Архив стихотворений Сергея Дурова

Когда, склонившись на плечо.
Ты жмешь мне руку и вздыхаешь,
И, веря в счастье горячо,
Ты слишком много обещаешь…
Тебя становится мне жаль,
Я за тебя грущу невольно,
Сжимает сердце мне печаль,
И так мне трудно, так мне больно…

Я говорю тебе тогда:
«Не верь любви моей!.. День со дня
Бледней горит моя звезда…
Не тот я завтра, что сегодня…
По сердцу нашему скользя,
Всё благородное проходит:
Любить всегда одно — нельзя;
День новый — новое приводит…

И ты, напуганная мной,
Спешишь к груди прижаться крепче…
Зараней зная жребий свой.
Обоим нам как будто легче…
В огне любви, в чаду страстей
Друг другу сладко нам передаться —
Своих наслушаться речей,
Своим дыханьем надышаться…

Так на египетских пирах.
Держась старинного завета,
С гостями рядом на скамьях
Сажали пыльного скелета —
Затем, чтоб каждый из гостей,
В нем видя жребий свой грядущий.
Дар жизни чувствовал полней
И оценял бы миг текущий.

(Из Мильвуа)

В светлой обители
Вместе родилися —
Горе тяжелое
О легкою радостью.
Боги им не дали.
Равного жребия.
Радость взяла себе
Яркие крылышки;
Горе без них пошло
По свету мыкаться.

«Кто-то поможет мне? —
Горе подумало, —
Боги на долю мне
Не дали крылышек.
Разве сойтиться мне
О резвой подругою,
Да попросить у ней
Места на крылышках:
Где опечалю я,
Пусть она радует!»

Вздумано — сделано:
Словно как брат с сестрой,
Горе пустилось в путь
С ветреной радостью.
Скрывши лицо свое.
Радужным крылышком
Милой сопутницы,
Горе летит себе:
Выжмет слезу оно,
Радость сотрет ее…

Скоро, однакоже,
Горю наскучило
Вместе с товарищем
Резвым и ветреным.
Горе пошло одно
По свету мыкаться.
Что же случилось с ним?
Радости настежь дверь
Каждый открыть готов, —
Горю же места нет!..

«Плохо без радости», —
Горе подумало —
И снова в спутницы
Радость берет себе…
С той поры по свету
Неразлучаемо,
Дружно и весело
Всюду летят они:
Где радость явится,
Там ждите горести!

Если хочешь видеть лето,
На себя взгляни, мой ангел,
Взор твой блещет ярче солнца,
Веет розою дыханье,
Очи светятся лазурью.

Если ж хочешь видеть осень,
Загляни ко мне на сердце:
В нем порывы — вихри бурны,
Степь заглохшая — надежды,
Мысли — тучи дождевые.

О, пусть только б взгляд твой нежный
Мне блеснул лучом надежды, —
Бурный вихрь повеет розой,
Степь раскинется цветами,
Мысль засветит жарким солнцем.

Но когда напрасно буду
На призыв искать ответу, —
Мрак падет ко мне на очи,
В сердце холод разольется,
Улетит душа во вздохах…

С тайной, тяжелой тоской я гляжу на тебя, мое сердце!
Что тебя ждет впереди? — Кукла, которая будет
Тешить сначала тебя, а потом эта кукла наскучит…
После, когда подрастешь, ты сама будешь куклой для взрослых:
Вырядят в бархат тебя, напоказ вывозить тебя будут.
Строго тебе запретят обнаруживать чувства к мысли;
Волю твою окуют (воля всего им опасней!);
Позже, как время придет, по расчету (конечно, не сердца)
Выдадут замуж тебя. За кого? Не твое это дело:
Муж твой хорош для других, для тебя и подавно, не правда ль?
Замужем будешь ты жить; наживешь себе деток; но детки,
Может быть, выдут в отца; а отца ты едва ли любила…
Время не ждет никого… поглядишь, неожиданной гостьей
Старость нагрянет к тебе (тяжела эта гостья не впору!).
Ты, не живя, отцветешь и брюзгливой старухою будешь.
Люди при жизни тебя похоронят на сердце, а после,
Бросивши камень на гроб, никогда не придут на могилу
Вспомнить про ту, кто была, без сознанья, страдалица в жизни…

С невыразимым наслажденьем,
О невыразимою тоской
Слежу за речью, за движеньем,
За взглядом, кинутым тобой.

