Король Эохайд с закатом солнца въехал в лес
От Тары к западу. Спешил он к королеве
И далеко опередил бойцов усталых,
Что, погоняя скот, плелись через болото.
И где сквозь ветви бука сплелся свет зеленый
С голубизной плюща, увидел он оленя
Белее творога, с глазами цвета моря.
Заметив, что стоит он поперек тропы
И пядей росту в нем поболе, чем в оленях,
Король застыл, разинув рот и сжав поводья, —
Но снова в бег пустил дрожащего коня.
Наперерез олень помчал, склонив рога,
И бок коню вспорол. Король Эохайд отпрянул,
И выхватил свой меч, и острие нацелил
Против оленя. Рог, ударившись о сталь,
Вдруг зазвенел, как будто был из серебра, —
О сладостный на слух, волшебный, грозный звон!
Скрестились рог и меч, в борьбе тесня друг друга,
Как если бы сошлись олень с единорогом
В бою средь африканских Лунных гор.
Но наконец рога двойные, вспять подавшись,
С размаху под одним ударили, пронзив
Коню живот. Король Эохайд отбросил меч
И, обхватив рога могучими руками,
Глазами впился в глаз зеленый, как волна.
Так в пешей схватке взад-вперед они топтались,
Покуда вся земля вокруг не сбилась в топь.
Сошлось с бедром проворным мощное бедро,
А руки, что в себя вобрали силу мира, —
С копытом и ветвистым рогом, быстроту
Впитавшими из тонкой пустоши воздушной.
И сквозь кустарник, по корням, плющом увитым,
Ломились, искры высекая из камней,
Под крики птиц в листве и стрекотанье белки.
Но наконец король к стволу большого бука
Притиснув жесткий бок, оленя повалил
И, на колени встав, занес кинжал. И тотчас
Олень исчез, как тень, бесследно; только крик —
Как скорбный стон того, кто горестно кричит,
Навек с немыслимым сокровищем расставшись, —
Блуждал в голубизне и зелени листвы
И вился ввысь, в полете распадаясь,
Пока не стало все как тень или виденье, —
Когда б не топь вокруг, когда б не лужа крови
И конь растерзанный.
Король Эохайд бежал
До самой Тары, не переводя дыханья,
Пока не увидал раскрашенной стены
И бронзовых колец на тисовых столбах
Больших ворот; но хоть светились тусклым светом
От ламп висячих все распахнутые окна,
Ни скрипа двери, ни шагов не доносилось,
И голоса не долетали с тропок сбитых,
Что ко дворцу вели от пашен и колодцев;
Ни позади, ни впереди ни звука
Король не услыхал, – и лишь на горизонте
Мычало стадо, по болоту пробираясь.
Дурная весть для королей – молчанье в доме,
Куда с победой возвращаются. Король
С дрожащим сердцем меж столбов пройдя, увидел:
В безлюдной пустоте огромной тронной залы
Сидит, бледна лицом, пряма и недвижима,
Этайн – и острый меч у ног ее блестит;
Вцепились пальцы намертво в скамью,
Взор холоден и тверд, поджаты губы:
Неведомая страсть ее одела камнем.
Заслышав звук шагов, она очнулась —
Но только лишь король раскрыл пред ней объятья,
Вскочила со скамьи и молвила, отпрянув:
«Я отослала в лес и на поля
Всех воинов и слуг высокой Тары:
Желаю я, чтоб ты один судил
Ту, кто винит себя. Найдешь безвинной —
Она в лицо знакомое не взглянет,
Покуда приговор не огласишь.
Найдёшь виновной – больше никогда
Она в лицо знакомое не взглянет».
Тут побледнел король, как и она,
Постигнув, что сейчас уста ее откроют,
Что означает страшный этот день.
«Ты сам меня привел, – рекла она, —
Туда, где брат твой Ардан восседал,
Не двигаясь и с места не сходя,
Окованный недугом неизвестным;
Ты мне велел заботиться о нем,
А коль умрет – курган над ним насыпать
И огамом прозванье начертать».
«Он жив?» – спросил Эохайд.
«И в добром здравье».
«Коль живы он и ты, не в тягость мне
Иные злоключенья и утраты».
«Я приказала уложить его
Под этой крышей и сама ему
Носила пищу – он вкушал из рук моих
Неделя за неделей. И когда
Я спрашивала: “Что тебя терзает?” —
Молчал в ответ и лишь терзался горше,
Но я не унималась. Наконец
Он выкрикнул: “То, что меня терзает,
Безгласным камнем сердце облекло”.
И я сказала: “Что бы ни таил ты,
Крушение надежд иль смертный ужас, —
Откройся мне, и я пошлю гонцов:
Пускай весь мир объедут, но найдут
Тебе лекарство!” Тут он крикнул в голос:
“Ты день за днем о том же вопрошаешь,
А у меня бушует в сердце буря,
Могучий вихрь несет меня и кружит
И понуждает тайну оберечь”.
“Пускай таишь дурное помышленье, —
Я возразила, – ничего дурного
Не будет в том, коль выскажешь его;
А что оно дурное, нет сомнений,
Коль высказать его – и то ужасней,
Чем заживо себя обречь могиле,
А нас терзать догадками пустыми,
Тенями, помрачающими ум”.
