Архив стихотворений Сергея Маркова

Всё небо дышало укором,
И ждала несчастья земля.
Когда за лёгким НьюпОром
Легла дымовая петля.

И в трубку кричал наблюдатель
Сюда, в окопную щель,
Что медлит завоеватель
И ищет крупную цель.

Согласно страшным рассказам
Видавших виды солдат,
Должны начиняться газом
Тела крылатых гранат.

И в небе кружась поседелом,
Чертя крутой поворот,
Быть может стальные стрелы
Готовит чёрный пилот?

Под грудами пыльного праха,
Готовя могилу врагу,
Кто ты, не знающий страха,
Орёл, подобный ПегУ?

Ни стрел, ни гранат не бояться!
И скоро узнали мы,
Что в пухлых листах прокламаций
Несчастье злее чумы.

Забыть пехотинцы готовы
Тот день и проклятый час,
Когда могучее Слово
С небес поразило нас.

И мало подобных примеров
Привёл бы историк, пока,
Встречая чужих офицеров,
Спешили сдаваться войска!

Они не курили, не пели,
Шагая в мутной пылИ,
И сзади на пыльных шинелях
Больных и мёртвых несли.

Трудны победителя взоры;
Они холодны, как снег…
У дверцы чужого мотора
Стоял прямой человек.

Отмечен штатским нарядом
И длинных волос серебром,
И орден приколот рядом
С костлявым вечным пером.

Рябинин, над рекою встав,
Сопровождал нас блеском окон —
Столица синеглазых трав,
Льняных серебряных волокон!

И я стоял и думал: здесь
Ходила на ловитвы весь.
Цвели языческие ивы,
Славяне собирали мёд.
Бродили у чужих ворот
Варяги — ражы и спесивы.

Татар угрюмая волна
Стремилась к новому становью,
Но растекалась тёмной кровью
В полях неубранного льна.

Всё это с ясной высоты,
Рябинин-город, видел ты!

Ударов ветра нам не счесть!
Грохочет кровельная жесть
В притихшем Бежецке, в Мологе,
И Мышкин с Угличем — в тревоге,

До Кашина доходит весть,
Что ветер северный не зря
Грядёт на новые моря;
Он вспенит новые дороги!

Скорей бы светлая заря!
Порозовеют якоря,
Поголубеют неба своды,
И вымпел станет голубей,
А звенья якорных цепей
В московские полягут воды!

Стихает ветер. Воздух глух,
Вода поёт пока невнятно,
Качая нефтяные пятна,
Гусиный и лебяжий пух.

Рассвет спешит. Он приведёт
К нам явь, похожую на сказку, —
Через Калязин на Аляску
Плывёт тяжёлый самолёт.

Так я — во сне иль наяву? —
Плыл из Рябинина в Москву
И видел облака и воды,
Веснянской стороны туман
И славил путь из москвитян
В иные земли и народы.

Черниговцам ли думать о цепях?
Идут к морям и гонят печенега…
Давно стучит в полуденных степях
Дубовая славянская телега.

Так повелели древние века,
О том звучали плавные напевы.
Рядились в средиземные шелка
Высокие черниговские девы.

Мужи налюбоваться не могли
На светлые дамасские кольчуги.
Летели к водам Греческой земли,
Как лебеди, черниговские струги.

Не всё походы да литая брань —
Черниговцы в раченье горделивом
Славянскую страну Тмутаракань
Лелеяли за Керченским проливом.

Тмутаракань — по нашему Тамань…
Столетьями сверкало рдяной тканью
И осеняло пенную Кубань
Черниговское знамя над Таманью.

Земля тмутараканская жирна,
Красны угодья, полноводны реки,
Ломились от кубанского зерна
Сосновые славянские сусеки.

Не увядала в горе и беде,
Была неиссякаемой отвага.
Князь Михаил, замученный в Орде,
Не посрамил черниговского стяга.

С холмов на старый город погляди,
Где высились и крепость и подворье;
Исконные старинные пути
Ведут к Тамани, манят в Черноморье!

