не ждать ответа,
И что на небе и на траве
Сон неведомого поэта –
Звук и отзвук, отсвет и свет.
