Годы вразброд
Смотр городам
Гоголь не тот
Пушкин не там
Конус и рынок Иконы рисунок
Шёл прохожий каменными руслами.
Натолкнулся на очередь за гузлами и пузлами.
Битый час проторчать в болтовне заскорузлой.
— Гражданин, ваш черёд, что вам дать, гузло
или пузло…
— Дайте, что ли, гузло. Взял, отошёл, — что там
заузлено?
Развернул: а ему вместо гузла подсунули пузло.
Лгу зло.
Ругаю толпу зло.
Толпа гудит.
Что, мол, нам ваши всякие гузлы да пузлы.
Нам бы прежние, былые курлы да мурлы.
Дорога. Бензин. Низ неба. Город.
Вдоль Яузы залязгали землечерпалки.
И экскаваторы ковшами-челюстями
взрывают и ворочают грунты.
Копры подвезены. Удары-стоны
под облака протянуты, продеты.
Киношники изводят киноплёнку.
И пешеход случайный напевает вариант цыплёнка:
Меня ломают
Меня кромсают
Реконструируют меня.
Ломают город
для новых строек.
Вздымайся, новая Москва!
Прижатые к порогам грузовые.
— Скажи, а где теперь та егоза?
На Югозападе.
Там, где громада тепловая
трубовьём
в набухшую сирень
дымит.
Кому немедля Шостаковича подай Димитрия,
кто жаждет Хиндемита.
Кто в гурджуани погружён,
кто хлещет солхино,
а кто орёт: Ревизионизм!
Хоть имя дико, но нам ласкает слух оно.
— У Кима реки лавы дико окидывали керамику.
— Ценю я игру тамар, — драматургия, юнец!
Сидят и бражничают
бессучковцы, беззадоринковцы.
Сидят и бражничают,
сидят и важничают.
И ты среди них
лицедействуешь,
то бишь,
левой помогаешь,
а правой топишь.
Обломковщина,
Осколковщина.
Женщина
эпохи поножовщины.
Она, вот, огулом: мол, уготовано.
Рощи разлиствило.
Листья янтарные.
Осень в круженьях, в распадах
на элементарные.
Конус и рынок. Иконы рисунок.
А то — потолок около топота.
Индиго. Иог. И дни.