Пожарища чёрная дрожь
Роится в глухом суходоле,
И стрелы, как чёрная рожь,
Растут на истоптанном поле.

Развалины — в тёплой золе,
Замолкли и цеп и телега.
Стоит на славянской земле
Косматый шатёр печенега.

Свалив убиенных в овраг,
Придвинув котлы к пепелищу,
Пирует безжалостный враг,
Глотает нечистую пищу.

И прахом покрыты труды,
Заботы и помыслы наши,
Звенят и сверкают меды
И льются в поганые чаши.

С зарёю сливается чад.
Кусты одиноки и голы.
Под каждой пятою трещат
Сучки и погибшие пчёлы.

Идём среди сохлой травы,
Расправив могучие груди,
И князь и седые волхвы —
Лесные и пчельные люди.

Секиры подъемлются вновь,
Теплы и красны топорища,
Шипит печенежская кровь
На серой золе пепелища.

Мы ведать мгновенья должны
Извечной охотничьей дрожи,
Мечи опуская в ножны
Из бычьей скоробленной кожи.

Мы знаем, что время придёт,
Свершатся труды и заботы,
И снова сверкающий мёд
Наполнит глубокие соты.

Всю жизнь я верен звуку «о» —
На то я костромич!
Он — речи крепкое звено,
Призыв и древний клич.

И, говор предков сохранив,
Я берегу слова:
«Посад», «Полома», «Кологрив», —
Покуда речь жива.

Мне не к лицу пустая спесь,
Я слышать был бы рад,
Как говорили чудь и весь
Лет восемьсот назад.

На свете тот народ велик,
Что слово бережёт,
И чем древней его язык,
Тем дольше он живёт.

Мне бы жить в Любиме, в Сапожке
Или в славном городе Торжке,
Где на окнах в утреннюю рань
Красным светом теплится герань.

Там вдову-красавицу найти
Этак лет не старше тридцати,
Чтоб умела кружева плести…

Грудь у ней тепла и высока,
Ласковая белая рука.
Если выйдет краля на порог —
На неё дивится весь Торжок.

Да чтоб в светлой горнице вдова
Пела и сплетала кружева,
Говорила тихие слова.

Иль пила, потупив томный взор,
Из пузатой чарочки кагор.
Чарка — золочёного стекла,
А на ней — и сердце и стрела!

Да чтоб деревянный голубок
На шнурке взлетал под потолок.
Съезжу в дальний город Снеговец,
Привезу ей устюжский ларец;

Будет место, где вдове хранить
Перстень и коралловую нить.
Хорошо да складно будем жить!

Обличат одни лишь петухи
Разговоры наши да грехи,
А заря окрасит облака
От Москвы до самого Торжка.

Кружится от счастья голова!
В небе солнце, а в саду — трава.
Сонно улыбается вдова;
Родинка видна сквозь кружева.

1

В строгий вечер у дверей
Грудью трогала перила,
Провожала егерей,
Чёрный веер уронила.

Окна снежною слюдой
Затянуло на полгода.
Самый злой и молодой
Не вернулся из похода.

Так сказал седой усач…
Заскрипела половица.
Скомкав шаль, горюй и плачь,
Шемаханская царица.

Ты прекрасна и легка
И повадкой и походкой
И, достойная пайка,
Ходишь в лавку за селёдкой.

Плачешь, мёртвого любя,
Бродишь тенью по светлице…
Видят всадники тебя
На махновской колеснице.

Бьёт мальчишка в барабан,
Как свеча горит в предместье.
Пулемётный шарабан
Да весёлое бесчестье.

Ведь беспутных сыновей,
Обучая сквернословью,
Батька тешится твоей
Ненасытною любовью.

Ты ль со смехом у дверей
Грудью трогала перила,
Провожала егерей,
Чёрный веер уронила?

2

Но ударила гроза
По тебе прямой наводкой,
Шемаханская краса
За железною решёткой.

И шумит судебный зал,
Словно каменный колодец,
И не любит трибунал
Анархистских богородиц!

Высшей мерой бредит снег.
Дышат холодом перила.
…Про внезапный твой побег
Долго стража говорила.

