Премудрым без любви не можно в свете быть,
Премудрость бо велит друг друга нам любить,
И, если в ком любовь с премудростью спряженна,
Того пребудет жизнь счастлива и блаженна;
Но кто пристрастною любовью дух прельстит,
Тот счастие свое в беды преобратит.
Явит нам то судьба Приамова здесь сына,
Что без премудрости вредна любовь едина.
Стремится дух воспеть прю трех богинь небесных,
Могуществом своим и славою известных,
Которую меж их Приамов сын решил,
Чем трон отеческий и Трою сокрушил.
Скажи, о муза, мне вину сея досады,
От коей гнев пылал Юноны и Паллады,
За что Парид не им победу дать судил
И в знак той яблоком Венеру наградил.
А вы, о юноши, сей песни глас внимайте
И мыслей тленными вещьми не занимайте.
Когда пленять начнет ваш разум красота,
Воспомните, что то есть светска суета,
Котора, как магнит, сердца младые тянет,
И коя с временем, как сельный крин, увянет,
Лишится прелестей блестящих навсегда
И боле цвесть уже не будет никогда.
Не истребляю сим я вашея любови,
Какая царствовать должна в кипящей крови, —
Но если вас она рабами ей творит,
Се страстный предстоит вам юноша Парид,
Который, ослепясь любовию без меры,
30 Невольник сделался роскошныя Венеры.
Но вас должна любовь к премудрости влещи,
Сия бо светлая небес прещедрых дщи
Едина нас собой от тварей отличает,
Творит счастливыми, спокойствием венчает,
Без коея пастух, вельможа, воин, царь
Не могут нарещись разумна в свете тварь.
Уже Пелеев брак с Фетидою свершался,
Уже Зевес своей судьбы не устрашался,
Какую рок ему из вечности предрек,
Что в свет Фетидою родится человек,
Который превзойдет родителя делами.
Затем владеющий громовыми стрелами,
Хотя к Фетиде страсть в груди своей питал,
Однако же ее в супругу не поял.
Уже бессмертные на браке возлежали
И песньми брачными супругов ублажали,
Как вдруг Дискордия, не званая на брак,
Досадуя, сама себе глаголет так:
«Или должна я снесть мне сделанну обиду?
Или я буду зреть Пелея и Фетиду,
Творящих торжество?.. Я брак их возмущу
И всё согласие на оном прекращу».
Рекла, и воздух глас ее нестройный внемлет;
Она же яблоко златое в длань приемлет,
И с надписанием: «Да лучшая возьмет»
Пред трех богинь на стол, невидима, кладет.
Вдруг самотюбие в богинях возблистало;
Мнит каждая, что ей иметь его пристало.
Пир рушился, и их решити должно прю
Угодно наконец Юпитеру-царю,
Да шествуют сии красавицы на Иду
Решити прю свою ко пастырю Париду.
В то время пастырь сей и купно сын царев
На сей горе играл в свирель свою меж древ;
Овечки спали все, и птички все молчали,
Скамандрины струи со тихостью журчали,
Кудрявы древеса, внимая нежный глас,
Не колебалися от ветра в оный час.
И сей горы хребет наполнился лучами.
Парид узрел богинь, стоящих пред очами.
Юнона первая, Зевесова жена,
Была сиянием небес окружена,
На раменах ее божественных порфира
Была соплетена из чистого эфира,
И на главе венец чистейший был металл,
Как молния, в очах Паридовых блистал;
Вторая же была премудрая Паллада,
И третия, сердец пылающих отрада,
Венера, тварей всех и всех растений мать,
80 Благоизволила на суд к нему предстать.
Сей пастырь, сын царев, судья нелицемерный,
Дабы решительный ответ им дать и верный,
Речет, да каждая себя в них обнажит.
И первая пред ним Юнона предстоит,
Вещая: «Юноша, внимай из уст сих слово,
И сердце смертное имей свое готово
К приятию речей, дверь в оно отворя.
Представь во ум себе величество царя;
Представь сию из всех ты смертных лучшу долю,
Неограниченны могущество и волю,
Неисчислимое богатство, славу, честь
И всё, что может сан царев с собой принесть.
Тебя поставлю я царем самодержавным,
И учиню тебя и мощным я, и славным;
Ты будеши тебя живущим окрест страх,
И будет их и жизнь, и смерть в твоих руках.