Мне сладко верить, что судьбою
Тебе проложен светлый путь,
Что радость встретится с тобою
Когда-нибудь и где-нибудь…

Но, грустно то, что, может статься,
Идя с тобой путем иным,
Мне поневоле не удастся
Упиться счастием твоим.

Так иногда под небо юга,
В благословенный теплый край,
Нам проводить приятно друга,
Но горько вымолвить: прощай!

I

Есть бездна на земле, есть бездна роковая,
Ее зовут: Париж. В три раза обвивая
Бойницы, храмины и царские дворцы,
Река прожелкшая бежит во все концы…
Та бездна день в ночь клокочет и дымится…
Там вечно человек страдает и томится, —
Лохань, в которую стекает с давних пор
Со всех концов земли навозный хлам и сор,
Который, наконец, всё высясь постепенно,
Волной крушительной течет по всей вселенной…

II

Там только изредка мелькает из-за туч
Зари румяный блеск и солнца яркий луч,
Там с утра до утра на стогнах шум тревожный,
Сну благотворному предаться невозможно;
И там никто не спит… а мысль и голова
Натянуты у всех, как в луке тетива,
Там каждый жмет других. Без всякого сознанья
Нисходят люди в гроб, смеясь над покаяньем.
Там храмы, кажется, остались для того,
Чтоб молвить: был здесь бог, но ныне нет его!

III

Там столько алтарей погибло в быстром ходе,
Там столько ярких звезд затмилось на восходе,
Там столько юных жатв погибло без плода,
И столько гениев, поборников труда,
Исчезло без вести, в чаду людских волнений,
Пустых сует земных и горьких убеждений,
Что нынче ничего не любит человек;
Не зная, как убить и в чем убить свой век,
Он прилепляется к одним предубежденьям:
Всё, кроме золота, унижено презреньем…

IV

Увы!.. и после всех бесчисленных толчков,
И после опыта сурового веков, —
И после стольких слав и стольких унижений —
И царственных начал и царственных падений —
Старик, которого мы временем зовем,
Сметающий с земли весь сор своим крылом,
Всё рушащий вконец рукой неумолимой,
Разбивший вдребезги разврат и стены Рима, —
Находит в наши дни такую же лохань,
Куда, как прежде в Рим, течет отвсюду дрянь…

V

В Париже тот же шум и та же жажда власти,
Готовая дробить отечество на части,
И та же жалкая толпа клеветников,
Глухих сенаторов и ветреных льстецов,
И та ж насмешливость над голосом пророков,
Исполненным любви, надежды и уроков;
И та же суетность в поступках; цель для них:
Жизнь как-нибудь убить на зрелищах пустых,
И, словом, Рим воскрес у нас в Париже снова,
За исключеньем форм и неба голубова…

VI

О ты, мятежное семейство парижан!
Ты, словно человек, который вечно пьян,
Иль блудное дитя, отверженец семейства,
Готовый каждый день на новое злодейство,
Идя по улице, ты хлещешь заодно
Собаку тощую и звонкое стекло…
В вас, детях суетных, нет признака рассудка:
Вы плюете на всё, считая веру шуткой,
И всё, что кажется нам чистым и святым,
Вы называете ничтожным и пустым…

VII

А между тем ты храбр, отважен в бранных спорах,
Как, старый гренадер, ты ешь, глотаешь порох;
И, в сердце затая к отечеству любовь,
На пулю и на штык ты кинуться готов;
Но только что мятеж у двери запылает, —
Тебя призыв ко злу невольно увлекает,
Бежа из дома в дом трепещущих граждан,
Ты, словно гибельный и страшный ураган,
Всё рушишь на пути, всё мечешь в ярый пламень
И даже дерзостно кидаешь в небо камень…

VIII

Французы, ветреный и гибельный народ!
Ты — море бурное, живой водоворот!
Чей голос иногда вселенную тревожит
И всё перевернуть в одно мгновенье может!
Волна, которая, да неба возлетя,
Внезапно падает на землю, как дитя,
Народ единственный, в котором вместе слиты
Пороки юности и старости маститой;
Народ, который всех сызмлада увлекал,
Но свет которого еще не разгадал!