3

Новый час в твоей судьбе,
В жизни — новые приметы.
И недаром о тебе
По утрам кричат газеты:

«Хорошо известно нам,
Что она в кафе «Манила»
Егерям и пластунам
О походе говорила.

Что она верна кресту,
Отомстит врагам сторИцей,
Прозвана за красоту
Шемаханскою царицей».

4

Край чужой не по душе,
Снится ночью синий север,
Пусть японский атташе
Подаёт заветный веер.

Слушай льстивую хвалу,
А на сцене в час расплаты
В опереточном пылу
Пляшут дикие сарматы.

Твой поклонник — жёлтый бес —
Для тебя не сыщет дара,
Опираясь на эфес,
В душной лавке антиквара.

И с подарком наконец
Он стоит перед дверями.
Сделан редкостный ларец
Хохломскими кустарями.

Рассмотри его одна.
Весь рисунок — небылица:
У высокого окна
Стонет, плачет царь-девица.

Клонит ясное лицо,
Будто что промолвить хочет;
На узорное крыльцо
Вылетает пёстрый кочет.

Ниже голову нагни —
И увидишь ты сквозь слёзы
Половецкие огни
И рязанские берёзы.

Свет живого янтаря
Разливается рекою,
Лебединая заря
Проплывает над Окою.

5

Ты сейчас не рада дню,
Свету ласкового солнца,
Ты идёшь на авеню,
Бросив хилого японца.

О тебе лишь говоря,
В голубой туман стаканов
Прячут губы егеря
Из славянских ресторанов.

Слышишь громкую молву?
«Наши руки не ослабли.
Для похода на Москву
Мы точили наши сабли.

Как отточены клинки —
Пусть враги узнают сами» —
Повторяют казаки —
Волки с синими глазами.

Но ответ им был таков:
«Вы отважны, вы спесивы,
Но без храбрых казаков
Я пойду в родные нивы».

6

Не видать путей и вех,
Ты сейчас одна с метелью,
На границе пахнет снег
Чёрным порохом и елью.

Ты сюда пришла сама
По своей и гордой воле,
Ледяные терема
Вырастают в белом поле.

Мчится снежная труха
В знак родимого привета.
Слушай пенье петуха
В самой лучшей части света!

Ты увидела вдали
Сквозь метель — огни и тени,
На краю родной земли
С плачем встала на колени…

7

Долго думал атташе
(Сосчитав чужие танки)
О загадочной душе
Этой сказочной славянки.

Где, какой нашла конец,
Уходя на синий север,
В заколдованный ларец
Положив свой чёрный веер?

На дне холодного мешка
Крыло сухое мотылька
Хочу найти. Глазам не верю.
Перебрала моя рука
Пожитки, крохи табака…
Мне помогала лишь тоска
Поверить в нежную потерю.

Ещё дышали в сентябре
Деревья в тёплом серебре
И медлил утренник суровый,
Ещё стояла тишина
И рос у нашего окна
Мак, одинокий и багровый.

Я взял на память лепесток…
Светился инеем песок,
Шумела на привале рота.
Я на песок холодный лёг,
И мне приснился мотылёк
Под гром чужого самолёта.

Мне снились пчёлы и цветы,
Багряный мак… И снилась ты
В сиянье майского простора.
Проснулся я. Нашла рука
Холстину грубого мешка
И лёд ружейного затвора!

Провижу будущий пример —
Тот страшный час последней брани,
Когда последний берсальер
Покинет берега Кубани.

Пусть он идёт в угрюмый Рим,
Окутан рваною шинелью, —
Лишь нашей злобою храним,
Гонимый пулей и метелью.

Пусть он оглянется назад
Туда, где падаль делят птицы,
Пусть дикий мозг его томят
Аэропланы и зарницы.

Запомни русла грозных рек
И груды тел у горных склонов,
Где терпеливый русский снег —
Могильщик чёрных легионов.

Живи тоской сожжённых стран,
Где твердь взмятенная багрова,
От Черноморья до Балкан
Не сыщешь отдыха и крова.