Где всход со западом пресветлыя денницы,
Там будет власть твоей могущия десницы.
Престол твой будет всем державам прочим суд,
И царии тебе в дань дары принесут.
Тебя со страхом чтить все будут человеки;
Речешь — и двигнутся к своим вершинам реки.
Прославит даже тя сама небесна твердь,
И славы твоея ничто не может стерть:
Ты будешь оною во вечности гремети.
Коль буду первенство судом твоим имети,
Прославившего мя сама прославлю я.
И се, Парид, за суд награда есть твоя!»
Сказав, умолкнула и стан свой обнажает.
Парид, приступль к ней, зрит, зря с страхом обожает,
Но зрением не мог насытить смертный ум,
Отходит, погружен во тьму различных дум,
В которых, ужасом объят быв, утопает
И в размышлениях к Палладе приступает,
Котора, близ себя его не допустя,
Воздвигла твердый глас, приближиться претя:
«Постой, — ему рекла, — постой, непросвещенный!
Сбери всю крепость сил и разум расточенный,
Очисти мысль свою от всех мирских сует
И приступай потом ко мне увидеть свет,
Не напыщенны бо мой видят свет молвами,
А ты прельщен моей соперницы словами,
Величеством твое всё сердце утомил
И мысли буйные к престолу устремил.
На слабость я твою, о пастырь, не пеняю
И младостью тебя твоею извиняю;
Я знаю, что нельзя против страстей стоять,
Доколь кого моя не тронет благодать.
Едина я могу лишь смертных просвещати
И слабости сердец уму порабощати.
Расторгни убо ты завесу темноты,
Расторгни и познай блестящи суеты;
Воззри ты своего рассудка здравым взглядом
И виждь, что упоен твой ум сладчайшим ядом!
Прибегни ныне ты к премудрости, Парид,
И се она сама в очах твоих стоит;
Потребуй моего ты только врачеванья,
И все разрушатся столь слабы чарованья,
Я, иже восхощу, премудрыми творю.
О пастырь, я тебе подати свет горю:
Внимай, вещаю я нелестными устнами.
Владеть и управлять обширными странами,
Бесспорно, лучшая на свете смертных часть;
Но с тяжким бременем сия спряженна власть.
Что царский сан велик, я верю без препоны:
Что уст его слова суть стран его законы,
Что всё падет, к его повергшися ногам,
Что властию своей подобен он богам,
Что счастие его везде препровождает,
И, всем его служа забавам, угождает.
Но пышность ты сию, о пастырь, рассмотри,
Не стонут ли в своих забавах и цари
Желаньем умножать земель своих пространство?
Преходит иногда и кротка власть в тиранство:
Из славолюбия творимыя войны
Не разоряют ли их собственны страны,
Не изнуряют ли народы, им подвластны?
Внимай, как и цари без мудрости несчастны.
Но кто желает зреть правления плоды,
Тот должен приложить к правлению труды.
Не от щедроты ли владык зависит слава?
Не кротостью ль царя цветет его держава?
Не спорю, иногда быть должно и войне,
Когда злодей грозит войной его стране,
Когда и кроткий муж, носящий диадиму,
Обязан предприять войну необходиму.
Но та ли слава в свет должна о нем греметь,
Что только он врагов возмог лишь одолеть,
Когда о собственном владеньи не радеет?
Сей царь, и в кротости, тиранствуя владеет:
Ему от лютости трофей сооружен
И весь кровавыми телами окружен.
Пускай избегнешь ты, быв царь, сея напасти,
Но можешь ли, не быв премудр, бороти страсти,
От коих должен ты себя предохранять?
Ты должен тех льстецов от трона отгонять,
Которые царей порокам угождают,
А истине пути к их слухам заграждают.
От лести их себя ты должен защищать,
Злодеев истреблять, насильства прекращать,
Всех подданных твоих любить, хранить, покоить,
Полезное для них не в мысли только строить:
Часы владычества щедротой замечать,
Премудрых от невежд во царстве отличать,
Сносить с терпением друзей своих досаду,
Заслугам даровать достойную награду.
Такие-то цари приходят славы в храм,
А сим едина я способствую царям.
