1.
Стараться объяснить,
пусть популярно,
устройство циклотрона кроманьонцу?
Беседовать с дальтоником о красках
мазутной лужи
полотна Матисса?
Или о солнце толковать
с кротом?
Пустое и угрюмое занятье,
я этим никогда не занимался.
2.
Я говорю,
что слышал ночью жаворонка
в снежном небе.
Что видел ночью,
как осторожно и беззвучно
спускались памятники с тяжких пьедесталов,
а по щеке гранитной
усталого, сутулого атланта
катились человеческие слёзы.
Принюхиваясь к небу,
я учуял,
как от одной звезды
неуловимо пахнет спелой дыней.
Я говорю —
не безъязыки вещи:
деревья, камни, глины.
В цветочной вазе старая вода
вчера мне целый вечер вспоминала
о Тихом океане,
о русалках,
о затонувших кораблях,
о донных рыбах,
о неизведанных глубинах абиссали.
Сентиментальный шкаф со мной делился
о хвойном детстве,
о смолистых красных шишках.
3.
Просыпаются шпили,
клавиши,
вешалки,
живые и мраморные люди.
Зевают сонные двери универмагов,
моргов,
родильных домов
и лесных избушек.
Вертикальные уши волка проснулись,
терпеливо капкан притаился в траве,
сети поставил рыбак
и паук,
из гнезда выпал слабый птенец.
Просыпается красный цвет…
Я, современник Спутника
и коромысла,
парадоксальных мыслей
и колокольного звона,
искусственного сердца
и атомных бомб —
говорю:
здравствуй, утро борьбы
червяка и птицы,
зверя и человека,
смерти и жизни…
Только не просыпайтесь ракеты смерти.
Вокруг одного далёкого солнца
ходит по орбите
мемориальная доска с надписью:
«Здесь была планета разумных»!