IX

Есть бездна на земле, есть бездна роковая,
Ее зовут: Париж. В три раза обвивая
Бойницы, храмины и царские дворцы,
Река прожелкшая бежит во все концы…
Та бездна день и ночь клокочет и дымится…
Там вечно человек страдает и томится, —
Лохань, в которую стекает с давних пор
Со всех концов земли навозный хлам и сор,
Который, наконец, всё высясь постепенно,
Волной крушительной течет по всей вселенной.

Вот я опять под кровлей незабвенной,
Где молодость в нужде я закалил,
Где в грудь мою проник огонь священный.
Где дружбой я, любовью встречен был.
Душа моя приличьем не гнетома,
В самой себе вмещала целый свет;
Легко я мог взбежать под кровлю дома:
На чердаке нам любо в двадцать лет.

Пусть знают все, что жил я там когда-то!..
Вот здесь кровать моя была… вот стол…
Вот та стена, где песни стих начатый
Я до конца, случайно, не довел…
Восстаньте вновь, видения святые!
Откликнитесь на мой живой привет!
Для вас в те дни закладывал часы я…
На чердаке нам любо в двадцать лет.

Явись и ты, скрываемая далью!..
И вот она мерещится опять…
Окно мое завешиваешь шалью
И кофточку кладешь мне на кровать…
Храни, амур, ее цветное платье
И свежесть щек лилей и свежий цвет.
Любовников ее не мог не знать я…
На чердаке нам любо в двадцать лет.

Мои друзья устроили пирушку
В честь подвигов народных наших сил.
Их громкий клик достиг в мою лачужку:
Под Маренго я знал, кто победил…
Гремит пальба… из сердца песня льется…
Среди торжеств забот и страха нет…
В Париже быть врагу не доведется…
На чердаке нам любо в двадцать лет.

Но полно мне! Прощай, жилье родное!
За миг один увянувшей весны
Я отдал бы всё время остальное,
И опытность, и сны — пустые сны!
Надеждами и славой увлекаться,
На каждый звук в душе искать ответ,
Любить, страдать, молиться, наслаждаться:
На чердаке нам любо в двадцать лет.

