Холодный плащ с простреленной полой,
И крестики узора на сорочке,
И ладанка с московскою землёй
На потемневшей бисерной цепочке.
Эфес расшатан, треснули ножнЫ,
Но он презрел парадную отвагу;
И без того народы знать должны
Разящую суворовскую шпагу!
Он вспоминал Шестидесятый год —
Осенний дождь, разбрызганную глину,
Струилась кровь у городских ворот,
И казаки скакали по Берлину.
Он говорил: «Пруссак и знать не мог,
Что здесь его достанет наша пика.
А русский штык? Орлы, помилуй Бог,
Недаром мы клевали Фридерика!»
Суворов хмурит старческую бровь:
«Что есть мечта? Прошедшего наследство…»
И тот поход, как первая любовь,
А может быть, как радостное детство.
Душа — железо, а мечта — опал,
Мечта ложится в прочную оправу.
О призрак детства — старый Ганнибал,
Провидевший суворовскую славу!
Орлиный век, орлиная судьба!
Одна лишь мысль о них — благоговейна.
Поёт фанагорийская труба,
Ведёт полки от Ладоги до Рейна.
Дунайский ветер, жёсткий финский снег
И площади поверженной Варшавы…
Идёт необычайный человек
К вершинам чистым подвига и славы.
За ним шагают верные полки,
Мерцает медь безжалостных прикладов,
И ровно светят тульские штыки
В лазури италийских вертоградов.
Идёт сквозь лёд, граниты и грозу
С уверенной улыбкой исполина.
На горном солнце искрится внизу
Извилистая рейнская долина.
Грозит снегам стремительным перстом
И, вдохновлённый мужества примером,
Обняв солдата, дедовским крестом
Меняется с героем-гренадером.
И глубина альпийской синевы
Струит прохладу чистого колодца.
Как сердце бьётся! И земля Москвы
Опять стучится в сердце полководца.