Пусть край родной встаёт из мглы;
Темны и горестны долины,
Когда британские орлы
Покрыли тенью Апеннины.

Под пеплом корчится лоза…
Тебе ли говорить о чести,
Когда обрушит небеса
Везувий справедливой мести.

Твои свирепые отцы
Всемирной бредили короной,
Фугаса чёрные венцы
Встают над Римом и Вероной.

Ты крикнешь: «Боже, оборви
Полёт неумолимой птицы!» —
Пока живёт в твоей крови
Наследье бешеной волчицы.

Но в гневе отвернётся Бог,
И камни станут жарким воском,
Ползи. Ты видишь — твой порог
Покрыт осколками и мозгом.

Ты думал здесь спасти своё
Коростой съеденное тело.
За ним напрасно вороньё
От самой Венгрии летело.

И дрогнут письмена огня,
И всколыхнётся мирозданье, —
Тебя в последний раз казня
Гремит прямое попаданье!

Здесь в лоне каменной природы,
У Прометеевой скалы,
Рождались реки и народы,
Шумели грозы и орлы.

Тевтон! Твои не могут асы
Бессмертный покорить простор.
У всех племён кавказской расы
Отвага и орлиный взор.

А твой удел — смешаться с глиной,
В ней кости растворить свои…
Ты враг великой и единой
Всесозидающей семьи.

А с нами — гордость, постоянство,
Не потому ли с давних пор
Мы солнечный янтарь славянства
Несли к подножью древних гор?

Своё презренье Руставели
Хранил бы как Казбек, когда
Вокруг священной колыбели
Толпилась пьяная орда.

И танки чёрного злодея,
Шипя, взбирались на ухаб,
Ползли к утёсу Прометея,
Как вереницы серых жаб.

Кто скажет нам — в какие струны
Ударит, гневом обуян,
Какие мстящие перуны
Грядущий воспоёт Баян?

Кощунству, злобе и насилью
Мы там выносим приговор,
Где вечности алмазной пылью
Покрыты склоын гордых гор.

Поэты! Нет судьбы чудесней —
Огонь столетий не погас.
Шагают с огненною песней
Войска… И в пламени Кавказ!

Мечта! Ты рушишь средостенья…
У Прометеевой скалы
Встают забытые виденья,
Победу празднуют орлы.

В бессонных строках радость вылью…
Наградой лучшей для певца
Пусть ветер от орлиных крыльев
Коснётся моего лица…

Когда последний вздох зари
Растает в сумеречном мире,
Огромные нетопыри
В бессменном кружатся эфире.

Когда и Мюнхен, и Берлин
Смыкают виевы ресницы,
Плывут над серебром долин
Неясных теней вереницы.

Внизу Европа — что пустырь,
Столиц разрушенные соты.
«Я — «Чёрный крест»! Я — «Нетопырь»!» —
Кричат по радио пилоты.

Берлин сквозь сон хрипит: «Скорей
Старайтесь возвратиться в норы,
Огнём зенитных батарей
Пылают русские просторы…»

Восток по небу расстелил
Багровый раскалённый полог.
Тебе не счесть стальных светил —
Комет возмездия, — астролог!

И вновь спокойна высота,
А враг лежит в сырой низине,
И знаки чёрного креста
Трепещут в пламенном бензине.

Светла весенняя заря,
И сердце радует примета:
Последний стон нетопыря
И песни русского рассвета!

Как при Петре, звучит победный гром,
Рождён в бою и в ярости железной…
Опять Жар-птица над воздушной бездной
Взлетает… И пылающим пером
Она опять полнеба осветила…
Горит неиссякаемая сила
Багрянцем, изумрудом, серебром!

Как при Петре, орудия гремят!
Небесные раскаты величавы;
Они о воскресении Полтавы
Словами великанов говорят.

Полтавские вишнёвые сады
Нам воинская доблесть возвратила.
Там сумрачная шведская могила —
Минувшей битвы грозные следы.

В ней — перстень Карла и Иудин крест,
Колючий крест проклятого Мазепы,
И ржавых лат распавшиеся скрепы —
Столетний клад заклятых чёрных мест.