Проникни, о Парид, ты мыслию твоею,
Каков даемый дар соперницей моею.
Противу же того даемый мною дар —
Рассудка здравого и сердца чистый жар.
Мои веселия пороков не вкушают,
Но, душу упоя, к бессмертным возвышают:
Их сладость только мне известна лишь одной
И тем, кому даю я свет увидеть мой;
Тебе открою тьму вещей я неизвестных
И ум твой погружу в явлениях прелестных:
Открою я тебе небесные страны,
Течение всех звезд, и солнца, и луны.
Открытием таким твой разум насладится,
Познаешь, как и где дождь, снег и град родится:
Чрез просвещение познаешь ты мое
Рожденье молнии и грома бытие,
Отколе ветры к вам свирепые дыхают,
Чрез что свирепствуют и паки утихают.
Проникнет, наконец, твой просвещенный взор
Во глубину пещер, в сердца высоких гор,
Земные недра в твой рассудок поместятся,
И златом все твои страны обогатятся.
Хотя меж смертными ты будешь обитать,
Но будешь их себя превыше почитать —
Не саном и ниже породы благородством,
Но самыя души великой превосходством,
Которую моим я светом обновлю
И выше жребия других постановлю.
Тогда пускай весь свет в пороках злых потонет,
Но светска суета души твоей не тронет:
Блаженства твоего ничто не может стерть.
Тебя не устрашит и сама люта смерть:
Ты будешь ждать сея ужасной всем царицы,
Как свобождения невольник из темницы.
Когда же придет сей тобой желанный час,
Ты будешь помещен на небе между нас.
Тот счастлив в свете сем, и счастлив непременно,
Кто следует моим стопам беспреткновенно.
Но мало таковых на свете смертных есть,
И редкость им сия самим же служит в честь.
Внимай, о юноша, что в мысль тебе вперяю,
Внимай и рассуждай, еще я повторяю».
Умолкла, речь свою богиня окончав;
Париду предстоит, броню с одеждой сняв,
Закрывшись несколько божественным эгидом.
Парид любуется ее почтенным видом:
Зрит перси, зрит ее широки рамена;
Почтенья мысль его и ужаса полна,
В которых погружен, он паки утопает
И ко прекраснейшей Венере приступает.
К нему же взор возвед, красавица сия
Глаголет с нежностью: «Прекрасный судия!
Не таковы мои услышишь ты реченьи,
Где были б строгие тебе нравоученьи:
Советов бо таких давати не хощу,
Да ими нежну мысль твою отягощу:
Твоя бо красота, твои младые лета
Не требуют еще толь строгого совета.
Не охуждаючи обещанных даров,
Соперниц был моих совет тебе суров;
Не приступаю я к их помыслам пространству,
Скажу, что первая влечет тебя к тиранству,
Другая о своей премудрости речет
И тем во скучну жизнь совсем тебя влечет,
Советуя тебе от света удалиться
И со дичайшими зверьми в пустыни скрыться.
Лишиться общества приятнейших оков,
Летать и мыслями превыше облаков,
Стараться постигать дела непостижимы,
Богами в вечной тьме от смертных содержимы, —
Не то ль же, что взносить на небо дерзку длань
И начинати вновь на час с Гиганты брань?
Не все ль вы, смертные, к согласию рожденны?
Не все ли вы любить друг друга осужденны?
Приметь, найдется ли в природе кто такой,
Кто б вздумал разрушать желанный всем покой
Опричь, которых свет глашает мудрецами?
Сии единые, себя противу сами
Вседневно восстая, союзы дружбы рвут
И мнения свои премудростью зовут,
Другого мнения всегда опровергая,
Свои мечтания за правду полагая,
Что должен по его идти законам свет,
От коих обществу ни малой пользы нет.
И, наконец, они чего еще желают?
Да звезды все по их желанию пылают,
Да солнце и луна по тем путям текут,
Какие мудрецы сии им предрекут;
Чтоб самая земля их воле угождала
И по законам их плоды свои рождала,
И словом заключить, что их тебе совет
Исполнен суеты, тщеславия и бед.
А мой противу их совет совсем отменен,
И признаюсь, что мой не столь, как их, надменед.
Кто, пользуяся им, на свете сем живет,
Хотя величества он титла не несет,
Хотя не оглашен он звучной в свете славой,
Но, пользуясь всегда природы всей забавой.