Из В.Гюго

Он юношеских лет еще не пережил,
Но жизни не щадя, не размеряя сил,
Он насладился всем не во-время, чрез меру,
И рано, наконец, во все утратил веру.
Бывало, если он по улице идет,
На тень его одну выходит из ворот
Станица буйная безнравственных вакханок,
Чтоб обольстить его нахальностью приманок —
И он на лоне их, сок юности точа,
Ослабевал душой и таял как свеча.
Его и день и ночь преследовала скука:
Нередко в опере Моцарта или Глюка
Он, опершись рукой, безмысленно зевал.
Он головы своей в тот ключ не погружал,
Откуда черпал нам Шекспир живые волны.
Все радости ему казалися неполны:
Он жизни не умел раскрашивать мечтой.
Желаний не было в груди его больной:
А ум, насмешливый и неcогретый чувством,
Смеялся дерзостно над доблестным искусством
И всё великое с презреньем разрушал:
Он покупал любовь, а совесть продавал.
Природа — ясный свод, тенистые овраги,
Шумящие леса, струн лазурной влаги —
И всё, что тешит нас и радует в тиши,
Не трогало его бездейственной души,
В нем сердца не было; любил он равнодушно:
Быть с матерью вдвоем ему казалось скучно.
Не занятый ничем, испытанный во всем,
Заране он скучал своим грядущим днем.
Вот — раз, придя домой, больной и беспокойный,
Тревожимый в душе своею грустью знойной,
Он сел облокотясь, с раздумьем на челе,
Взял тихо пистолет, лежавший на столе,
Коснулся до замка… огонь блеснул из полки…
И череп, как стекло, рассыпался в осколки.
О юноша, ты был ничтожен, глуп и зол,
Не жалко нам тебя. Ты участь приобрел
Достойную себя. Никто, никто на свете
Не вспомнит, не вздохнет о жалком пустоцвете.
Но если плачем мы, то жаль нам мать твою,
У сердца своего вскормившую змею,
Которая тебя любила всею силой,
А ты за колыбель ей заплатил могилой.
Не жалко нам тебя — о нет! но жаль нам ту,
Как ангел чистую, бедняжку-сироту,
К которой ты пришел, сжигаемый развратом
И соблазнил ее приманками и златом.
Она поверила. Склонясь к твоей груди,
Ей снилось счастие и радость впереди.
Но вот теперь она — увы! — упала с неба:
Без крова, без родства, нуждаясь в крошках хлеба
С отчаяньем глядя на пагубную связь,
Она — букет цветов, с окна столкнутых в грязь!
Нет, нет — не будем мы жалеть о легкой тени:
Негодной цифрою ты был для исчислений;
Но жаль нам твоего достойного отца,
Непобедимого в сражениях бойца.
Встревожа тень его своей преступной тенью,
Ты имя славное его обрек презренью.
Не жалко нам тебя, но жаль твоих друзей,
Жаль старого слугу и жалко тех людей,
Чью участь злобный рок сковал с твоей судьбою,
Кто должен был итти с тобой одной стезею,
Жаль пса, лизавшего следы преступных ног,
Который за любовь любви найти не мог.
А ты, презренный червь, а ты, бедняк богатый,
Довольствуйся своей заслуженною платой.
Слагая жизнь с себя, ты думал, может быть,
Своею смертию кого-нибудь смутить —
Но нет! на пиршестве светильник не потухнул,
Без всякого следа ты камнем в бездну рухнул.
Наш век имеет мысль — и он стремится к ней,
Как к цели истинной. Ты смертию своей
Не уничтожил чувств, нам свыше вдохновенных,
Не совратил толпы с путей определенных:
Ты пал — и об тебе не думают теперь,
Без шума за тобой судьба закрыла дверь.
Ты пал — но что нашел, свершивши преступленье?
Распутный — ранний гроб, а суетный — забвенье.
Конечно, эта смерть для общества чужда:
Он свету не принес ни пользы, ни вреда —
И мы без горести, без страха и волненья
Глядим на падшего, достойного паденья.
Но если, иногда, подумаешь о том,
Что жизнь слабеет в нас заметно с каждым днем,
Когда встречаем мы, что юноша живой,
Какой-нибудь Робер, с талантом и душой
Едва посеявший великой жатвы семя,
Слагает жизнь с себя, как тягостное бремя;
Когда историк Рабб, точа на раны яд,
С улыбкой навсегда смежает тусклый взгляд;
Когда ученый Грос, почти уже отживший,
До корня общество и нравы изучивший,
Как лань, испуганный внезапным лаем псов,
Кидается в реку от зависти врагов;
Когда тлетворный вихрь открытого злодейства,
Отъемлет каждый день сочленов у семейства:
У сына мать его, у дочери отца,
У плачущих сестер их брата-первенца,
Когда старик седой, ценивший жизни сладость,
Насильной смертию свою позорит старость;
Когда мы, наконец, посмотрим на детей,
Созревших до поры за книгою своей,
Мечтавших о любви, свободе и искусствах, —
И после ошибясь в своих заветных чувствах
И к истине нагой упав лицом к лицу,
На смерть стремящихся, как к брачному венцу, —
Тогда невольно в грудь сомненье проникает:
Смиренный — молится, а мудрый — размышляет:
Не слишком скоро ли вперед шагнули мы?
Куда влечет нас век? к чему ведут умы?
Какие движут нас сокрытые пружины?
Чем излечиться нам? И где всему причины?
Быть может, что в душе, безвременно, у нас
Высокой истины святой огонь погас,
Что слишком на себя надеемся мы много,
………………………..
………………………..
………………………..
………………………..
………………………..
Не время ль пожалеть о тех счастливых днях,
Когда мы видели учителей в отцах
И набожно несли свое ярмо земное,
Раскрыв перед собой Евангелье святое;
Для ока. смертного — таинственная тьма!
Неразрешимые вопросы для ума!
Как часто, иногда, от них, во время ночи,
Поэт не может свесть задумчивые очи,
И, преданный мечтам и мыслям роковым,
Один — блуждает он по улицам пустым,
Встречая изредка, кой-где, у переходов
Вернувшихся домой, с прогулки, пешеходов.