Ревели, жгли полтавскую траву
Стальные «тигры», бешеные танки.
Но пробил час… Их скользкие останки —
Позор земли — лежат в тевтонском рву.

А с нами — радость родников и трав,
И шёпот засыпающего клёна.
Полтава встретит гордые знамёна,
Губами к шёлку алому припав.

Мы помним боль и слёз скупую соль,
Но рекам скорби больше не струиться;
Поют Золотоноша, Златополь
И вновь светла полтавская криница.

А над Москвой пылают облака,
И в небе занесла неторопливо
Невидимая гордая рука
Сверкающее искрами огниво.

Жар-птицы перья, стрелы и лучи,
И водомёты радужного света
Рождаются в торжественной ночи.
Виктория, Полтавская победа,
Победам новым смелых научи!

То червонны, то сини
Воды славной Десны.
В древнем имени Брыни —
Свет славянской весны.

Брянск не пал на колени,
Светит солнечный щит.
Из глубин поколений
Вещий голос звучит:

«Я в веках не моложе
Величавой Москвы;
В старом каменном ложе
Белый щебень и рвы.

Пели чёрные стрелы
У дубовых ворот,
Но лесные пределы —
Мой надёжный оплот.

С Половецкого поля
Приносило грозу —
Враг нашёл себе долю
В тёмном Брынском лесу.

Величавые знаки
Гордых русских гербов —
Копья, стрелы и злаки,
Листья древних дубов.

Был столетним оплотом
Мой серебряный щит.
Я тянулся к высотам,
Русской славой повит.

Я вздымался на взгорье,
У меня на груди —
На балтийское взморье
И в Полесье пути.

Герб петровского мира
Вёл меня к высоте —
Золотая мортира
На багряном щите».

…Осквернив поднебесье,
Сквозь пожары и хмарь,
К светлой Брыни с Полесья
Шёл тевтонский дикарь.

Над Десною-рекою —
Окровавленный щит;
Волосатой рукою
Щит железный прибит —

Герб немецкой неволи,
Царства пыток и мук,
На коричневом поле —
Крестовидный паук.

Тонут в чёрном тумане
Серебро и лазурь…
…Но в лесном океане
Волны радостных бурь.

Вновь светлеют твердыни
У крутых берегов,
Недра хвойные брыни
Скроют кости врагов.

Щит тевтонский расколот,
Снова всходит наш герб,
Где колосья, и молот,
И сверкающий серп.

В небе ветер гонит птичью стаю,
От подковы вдавленной — дуга.
К вам пришёл и вас благословляю,
Белые, горячие снега!

В целомудренном просторе вашем,
Только в нём спокоен духом я,
Злых теней зловещий бег не страшен,
И понятна радость бытия.

Соль хрустит, ломаясь под копытом…
Говорили старики не зря:
Здесь водою было всё покрыто,
Расстилались зыбкие моря.

Лик земли необозрим и гладок!
Так и блещет голубой огонь.
Где же в сердце горечи осадок?
Соль топчи подковой лёгкой, конь!

Горячий ветер, солью гОря
Сегодня губы не вяжи!
На землю пляшущие зори
Бросают алые ножи.

О чём звенит камышный ворох,
Где, как скопившаяся боль,
Сочится в стынущих озёрах
Слезами мраморная соль?

С чуть розоватой горькой пылью
Смешался огненный песок.
Я жар солончакОвый вылью
В клокочущие русла строк.

И — разве может быть иначе? —
Так много ветра и огня —
Песнь будет шумной и горячей,
Как ноздри рыжего коня.

Луна на небе, как верблюжий вьюк,
Качается, и тучи голубые
Несут собой блестящий полукруг.
Кругом всё дико, словно в дни былые.

Мне кажется, что в мире век Батыя,
Те дни, когда топтали орды юг.
Мерцают сквозь откинутый тюндюк
С небес полночных звёзды золотые.

Под скопищем угрюмых облаков
Бурьян встаёт с глухим и тяжким звоном.
В полыни слышен дикий вой волков,
Здесь орды шли с бряцанием и стоном.
Здесь медленно дыхание веков…
Луна плывёт над первобытным лоном.