Без подозрения, без страха весь свой век
Проводит, как вести обязан человек;
Не тщится постигать он тайн сокровенных
И не слывет в числе безумцев дерзновенных.
Но верь, противящись закону моему
Все позавидуют блаженству твоему.
Внимай, о юноша, тщеславну мысль отриня:
Я есмь природы мать, согласия богиня,
Владычица любви и нежности есть я,
Причина твоего и прочих бытия!
Моею волею животные родятся,
И мановением растения плодятся;
Воззри на небеса, на землю ты воззри;
Мои суть данники и боги, и цари,
В величестве своем мои оковы носят
И жертвы на алтарь мой в дань свои приносят.
Воззри ты мысленно в окружность света стран:
Герой и жаждущий разити всех тиран,
Сии чудовища, всех жаждущие крови,
Смягчаются одним посредствием любови.
Внемли, о юноша прекраснейший, внемли,
Нет рода такова, живуща на земли,
Который не был бы к забавам нежным страстен:
И самый лютый тигр бывает мне подвластен;
Закон бо мой родит не строгость и не суд,
Не возмущение, не зависть и не труд,
Не злобу, не вражду, не тяжкие железы,
Не подозрение, не стон, не горьки слезы, —
Но сопряжение пылающих сердец,
Любовь и дружество есть оного конец.
Простри душевные свои, о пастырь, взоры
И в воздух, и в моря, в пустыни, в дебри, в горы:
Не обладаю ли едина оным я?
Не я ли есмь виной сих тварей бытия?
Не силою ль любви вся тварь сия родится,
Чем воздух, и вода, и вся земля гордится?
Но если пресеку я всем животным плод,
Пуст будет воздух весь, земля и бездна вод.
Опустошение ж кого сие не тронет?
Сама вселенная о трате сей восстонет.
А днесь воззри в Кифер и в Книду, Кипр и Паф.
Увидишь множество живущих в них забав:
Там горы гимнами в хвалу мне оглашенны,
В лугах растут цветы, струями орошенны,
Дремучие леса, прекрасные сады
Являют на себе различные плоды.
Где земледелец, труд скончав себе полезно,
Приходит по труде покоиться к любезной, —
Там не присутствуют уныние и страх,
И радость каждого сияет на очах.
Там нет ласкателей, там вредных нет тиранов,
Там льстивых нет друзей и гнусных их обманов,
Там вся веселием кипит во всяком кровь,
Там игры, смехи там, там царствует любовь,
Там всё любовию и движется, и дышит:
Один на древесах любезной имя пишет,
Другой любезную венком свою дарит,
Иной с любезною о страсти говорит,
Иной в кристальный ток с возлюбленной глядится,
И паче тем любовь в сердцах у них родится,
Там всех сердца равно любви питает жар.
И се каков мой есть тебе даемый дар!
Но ты, о нежнейший и мыслями, и леты!
Напечатлей мои на сердце все советы,
Познай моих к тебе глаголов сих вину.
Я лучшую тебе из смертных дам в жену —
И родом, и собой, и славою блестящу, —
Когда судом твоим я славу приобрящу».
Сим сделала конец беседы своея.
Тогда три грации предстали пред нея:
Одна легчайшую одежду с плеч снимала,
Другая под стопы ей розы подстилала,
А третия, дабы умножить в ней красы,
Располагаючи по персям ей власы,
Во беспорядок их приятнейший приводит
И тем убранства все на свете превосходит.
Зефир, на воздухе вокруг ее виясь,
В белейших льна власах Венериных резвясь,
Летанием своим их нежно раздувает
И тем к почтенью тварь богини призывает.
Потом, лишь члены все открыла мать отрад,
Исполнен воздух стал небесных аромат.
И ты, каменьями обилующа Ида,
Лишилась своего нахмуренного вида
И для Венериной небесной красоты
Явила на себе прекрасные цветы!
Леса вершинами друг другу помавали
И ветвями себя взаимно обнимали.
Тут львы и тигры, свой оставя грозный вид,
Пришли со кротостью, где стадо пас Парид,
И, не свирепствуя, овец его лизали,
Чрез что богине знак покорности казали.