Добро бы жить, как надо, — человеком!
И радостно глядеть на свой народ,
Как, в уровень с наукою и веком,
Он, полный сил, что день, идет вперед.

Как крепко в нем свободное начало,
Как на призыв любви в нем чуток слух,
Как десяти столетий было мало,
Чтоб в нем убить его гражданский дух…

Добро б так жить! да, знать, еще не время…
Знать, не пришла для почвы та пора,
Чтоб та нее ростки пустило семя
Народности, свободы и добра.

Но всё же мы уляжемся в могилы
С надеждою на будущность земли,
С сознанием, что есть в народе силы
Создать всё то, чего мы не могли.

Что пали мы, как жертвы очищенья,
Взойдя на ту высокую ступень,
О которой видели начатки обновленья
И чуяли давно желанный день!..

Перевод стихотворения В.Гюго

Кто стал, помимо вечных лжей,
Герольдом истины свободной, —
Тот, в общем мненьи, враг людей,
Отступник веры, бич народный.

Как мы ценили правоту?
Какую ей давали плату?
Ведь все кричали: смерть Христу!
Смерть обольстителю Сократу!

И Галилей за то, что он
Мир двинул с места, был оплеван.
Судьба! вникая в твой закон,
Я вижу, наш успех основан

На том, что лучший из людей
Обязан крест принять на долю,
Отдать нам в жертву свет очей,
Всю душу, сердце, разум, волю,

Трудиться ночь и день-деньской,
Лить пот и кровь свою для брата
И, наконец, за подвиг свой
Стяжать названье ренегата…

Куда ни посмотришь — повсюду,
Всегда видишь грустные лица:
Не встретишь веселой улыбки,
Веселого взгляда не встретишь…

Захочешь ли вслушаться в речи,
Летучие речи людские, —
В них слышишь какую-то муку
Сомненья, надежды и страха.

Сойдешься ли с искренним другом
И тайны ему поверяешь, —
Всё как-то не выскажешь мысли.
Ответа от друга не выждешь…

И трудно, и больно, и горько
Больному с больными встречаться.
Но может ли горе быть вечно?
Ужели границ нет терпенью?

Сальватор

Завидую тебе, счастливый рыболов!
Хотел бы я закидывать тенета
И, к берегу причалив, сеть мою
Просушивать на солнце. В час вечерний,
Когда уже за дальнею Капреей
Пурпурный луч заката догорает,
Я бы хотел, как ты, носиться в море
И видеть ночь, сходящую с небес.
О, пожалей меня, товарищ, в людях
От горести я вяну, потому
Что край родной мне сделался противен;
В моих глазах Неаполь златоверхий
Не тот, чем был. Сады благоуханны,
Лазурь небес, целебно-сладкий воздух,
Вливающий отраду, бледность утра,
Румянец вечера, краса залива,
По коему крылатые ладьи
Как лебеди ныряют, словом, всё,
Поля в цветах и огненный Везувий,
И самое воспоминанье детства,
По старине не могут разогнать
Над головой моей тумана… Краски
В моих руках теперь теряют свежесть;
Печальный тон ложится на картинах.
Я бросил кисть, разбил мою палитру,
И по земле, облитой жаркой лавой,
В полдневный зной скитаюсь как изгнанник.

