Сергей Третьяков — Стихи

Кусаются ружья.
За каждым бугром — солдат.
В поле так пусто, как в зале дворцовых палат.
Люди — камни, сырые и неуклюжие.
Может быть, умерли? Может быть, нет их,
В полушубки одетых?
Вдруг это комья земли
Легли
И смертельно иззябли?…
Взмах рук
Вдруг.
Скачок неуклюжий.
Зык сабли.
Ляскнула тысяча ружей.
Рванулись шинели
Под благовест звонкой шрапнели.
Шопот. Суконный потоп…
По блеску, крику, знаку
В атаку!
Сердце настежь. В атаку! Упрямо
В атаку! Все ближе. В атаку!
Лоб расколот… Мама!
К ружейному звяку
Рвота пушек.
На глину, скользя на штыки
Под пенье свинцовых мушек.
Зрачками в зрачки.
Телом на тело. Ладонью в красное…
Ликованье последнее, страстное,
Звонкое, цепкое, липкое…
Злоба каплет с штыка под сопение шибкое,
Под пудовый удар кулака…
Отходили, упорствуя.
Кусались, клубились в кустарнике.
Стала теплою глина черствая,
Как хлеб из пекарни.
Тепловатым причастьем насытили
Отощавший желудок полей.
И опять каменея
На шершавой ладони земли
Залегли
Победители.

В ухе России грязная ватка —
Вятка.
Старая растяпа
С еловым умишком,
Влезла в овраги лапой,
В заборах застряла домишками.
Фефела! Немытое рыло!
Губы развесила, что белье для просушки.
Со сраму ль подолом зеленым закрыла
В старичьем шамкале запах косушки?
С-под подолу река,
Вразвалку разбряка,
Рыжие простыни смяв,
Тужит поромы утлые,
Плечом чешась о город, что боров.
Ай, Вятка!
На закукорки сев, неряха,
Гребенки и шпильки соборов
Втыкает во вшивые кудлы:
«Мы-ста, мол, тоже, не сопля на рогоже!»

Товарищ!
Прошу.
Слышишь!
Обещай!
Если когда-нибудь, после смерти,
Нам, футуристам, в драке измолотым,
Ассигнуют по смете
Столько-то золотом;
Глыбы собьют, на глыбы
Нас становить чугунных,
Нам говорить — «спасибо!»
Со всхлипом на многоточиях,
И прочая и прочая
О гегемонии гегегениев…
Товарищ!
Орни глоткой рабочей:
— Говорите короче!!
И ближнею ж ночью…
Клянись:
Комсомольским билетом,
Красенью губ,
Кепкой,
Заводским гудком
И рукопожимом товарища —
Клянись
Ночью вложить динамитный патрон
Под каменный трон
Чугун — футуристов.
И с той, кто целует тебя,
Протанцуй
У столба гегегения.
Швырь о-го-го, ха-ха-ха во взрыв,
Пока летят каменья
Вдребезги и навзрыд.
Товарищ!
Юнач!
Обещай!
Если нашей строкой
Будут бить как портновским аршином:
— Учись! учись, такой-сякой!
Куда прешь?
Не сметь перечить великим теням.
Не позволим! Врешь!
Товарищ!
Клянись
Бровями сведенными в-чтооо?
Боевым кулаком.
Выстрелом сердца.
Профсоюзом,
Винтовкой
И пятиконечной звездой.
Клянись!
Нашей же книгой
По черепу бить, бить, бить
До пробива
До мездры мозгов
Начетчика.
Чтоб собственный выгиб
Был жив и остер,
Вали наши книги
В костер!
Обещаешь?

Клюкой восхода лукнутая криво
Через — стремглавит солнца лапта —
Хомутом облаков перетертый загривок
Станового хребта.

Там младенцы-истоки реки Енисея
Воргулят беспамятно на речушном наречии.
Облака разлеглись в синебах Колизея
На меня поглазеть через рыхлые плечи.

Тут туг приводный ремень Енисея,
По шлифу русла синеет намасленный,
Скользит и не ляскнет, и крутит, и сеет,
Горам перемалывая всхлипы-напраслины.