Все нимфы гор, лесов и нимфы ясных вод,
Собравшись меж собой в единый хоровод,
Владычицу сердец их песньми прославляли
И пляску радостну, играя, составляли.
Огнеобразный Пан в толпе сатир идет,
Изобразя в своей одежде целый свет,
Эол бурливого Борея заключает,
И более Борей пловца не отягчает.
В смятенной бездне всей простерся сладкий мир,
И сверх смиренных вод летает тих зефир.
Трясущийся Протей на влагу всплыть желает
И к Иде по водам приближиться пылает.
Но пременить себя в какой не знает вид,
Из бездны выползши, поверх ее сидит,
Исполнен будучи и в старости любови,
Любуется, подняв свои густые брови.
Нептун, почувствовав покой во глубине,
Желает знать о толь внезапной тишине,
Тритона к своему престолу призывает
И известитися ему повелевает,
Какое строит то могуще существо.
Сей, выплыв и познав Венеры торжество,
Обратно перед трон владыки поспешает
И в раковинный рог Нептуну возглашает,
Что царствует во всей вселенной тишина
И что всему тому Венера есть вина,
Владычица сердец, мать нежныя любови,
Родившаясь в твоих волнах от Кела крови.
И се владыка вод с престола восстает
И с Амфитритою из бездны вод грядет
На черепаховой огромной колеснице,
Наяды с пением последуют царице,
Украшенны драгим растеньем грозных вод;
Тритон, предшествуя, гласит царев приход.
Уже является царь бездны над водою;
Волнопитаемой играет ветр брадою,
Обмоклые власы крилами развевал;
Царя принесший, прочь побег надменный вал.
Тогда угрюмый царь, оставя колесницу,
Появ с собою вод прекрасную царицу,
Восходит на Олимп меж синих облаков,
Откуда с жительми небес отец богов,
Со восхищеньем зря на Иду, светом ясну,
Там видит в торжестве он Кела дщерь прекрасну,
И грозный ада царь, ужасный всем Плутон,
Почувствовав в своем пресекшись царстве стон,
Что стали фурии его не столь свирепы,
Отъяти повелел от мрачных врат заклепы,
Да шествует во свет и сам Венеру зрит
(Познал бо, что она сей мир везде творит);
Заржавым скипетром под Этной ударяет
И в чреве оной хлябь широку растворяет,
В которой жупел он с одежд своих отряс:
Гора изрыгнула его во оный час,
Чем солнце над собой в день ясный погасила,
И колесница в свет Плутона возносила,
Везома четырьмя быв черными коньми.
Оставя по себе мир в аде меж теньми,
Плутон с бессмертными на Иду сам взирает
И по Венере сам со Зевсом поборает.
Меж тем младый пастух Венеру нагу зрит
И, наслаждая взор, весь пламенем горит.
Вся кровь Паридова любовию пылает;
Он зрит ее красу и зреть еще желает,
Изобразует бо в себе сия краса
При тихом солнечном сияньи небеса.
Он, чувствуя в себе необычайну радость,
Влечется в некую, ему безвестну, сладость.
Тогда Ермий ему то яблоко поднес,
С которым предпослал к нему его Зевес.
Парид, приняв его во длань свою, вещает:
«Богиня, коей ум красы мой не вмещает,
На кою без того никто не может зреть,
Чтоб пламенем ему любовным не гореть,
Божественна краса, небесная Венера!
Ни в чем не может быть красе твоей примера;
Должна ты верх над всем в подсолнечной иметь,
Тебе принадлежит сим яблоком владеть».
Сказав, он боле сил в себе не ощущает
И дар, залог красы, во длань ей ниспущает.
Соперницы, узря сей дар в ее руках:
Юнона, в пламенных поднявшись облаках,
От взора смертного на небо возлетала,
И молния по ней на воздухе блистала;
Паллада, о конец опершись копия,
На серном облаке грядя вослед ея,
Во обиталище Олимпа восходила
И в воздухе войне подобный шум родила.
Венера в облаке прозрачном завилась
И с пением на верх Олимпа поднялась,
Наполня гору всю благоуханным мирром,
Препровождаема любовью и зефиром.
Парид же, кой сию победу ей вручил,
По времени себе Елену получил.
Котора, став его обещанной женою,
Соделалася всех троянских бед виною.