Рыбак

О милый брат! я понимаю вздох,
Из уст твоих слетевший; понимаю.
Зачем твои кудрявые власы
Бросают тень, сбегая на плечо,
Покрытое разорванной одеждой;
Зачем лицо так бледно, а глаза,
Насупившись, сверкают исподлобья.
Ты не один, поверь, страдаешь втайне:
Хоть грудь моя черна, но не из камня.
Я чувствую, как ты, что солнце наше
Моей души уже не греет боле.
Ах, кто из нас нарядится? Кто в силах
Надеть венок из листьев виноградных?
Кому на мысль придет, под сенью лавра,
Протанцовать живую тарантеллу?
Кто музыкой прогнать сумеет горе,
Когда оно, как червь, нам гложет сердце?
Друг, наша жизнь — прогоркнувший лимон,
Которого ничто не усладит. Мы дети
Прекрасные прекраснейшей земли;
Но, как волы, осуждены судьбою
Нести ярмо тяжелого рабства;
Нам надо лбом ломиться, тратить силы,
Потеть в трудах и, к довершены» мук,
Переносить побои иноземца.

Сальватор

О рыболов, тебе, но крайней мере,
Осталося в отраду это море,
Обширное и светлое, как небо.
Ты, как орел, которому земля
Прискучила, слетаешь с гор кремнистых
И в челноке плывешь в открытом море.
Смывая гной с душевных ран своих:
Удар весла, и ты, вольнолюбивый,
Становишься властителем вселенной.
Там можешь ты поднять свое чело,
Как человек глядеть на небо прямо
И песни петь… а если моря шум
Издалека примчит к тебе случайно
Отзвучия земные и на сердце
Навеет грусть, ты смело можешь плакать
И ропот свой сливать с роптаньем волн.
А мы, увы! жильцы земли печальной,
Осуждены в безмолвии страдать,
Нести ярмо пришельцев ненавистных
И грудию позор свой защищать;
Должны глядеть на зло холоднокровно.
От коего б с досады лопнул камень;
И, наконец, волненья затаив,
Искать угла, в котором было б можно
Об участи своей поплакать. Ныне
Нам жалоба вменяется в проступок.
Земля, мой друг, на коей мы родились.
И воздух тот, которым дышим мы,
Заразою язвительною веет:
Из двух друзей, беседующих вместе,
Всегда один безнравственный доносчик.

Рыбак

Не вечно же противный ветер будет
В наш парус дуть. Припомни, добрый Роза,
Над нами есть святое провиденье,
Которое воззрит на нашу участь:
Оно не даст в обиду бедняка
Скупцу богатому. Оно нам облегчит
Путь к счастию. Мы, спящие на камне
И целый день трудящиеся в поте,
Когда-нибудь узнаем лучший жребий.
Из нас теперь немного легковерных:
Придет пора, и явятся меж нас
Мыслители, в устах с железным словом.
Объевши кость, захочется нам мяса.
За осенью для нас наступит лето…
Я этою надеждой успокоен
И весело мои кидаю сети
У берега и в безднах недоступных:
Когда-нибудь в заливе голубом,
На золотом песке брегов Киайи,
Я уловлю в сетях моих — свободу…

Сальватор

О рыболов, ужель ногою белой
На палубу к тебе свобода станет?
Ужель она рукой твоих собратий
Введется к нам в Неаполь? Я боюсь,
Чтоб речь твоя напрасно не погибла,
Как звук пустой и лживый. Эта гостья,
Которую свободой мы зовем,
Нисходит к тем, которые достойны
Ее любви; а мы погрязли в лени;
Лицо ее и поступь для народа,
Убившего в рйзврате мощь свою,
Понравиться не могут. Сибариты,
Обросшие кудрявой, черной шерстью,
Расползпше от неги и еды —
У них душа в мамоне, и мамон
В их голове; безмысленно зевать.
Пить, есть да спать — для них одно блаженство!
По улицам валяясь на спине,
Они глядят по целым дням на небо
И от него даров съедобных ждут;
Единый бог для них могуч и силен,
И этот бог — обжорство. Все другие
Высокие и пламенные чувства
Для сердца их не внятны. Боязливо
Они глядят на меч…