Волочит Енисей сквозь драные ребра
Своих берегов на океанский голос
Весну к декабрям седым и недобрым,
Зеленые сани поставив на полоз.

I.

Железными резервами
Мы выросли везде.
Клянемся, будем первыми
В строю, в бою, в труде.

Врагов труда валить в размол
Вставай, всемирный комсомол.

Мы — Молодая Гвардия,
Непобедимый стан.
Мы — Молодая Гвардия
Рабочих и крестьян.

Мы знаем цену пота,
Неволи и пинка,
Мы выросли, работая
У плуга и станка.

Над каждою трущобою
Наш вольный зов звенит,
Упорною учебою
Грызем наук гранит.

Не нам бояться боя —
Винтовка нам родня.
Ведем мы за собою
Всемирный молодняк.

Когда же мир расколется,
Рванет команда — в строй,
Сомкнутся комсомольцы
В шеренги брат с сестрой.

Версальское базарище
Давно пора в трубу.
Германские товарищи,
Штыком решай борьбу!

II.

Окончены дискуссии.
В руке винтовку сжав,
От Бадена до Пруссии
Жги порох мятежа.

Настали дни восстания,
Пора хрустеть костям.
Да здравствует Германия
Рабочих и крестьян!

Зеленозвездое тысячеточье.
В иероглифах мифа бархат.
Драконью кожу распяли ночью
Над мыком города — монарха.
Зубами стен назои скрипок,
Жуя, перегрызают жилы.
Из язв харчевен тучный выпях
Гангреной пищи обложил.
И апельсины фонарей
Чудовно зреют у дверей.
Посевы звезд взойти мерещатся.
Оцепенело неба в стуже лицо.
По древесине века резчица
Грызет и грезит полночь-жужелица,
Гвоздей звездящих, сыпких бус ли
Набрызган мраку емкий ковшик.
Ночной торговли ноют гусли,
Шушуки спален проколовши.
Зызыгнут гзонгом звонари.
Багрея, зреют фонари.
И если голову закину,
Увижу — время с донным звоном
Вращает небосвод Пекина
Торжественный, как свод законов.

Трубы заводов, гряньте
Маршем на нашем пути!
С солнцем на красном банте
Молодо нам итти.

Товарищи, стройся в колонны!
По сердцу равняйте шаг!
Сегодня над маем зеленым
Алейся, рабочий флаг!

На первый май из края в край,
Труда солдат, ряды смыкай!
Знамена вей! Сердца взломай!
Рабочий май!

Сегодня машинам не топать.
Пускай отдохнут станки.
Отрем трудовую копоть
Ладонью железной руки.

Настежь глаза раскроем,
И песни наших рядов
Забьют океанским прибоем
В улицы всех городов.

На первый май из края в край,
Труда солдат, ряды смыкай!
Знамена вей! Сердца взломай!
Рабочий май!

Каждой угрозе вражьей
Крикнем: Смотри! Не тронь!
Товарищ! Крепись на страже!
Жги, мятежей огонь!

Земля — наша вольная площадь.
Мы — королей короли.
В небе над нами полощут
Красных знамен патрули.

На первый май из края в край,
Труда солдат, ряды смыкай!
Знамена вей! Сердца взломай!
Рабочий май!

От отцов мы узнали —
Не взорвав — не пройдешь.
За вами! За нами!
Всей земли молодежь.
Отцам грянем:
— Готовы. Идем.
Старье таранить
Октябрьским путем.
Одинаковы речи
Станка и деревни.
Мы все — Октябревичи.
Мы все — Октябревны.
Комсомол. Береги
Государство рабочих.
Эй, враги!
Руки прочь!
Нас не трожь!
Сердца — динамит. Слышишь: бурлят они;
Четок, приказ по советской орлятне.
Всем! Всем! Всем!
Ряды крепче смыкай молодежь.