Там, где синие горы и лес
И озёра — блестящие льдины,
Серой башней стоит Ок-Жетпес,
Тучи ходят у самой вершины.
Как стена, отвесы скалы
Выступают из дымной мглы…

Раз орёл на скалу прилетел
(День тревожный запомнили деды),
На вершину гранитную сел,
Стал пророчить лишенья и беды.
Он три дня и три ночи сидел
И на север далёкий смотрел…

Собирался встревоженный люд;
Лица были недвижны и бЕлы.
«Вещуна предсказанья не лгут.
Принесите колчаны и стрелы
И убейте орла…» — так сказал
Всем столетний мудрец — аксакал.

А орёл на вершине сидел,
И зловещие звуки летели,
Ни одна из пущенных стрел
Не достигла намеченной цели.
Ни одна — так гласит молва —
Не дошла до вершины стрела…

Там где синие горы и лес
И озёра — блестящие льдины,
Серой башней стоит Ок-Жетпес,
Зеленеющий мхами вершины…
Я теперь повторяю опять:
Ок-Жетпес — стрелой не достать!

Прямых дорог к заветным странам
Уставшим взорам не найти.
Когда мы подошли к курганам,
Клубком запутались пути.

Нам на пороге знойной Гоби
Бросают ветры смутный зов.
Гранит чернеющих надгробий —
Приют золотоглавых сов.

В огне сгорела ночь… И рано,
Когда заИскрились пески,
В тенетах тёплого тумана
Заколыхались тростники.

Родило звуки их движенье,
По зеленеющей воде,
Качаясь, плыло отраженье
Миров, не виданных нигде.

И тот, кто голубые шрамы
Носил и рано стал седым,
Сказал: «Недуг владеет нами!» —
Упав в песок лицом худым.

Померкла жёлтая долина,
Нависла грозовая синь,
Мы вместо хлеба и хинина
Жевали светлую полынь.

Нам горечь возвратила силы,
Дрожал и таял мутный свет,
Оранжевое солнце плыло,
Лучами заливая след.

И сон за чёрные курганы
Сползал и рушился, как дым.
Склонятся бронзовые страны
Пред тем, кто рано стал седым!

Из глаз верблюжьих недаром грусть
Глядит сквозь прозрачный лёд.
Смотри и знай — это Белый Гусь
Крыльями небо рвёт!

Он путь держал на далёкий юг,
Отбился от шумных стад.
И лучшую из подруг
Ему не вернуть назад.

На снежных тучах потерян путь
В просторах страшных высот.
И гусь, распрямляя избитую грудь,
Её терзает и рвёт.

И белые перья на землю летят
Сквозь туч замедленный бег,
И к ним привык человеческий взгляд,
И перья зовутся: снег.

Ты слышишь голос? Гуденье труб,
Бессильный гнев и тоска…
Полночный ветер, жесток и груб,
Луну свалил в облака.

Слезай с седла у ревущих границ!
В степи не щадит беда.
На ковыле верблюжьих ресниц —
Гроздья жемчужного льда.

В глазах верблюда — покорная грусть,
Нежданной гибели взгляд.
Перьями сыплет Белый Гусь.
Закрыты пути назад.

Пусть вечер холодные руки простёр,
Напрасны теней скользкие игры.
Шумит и рушится гулкий костёр,
И прыгают в небо жёлтые тигры.
Их шерсть золотая растопит льды
Плывущей медленно, виснущей ночи,
Но голубой буреломный дым
Рвёт шумные шкуры на жаркие клочья.
И пепел мягок, как серый мел,
И глух, как звуки сдавленной речи…
Я огненным мехом одеть бы хотел
Твои задрожавшие тёмные плечи.
Они бы, как глыбы далёких скал,
Застыли в разливе руды кипящей.
Пусть катится травами огненный пал,
Испепеляя полынные чащи!
И знай, что его ни теперь, ни потом,
Ни на закате, ни под звездою
Самум не задует запекшимся ртом,
Поток не зальёт бурунной водою.