Рыбак

О добрый Роза!
Не обвиняй народа. Горе сердца
Наполнило твой ум мертвящим хладом
И гордостью. Ты смотришь на отчизну
Ошибочно. Народ всегда надежен,
Народ всегда — хорошая земля,
Удобная к богатой разработке;
Земля, внутри которой вечно бродит
Могучий сок, всему дающий жизнь
И действующий вечно с равной силой.
Он — сильный дуб, возводит к небесам
И, возродя, питает человека.
Добром платя за зло и оскорбленье,
Сторицею под плугом и сохой,
Он нам дает обилие и жатвы.
Кидай навоз на землю, всё она
Переродит в златистые колосья;
Она всему дает живую силу,
На ней одной великое родится…

Сальватор

Не знаешь ты, как тягостна для сердца
Живая мысль, не вылитая явно.
Ты плакал бы, как я, когда бы то же
Мог испытать; но, человек простой
И добрый, ты не можешь разгадать
Моей тоски, моих страданий едких,
Отчаянья, которое рождает
Та мысль, что я, рожденный быть на солнце,
Во мраке дни мои окончить должен.
Не знаешь ты, как больно для души
Иметь крыло и быть в позорной клетке.
А между тем, что день, то смерть к нам ближе,
Что день, то меч, врученный нам от бога,
Снедается обыкновенной ржавой.
Мы чувствуем, что в нас, от недостатка
Возвышенной и благородной пищи,
С дня на день огнь душевный тратит силу,
Что тело в нас живет на счет души,
И гений наш, затерянный в пустыне,
Гниет как кладь в закрытом сундуке.
Для гения, мой друг, нужна свобода,
Как пьянице бокал широкодонный.
И мне простор необходим. Ты видишь,
Я утомлен бесплодным ожиданьем…
Устал вздыхать и плакать, как скопец
Над девою в бессильной страсти плачет…
Когда народ, имея столько силы,
Бездейственно у нас коснеет ныне,
То я иду искать других людей.

Рыбак

О истинно-возвышенное сердце,
Горячая и жаркая душа!
Ужели ты не можешь подождать
День… два?. а там… когда негодованье
Правдивое на свет и на людей
Тебе велит бежать от нас в пустыню,
Друг, берегись другой ужасной бездны,
В которую мы впали нынче все:
Не сделайся бездушным себялюбцем,
Не забывай, что есть над нами промысл;
И если он обогатил нам душу
Влечением к прекрасному, то это
Не для пустой себялюбивой цели,
Но к общему благополучью. Каждый
Из нас отдать отчет обязан богу
В своих делах: я за мои слова
Отвечу там, а ты, Сальватор Роза,
За кисть свою и краски. Дай мне руку,
Возьмем себе в вожатого терпенье:
С ним самое страданье как-то легче,
И каждая высокая душа
В нем мирное прибежище находит…

Сальватор

Ты искренно и сладко говоришь;
Но вспомни то, что на родимой почве
Пшено теперь становится крапивой,
Что семена у нас теряют силу
И не дают полезных прозябаний.
От родины не жду я ничего
И навсегда с Неаполем прощаюсь.
Привет тебе, калабрская земля,
Где выси гор туманами дымятся
И вал морской всегда о берег плещет!
Я кланяюсь тебе, гигант Гаргано,
Окутанный косматыми лесами
И спорящий с грозою!.. о, прими
Меня теперь под сень свою! Позволь
С кочующим и девственным народом
Соединить навек мой горький жребий,
Упиться их веселою свободой
И с ними хлеб насущный разломить…
Там, только там величье человека
Во всей красе еще досель осталось
И девственна земля еще доселе;
Там снова я для счастья оживу,
И, как орел, я буду долго, долго
И жизнию и счастьем упиваться…
А если смерть придет ко мне чредой,
Не саван я надену гробовой,
Не меж досок истлеть придется телу;
Я скроюся в объятиях Сибеллы,
Как легкий дым на небе голубом,
Как тихий ключ на черном дне морском,
Не кинув по себе для суетного света
Ни имени, ни пыльного скелета…