Эш ты, детина неструганная!
Где твоя харя сворочена?
Али бревнул потолочину,
Душа твоя недоруганная?
По опивкам что ли кабацким
Лазил губами бряклыми?
Где тряс затылком дурацким?
Где елозил зенками наглыми,
Тусклыми, брюзглыми
Да пальцами корузлыми?
Багра на тя нету!
От какого пня родила тя,
Лесная валежина?
Ну тя к лешему!
А зад-то в цветной заплате,
А перед, в крови что-ль, отпетый,
Уплеванный, да заезженный?
Мало лозиной выдран,
Знать рыком тебя гвоздило, щенок.
Ишь ты, ладонь, как выдра,
Пятаками нищими вылощена.
Не я ли скулы обвыла,
Просолила щеки скореженные?
Не я ли тряслась, что кобыла
Разлукою состреноженная?
Садись! Али лопнуло ухо!
Садись, головешка дурья!
Лопай — видишь, краюха!
Лакай — вон тюря!

— Что видел, сказывай!
— Бога видел.
— С ума что ли спятил?
— Бога видел.
— Толкуй дятел!
— Я видел Бога.
— Не Бог ли тебя и обидел,
Что стал ты баской да казовый?
— Видел Бога.
— Спьяна приснилось!
А где видал?
— А где попало: в корчме, у боен,
На паровозах и на базаре.
— Скажи на милость!
Каков собой он?
Небось, на брюхе валялись смерды.
Такой явился немытой харе
Сам Милосердый…
— Матка, слушай:
Бог гудет
Мужицкою погудкой.
Бог идет
Мужицкою походкой,
Землю рвет
Мужичьим сошником,
Бог бьет
Мужицким кулаком.
Бог это — взглянешь — пьяное рыло,
Бог это — щупнешь — мозоль-короста,
Ремень завыл — это Бог-воротила
Пляс — это Бог наработался досыта.
— Чур, окаянный!
Крестная сила.
Сгинь! Брешешь! Пьяный!..
— Я землю видел;
Она, что бомба,
Гляди — взорвется,
Фитиль — в Москве.
— Очнись, паскуда!
Земля — что блюдо…
В кувшине квас,
Глотни покуда
На добрый час.
— Матка, людей глядел я.
Оголтелые.
Голод алые,
Грязнотелые.
Подковами таково-то ковко тявкают.
У каждого в глазе — неба кусок.
У каждого в сердце — березный сок.
Топоры-то по родному рявкают,
А песни песнятся — весенняя вода.
Людина, что льдина — большая.
Села суматошат, пучат города,
Давят мироедов, бьют попрошаек.
И куда идут,
И о чем поют,
Невдомек мне.
Только сердце вскипи и екни.
Братаны, куда?
Аль тесно в наделе?
Тайгой загудели:
— Туда. За года.
На вольные станы.
За море. За горы. За гай.
— Я с вами, братаны.
— Шагай.
— Несешь, блажной, околесину.
Язычина с прикола сбился.
Сволочи ветром нанесено —
С охальниками сблудилея.
Нишкни! От такого блуду
Прощения нет. Замаливай!
Слышишь, велю —
Мать я.
Ишь разалелся мальвой,
Шатия.
— Матка, молиться не буду.
— Будь же ты проклят! Сама замолю:
За хулу
Прости, Милосердый, сына,
Сына прости!
Премудрый,
Не попусти!
Знаю, сын мой — псина;
Кровь моя! Кровь моя!
Мальчонка был белокурый,
Трепокудрый,
Малый.
Пищал у груди, молока просил,
Головенку от вшей притыкал скрести.
Господи Сил,
Прости!
Кровь моя! Кровь моя!
Земля, сударыня, милуй!
Сама, небось, мать.
Муравой муравленная
Древами древними
Городами — деревнями
В ризы резные оправленная.
Воду водишь,
Грязи грузишь,
Рожь рожаешь,
Вьюгами вьючишь,
Озими зимами.
Гробу — бугор,
Глотке — глоток,
Голоду — хлеб.
Милуй, земля, не серчай!
Мне ли свечой не торчать
Обоим — тебе да Богу.
Кровь моя! Кровь моя!
— Матка, сбирай в дорогу!
Чего глаза намокли-то?
— Проклят! Проклят! Проклят!..
— Матка! Целуй, что ли.
Теперь не вернусь ужо.
Матка, а нонче на воле
Людно — поди и свежо.
Ну, сторонись, будя,
Нацеловалась, чай!
Слышишь, шагают люди?
Прощай!
— Кровь моя! Родненький, кровушка, сынушка,
сынка — ах!
— Бог гудет
Мужицкой погудкой
Бог идет
Мужицкой походкой.
Землю рвет
Нашим сошником
Бог бьет
Мужицким кулаком.

