Часть первая. Обыск
Все было проще, чем казалось,
Как неизбежный прочерк сна,
Меня опутала усталость,
Усталость принца без двора.
Паркет поскрипывал дорогой
И предвещал печальный путь.
Моей судьбе кричали: —
Трогай! — Но в этот раз не в этом суть.
Шаги шныряли по квартире
И отбивали такт судьбе,
Мои владенья потрошили
Четыре лба из КГБ.
И как подраненные птицы,
Что навзничь падают в поля,
Уткнули лица в половицы
Стихи — шальные векселя.
Я не кричал, не брал на горло: —
Стихи руками не хватать! —
Не мне хлопочущим погоны
В героев бодреньких играть.
Им не икнется у иконы,
И, как купаву, купола
Сорвали б с радостью исконной,
Да, говорят, не та пора.
А что им тихий стих открытый?
Подмять его под штамп подков…
Откуда снимок позабытый
Среди поникнувших стихов?
Прости негаданную слабость,
Прости мне, деточка, не знал,
Что что-то все-таки осталось,
Давно я писем не писал.
Теперь когда еще придется?
Сквозь решето прольется синь,
Теперь одно лишь остается:
Шептать надтреснуто «аминь».
Сейчас не надо, хватит, тронут,
Закрой тревожные глаза.
Я уезжаю не с перрона,
Здесь не срывают тормоза.
Ты все напомнила жестоко:
Семья, друзья, свобода, Русь
Таким нахлынули потоком,
Что захлебнуться я боюсь.
А кагебиста взгляд надменен,
И нависает, давит срок.
Я на полу, я на коленях
Собрал и поднял сотню строк.
Я обречен, и мне не деться,
И, как земле вокруг оси,
Вокруг встревоженного сердца
Вертеться мне и не сойти.
Все только проще, чем казалось,
Как неизбежный прочерк сна.
Меня окутала усталость.
Ждала машина у двора.
Часть вторая. Видения
Мне не держать в руках набата,
Москву на вече не собрать,
И сторожат меня ребята,
А этих, штатских, не пронять.
И здесь, Москва, смешного нету,
Оскал квартала убери.
Поэта, русского поэта,
В тюрьму с Лубянки повезли.
Закат, шатавшийся устало,
За горизонт, за перевал,
Один, прощаясь тучкой алой,
Чуть задержавшись, помахал.
Поэтов русских злая мода
Мне навязала серый бант —
Опять под следствием свобода,
Опять под следствием талант.
Следите, милые, следите,
Хотя достаточно следов —
Гирлянд на памяти гранита
Из отпечатков сапогов.
Одно боюсь — возьмете время
И силы малые мои,
И я не встану рядом с теми,
Кого я встретил на пути.
Машина встала у темницы.
А двое в штатском все молчат,
Они такие же, как тридцать
И как сто тридцать лет назад.
Им не понять, что так исправно,
Что просто так легко вдвойне
С трибун налево и направо
Кричать о верности стране.
Что умирать, должно быть, просто,
Хотя и очень тяжело,
На поле боя у погоста
За незабвенное село.
Но что трудней, невыносимо
Безвинно в ссылках загнивать
И, зная — Родина убила, —
Любовь к России сохранять.
Им не понять, им не осилить…
А над Сибирью звездопад,
И дали скорбные России
Немым распятием стоят.
Да месяц вздрогнул и тревогу
Мне в оба рога протрубил.
Но кто там выехал в дорогу,
Чьи кони рвут ремень удил?
Чей гроб дрожит, и, как в ладони,
Зажат мундирами солдат?
Кого, простите, так хоронят,
Что после смерти сторожат?
Молчат… Однако, если вспомнить,
Егo , конечно же, они
Из Петербурга ночью темной,
Как черным ходом, провезли.
Курчавый бард, чего же проще,
Я узнаю лица овал.
Когда-то тоже ведь на площадь
Случайно только не попал.
А уносить так тяжко было
В последний путь такой талант.
Тот путь протаптывал спесиво
На Черной речке секундант.
Дантес себя позором метил,
А смертный русский Аполлон
Упал, как будто бы отвесил
Последний Родине поклон.
Балбес отделался счастливо…
Стихи все дальше, напрямик,
Как образ мира прихотливый
И как удачливый двойник.
Как все, что смог, а жил в ударе…
Невыносимый трепет дрог…
Oн слишком Богом был задарен,
Чтоб тот его еще берег.
А на дороге, на асфальте,
Казенной «Волги» впереди
Еще одно, без тени фальши,
Виденье врезалось в огни.
То демон ветреного света
Со злой печоринской судьбой.
Как блики солнца, эполеты
Я вижу в бричке кочевой.
Он в скорой смерти был уверен.
Мелькали ели, сенокос,
Да звезды русские на север,
Как камни в ночь из-под колес.
А там, за горной переправой
Его Грушницкий порох брал
И не имел на порох права,
И не на женщину играл.
Сошлись суровые вершины
Отпеть того, кто их воспел,
Кавказ вздохнул, смахнул лавину,
Еще немного поседел.
И все, что было бликом лета,
Как песни звук по облакам…
Я вижу нового поэта
И двух чекистов по бокам.
Я вижу профиль Гумилева.
Ах, подпоручик, Ваша честь,
Вы отчеканивали слово,
Как шаг, когда Вы шли на смерть.
Вас не представили к награде,
К простому, третьему кресту
На Новодевичьем в ограде
И даже скромно — на миру.
И где могила Мандельштама —
Метель в Сучане не шепнет.
Здесь не Михайловского драма —
Куда похлеще переплет.
На глубину строки наветы
За голубую кровь стихов
В дорогу, синюю от ветра,
Этапом мимо городов.
И он строфы не переправит,
Но, умирая, понял вновь,
Что волкодавов стая травит
Не только тех, в ком волка кровь,
Как Пастернака гнали славно,
Визжали, рвали, злая прыть.
Московский Гамлет, Ваша правда,
И Вам-то, слава Богу, быть.
Часть третья. Душа
Чем дышишь ты, моя душа,
Когда остатки сна ночами
Скребут шагами сторожа,
Как по стеклу скребут гвоздями?
Так вот готовый эпилог
Твоей «Балладе о неверье».
В меня вгрызается глазок,
Презлой глазок железной двери.
Как в горле сгорбленный комок,
Мечусь по камере в дурмане.
И днями кружит потолок,
Как небо в нервном урагане.
Там, за решеткой на заре,
Там, за разделом хлебных паек,
На белокаменной зиме
Раскинул иней ряд мозаик.
Людей припомним не со злом.
Душа, сочувствий мне не требуй.
Пусть путь мой крив, как рук излом,
В немой тоске воздетых к небу.
Но вдруг, душа, в моей казне
Не хватит сил — привычка к шири —
И дни, отпущенные мне,
Одним движеньем растранжирю?
А если я с ума сойду?
Совсем, как сходят без уловки,
На полном поезда ходу,
Не дожидаясь остановки?
Тогда все тяжкие грехи
Я при себе, душа, оставлю.
Ничто у Бога не проси…
Он сам решит — виновен, прав ли…