Он все молчал. И я тогда склонилась
И прошептала, чтоб никто не слышал:
“Коль муку эту женщина наслала,
Я воинов за нею отряжу
Куда ты скажешь, хоть и в дальний Лохлан,
И будь ей то на радость иль на горе,
И кто б ни вышел на ее защиту, —
Они возьмут ее и приведут
Взглянуть на дело рук ее коварных:
Пускай погасит стог, что подожгла;
И будь она в шелках или в короне,
А все ж смирится, ибо в сердце знает,
Что в этом мире нам один удел,
Что с нас довольно – пусть на краткий миг —
Мужьям и детям даровать блаженство”.
И тут поддался он помимо воли
И высказал, что жаждал утаить,
Хотя и жаждал высказать безмерно.
Вздохнул и молвил: “Ты, лишь ты сама
Могла б найти лекарство от недуга”.
Я поднялась и вышла. Девять дней
Вкушал он пищу от чужих людей,
А я металась девять дней в кругу
Раздумий гибельных, шепча порою,
Что лишь могильный холм неисцелимый
Сомненье усмирит и состраданье.
А через девять дней я вновь предстала
Пред ним и, тихо голову склоня,
Велела в час полночный тайно выйти
И разыскать лачугу лесоруба
От Тары к западу, в орешнике густом
(Надежда сил придаст ему, я знала),
И ждать там друга, что, как он сказал,
Найти лекарство может от недуга, —
И друг придет.
Когда сгустилась ночь,
Я пробралась сквозь буковую чащу
И дом нашла в орешнике густом.
Там факел догорал и, растянувшись
На груде шкур, спал Ардан непробудно:
Как ни звала его, как ни пыталась
Поднять – он не очнулся ото сна.
Я прождала до середины ночи
И, устрашась, что по дороге в поле
Меня заметит здесь пастух иль пахарь,
Ступила за порог.
Средь скал, плющом увитых,
Как меч, горящий синевою неба,
Предстал передо мною некий муж,
Исполненный величья неземного,
И на меня воззрился острым взором,
Как коршун. Задрожав от головы до пят,
Я перед ним застыла куропаткой.
Но в голосе его звенели чары.
“Как долго! – молвил он. – И как постыло
Смотреть из глаз чужих, чужим губам
Вверять слова любви… Да, то был я!
То я вложил любовь в того, кто здесь простерся;
Теперь же, выманив тебя сюда,
Где нам не помешают, извлеку
Из спящего любовь – оставлю сон.
И, пробудившись с солнцем, он воспрянет,
Протрет глаза и даже не припомнит,
Что за недуг весь год его терзал”.
От страха я попятилась к стене,
Но голос сладостный звенел не умолкая:
“О женщина, я был тебе супругом,
Когда ты мчалась на потоках ветра,
Когда плясала в вихре и прибое,
Во дни, которых смертной не припомнить.
Тебя сманили в колыбель, но все же
Пришел я вновь назвать тебя женой”.
Я больше не боялась – этот голос
Во мне затронул память об ином.
Но молвила я так: “Король Эохайд —
Супруг мне здесь. И с ним познала я
Всё счастье женщины”. Тогда вскричал он властно,
Ввергая тело в дрожь, как под смычком струну:
“Какое счастье?! Знать, что неизбежный
Венец любому счастью – мертвый камень?!
Но знай, что в наших призрачных чертогах
Блаженству нет предела в пресыщенье,
Не гложет время юную красу,
Не устает танцор кружиться в танце,
Не встретишь скорби ни на чьем лице —
Лишь я один скорблю среди счастливцев
Над ложем, опустевшим без тебя”.
“Но как любить, – я молвила в ответ, —
Когда нельзя вздохнуть с лучом рассветным,
Упавшим мне на ложе и явившим
Из тьмы черты возлюбленного мужа:
‘Не вечны эти сила и краса!’?
Не стоила б любовь своих мучений,
Когда бы он порою, утомленный,
Не засыпал без сил в моих объятьях
И в муже я б не видела дитя.
Тот ничего не знает о любви,
Кто не постиг: она гнездо свивает
Лишь на уступе узком, ненадежном
Над пропастью, открытой всем ветрам”.
А он воскликнул: “Хочешь или нет,
Ты все равно вернешься к нам по смерти,
И эта жизнь твоя в людском обличье
Из памяти изгладится навеки!
К чему мне лишних тридцать, сорок лет
Наедине с бессмысленным блаженством?”
И сжал меня в объятиях, но я
Вскричала, отстранив его: “Не верю!
Чтоб эта жизнь, подслащенная смертью,
Забылась?! Нет! А коль поверю —
С двойною жаждой припаду губами
К тому, что дважды бренно!”
И на том
Он вдруг, как тень, растаял под руками.
Я удержалась – ствол большого бука
Не дал упасть. И за него цепляясь,
Я услыхала пенье петухов
Над сонной Тарой».
Поклонился ей король,
Благодаря за состраданье к брату,
И за посул ее, и за отказ.
И тут со склона донеслось мычанье,
И вслед за стадом в тисовых воротах
Толпа бойцов усталых показалась,
А брат Эохайда вышел им навстречу
Приветить их, не помня ничего.
Перевод с английского Анны Блейз