Небо оклеено газетами,
Земля обрюзгла.
Фонари над сумерками недопетыми
Светят тускло.
Червячком охры из тюбика
Фонарь на сырую панель.
Из четырехэтажного кубика
Оркестрион и хмель,
Чувствую ребро ворота
У самых ушей.
Храпенье мокрого города
Заглушило писк мышей.
Ветер качает кадилами
Дуговых фонарей вверху,
Озябшему стали немилыми
Дамы с зонтом и в меху,
Лицо слезится ненамеренно.
Куда пойдешь?
Все возможности проверены.
Все — ложь.

Тонули в тоннели — летун, рвач!
Мигдень — мигночь; певуч ковач.

Тоннели тянули черный чехол,
И снова выскакивал снежный хохол.

Свирелями рельс ореян Байкал.
В карманы тоннелей звончей и быстрее вал.

В черепе скал зрачки искал,
Железной кобылой горы простреливал.

Багулом и гулом
Перевит паровик.

Норовит ось рычать,
Осерчав.

Верстоглот в колокола галопа
Всколотил подмышками кряжа,

И только на вышках ушами хлопала
Облаков козлиная пряжа.

Зафонарело слишком скоро.
Октябрь взошел на календарь.
Иду в чуть-чуть холодный город
И примороженную гарь.
Там у корней восьмиэтажий
Я буду стынуть у витрин
И мелкий стрекот экипажей
Мне отстучит стихи былин.
Я буду схватывать, как ветер,
Мельканья взглядов и ресниц,
А провода спрядутся в сети
Стально-дрожащих верениц.
Мне будут щелкать в глаз рекламы
Свои названья и цвета
И в смене шороха и гама
Родится новая мечта.
И врежется лицо шофера,
И присталь взора без огня,
И дрожь беззвучного опора,
Чуть не задевшая меня.

Мы строим клетчатый бетонный остов.
С паучьей ловкостью сплетаем рельсы.
Усните, слабые, в земле погостов,
И око сильного взглянуть осмелься!
Мы стекла льдистые отлили окнам,
В земле и в воздухе мы тянем провод.
Здесь дым спиралится девичьим локоном.
Быть островзглядными — наш первый довод.
Нам — день сегодняшний, а вам — вчерашний.
Нам — своеволие, момент момента,
Мы режем лопасти, взвиваем башни,
Под нами нервная стальная лента.
Швыряем на землю былые вычески.
Бугристый череп наш — на гребне мига.
Нам будет музыкой звяк металлический,
А капельмейстером — хотенье сдвига.
В висках обтянутых — толчки артерий…
Инстинкт движения… Скрутились спицы…
Все ритмы вдребезги… И настежь двери…
И настоящее уже лишь снится.

Отрите слезы! Не надо плакать!..
Мстить смерти смертью — бессмертно весело!
О сердце сердцем прицельно звякать…
Лизать подошвое теплое месиво.

В подушку неба хнычут не звезды ли?..
А вам не страшно — вы зрячи ощупью.
В лесах за Вислой вы Пасху создали,
В степи за Доном я эхо мощи пью.

Не спя недели… Вгрызаясь в глину…
Прилипши к седлам… И все сполагоря.
А ночью небо горбило спину
Крестя палатки гнилого лагеря.

Железо с кровью по-братски сблизились
Подпругу мести вольны рассечь они.
А поздно в ямах собаки грызлись
Над вкусным мясом солдатской печени.

Любви предсмертной не заподозрим.
Ведь, если надо, сдавивши скулы,
Последний бросит себя на дула
И смерть покроет последним козырем.