Роальд Мандельштам — Стихи

Сон оборвался. Не кончен.
Хохот и каменный лай.
В звёздную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай.

Пара пустых коридоров
Мчится, один за другим.
В каждом – двойник командора –
Холод гранитной ноги.

– Кто тут?
– Кондуктор могилы!
Молния взгляда черна.
Синее горло сдавила
Цепь золотого руна.

– Где я? (Кондуктор хохочет).
Что это? Ад или Рай?
– В звёздную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай!

Кто остановит вагоны?
Нас закружило кольцо.
Мёртвый чугунной вороной
Ветер ударил в лицо.

Лопнул, как медная бочка,
Неба пылающий край.
В звёздную изморозь ночи
Бросился алый трамвай!

– Лунные лимоны!
– Медные лимоны!
Падают со звоном –
покупайте их.

Рассыпайте всюду
Лунные лимоны –
Лунно и лимонно
в комнате от них.

– Яркие лимоны!
– Звонкие лимоны!
Если вам ночами
скучно и темно,

Покупайте луны –
Лунные лимоны,
Медные лимоны –
золотое дно.

Помнится, в детстве, когда играли
В рыцарей, верных только одной, –
Были мечты о святом Граале,
С честным врагом – благородный бой.

Что же случилось? То же небо,
Так же над нами звёзд не счесть,
Но почему же огрызок хлеба
Стоит дороже, чем стоит честь?

Может быть, рыцари в битве пали
Или, быть может, сошли с ума –
Кружка им стала святым Граалем,
Стягом – нищенская сума?

– Нет! Не о хлебе едином – мудрость.
– Нет! Не для счёта монет – глаза:
Тысячи копий осветит утро,
Тайная зреет в ночи гроза.

Мы возвратимся из дальней дали
Стремя в стремя и бронь с бронёй.
Помнишь, как в детстве, когда играли
В рыцарей, верных всегда одной.

Я зритель ночных беззаконий,
А край, о котором рассказ,
В узорных корзинах балконов
Скрывает созвездия глаз.

Я житель стеклянного края,
Где люди послушны мечте
И верят, что кровь — голубая,
И аист приносит детей.

Там слёзы хрустальных оркестров
Сетям подарил океан,
А руки у каждой невесты —
Как ветер полуденных стран.

Я рыцарь счастливого края
Из города Белой реки,
Где жители горя не знают,
Где жители все — рыбаки,

Где в час наступления ночи
Справляется праздник росы,
И лунные девичьи очи
Полны неизвестной красы.

И с неба слетают кометы,
Влюблённые в край рыбаков, —
В одеждах из звёздного света
И тени ночных облаков, —

За песни дневного улова
О птицах, летящих на юг, —
Учить неизвестному слову
Прекрасных, как птицы, подруг,

А юношу — быть молчаливым,
И, гордость смиряя в крови,
Склониться немым и счастливым
На слово великой любви.

Я житель чудесного края,
А край, о котором рассказ,
Забот и печали не знает,
Не знает тоски и гримас.

Зелёным горячечным чадом
Вливалась в палату луна,

И мальчика, спящего рядом,
Прозрачно-змеившимся ядом
Неслышно одела она.

И в жёлтом бреду задыхаясь,
Я видел, сквозь рваные сны,
Как лунные зайцы спускались
К подушке моей со стены.

В их длинные, тёплые уши
Я спрятать лицо своё рад;
Они мне шептали: «Послушай,
Кругом золотой звездопад…»

Они говорили: «Мой мальчик,
Тебя унесём мы с собой
В блестящие звёздные вьюги,
В волнующий лунный прибой.

Тебя мы возьмём на рассвете
Туда, где в лиловой заре
Хвостатые бродят кометы
Меж звёзд в голубом серебре.

Там синие сполохи ярче
Играют звенящим лучом.
Летим же скорее, мой мальчик,
Не надо жалеть ни о чем».

Громадные, громко молчат небеса…
Восходит звезда за звездой.
Для рифмы, конечно, я выдумал сам
Твой жалобный крик, козодой!

Но что не для рифмы!
Оборванный сон?
Луны серповидный обрез?
Дворовый колодец — бетонный кессон?
Кессонная, злая, болезнь?

Монетой, блестящей в ночной синеве —
Серебряный очерк лица,
И — только для рифмы! — на чёрной траве —
Тяжёлый живот мертвеца?

— Идущие к дому, спешащие прочь,
Не надо на рифмы пенять:
На ваших кроватях — костлявая ночь —
Матерая, потная ****ь!

Мы терпением набиты,
Молчаливы до поры,
Будто крысы неолита
В свалке каменных корыт.

В сердце холод, в мыслях — ступор,
Нет девиза на щите…
Наверху — домов уступы,
Снизу — ступы площадей.

— Встанешь? Крикнешь? —
— Лишь захочешь —
Как орешья скорлупа,
Под пестом чугунной ночи
Разлетятся черепа.

Не раздуть в гремучий пламень
Угли тлеющей зари!
Мы живем, вгрызаясь в камень,
Извиваясь, как угри, —

Словно крысы неолита
В свалке каменных корыт —
Мы терпением набиты,
Молчаливы до поры!

Клубок домов и ком заката —
И в море вянущей зари
У электрического ската
На сером теле — фонари.

Покой, безрадостный и поздний,
Сошёл в ночные города:
— Да будет ночь! — И тлеют звёзды,
— Да будет сон!— И ночь горда.

Осенний бред — в садах предснежья:
Литавры — золото — листва…
Но жизни нет, и нет надежды, —
Лишь тень горбатого моста.

Есть — будет — вечно — вечно — вечно —
Какие мёртвые слова!
Искусство — храмы — звёзды — свечи
Её глаза — моря — овал —

Обвал ликующих бессмыслиц
И — Прометей — железный стон:
Упав с отцовской колесницы,
Вчера
Разбился
Фаэтон.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
О. Мандельштам

1

Я пуст — мертвы мои дороги;
Нас кроет звёздная пурга —
Один, среди четвероногих,
Не мог стоять на двую ногах.

Хоть долг вражды — что помнит всякий —
Я не платил, как всякий долг,
Но те, кого я звал «собаки!»,
Не смели мне ответить: «Волк»!

2

Нет, пощады от жизни не ждать. Но всегда
Беззаботно смеяться над ней —
«Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей!»

О, не волк я, хотя дрессированным псом
Не могу под ногами юлить,
Терпеливо вилять языком и хвостом,
А подчас и о ласке молить.

В. П. и мне

В жизни, блуждая по улицам снежным
С черепом, полным звучания строф,
Я согревал полумёртвой надеждой
Жажду космических катастроф.

Те, от кого я не стал бы таиться,
Мне за любовь заплатили презреньем.
Тот же, кто шёл предо мною открыться,
Гнусные вечно будил подозренья.

Жалок Шекспир!
Ну, чего он боится — Гамлет —
Трагический микроцефал?…
Нет. Над вопросами датского принца
Я головы не ломал.

Пусть Египет разграблен гиксосами,
И в ущелье умрет Леонид, —
Голубые лотки с абрикосами
Ароматом наполнили дни!

— О, смешные этрусские вазы
(Лишь безумцу радуют взор!)
— Унитазы! Прошу: унитазы! —
Голубой, как невеста, фарфор!

— Электрический котик! Мутоны! —
(Легче трелей ночных соловьёв),
Шелковисты, как руки Мадонны,
И прохладны, как бедра её!

— Покупайте! — Из розовой пены,
Как богиня, понятен и прост:
Абрикос, — золотой, как Микены,
Розоватый, как зад, абрикос!

1.

Мои друзья — герои мифов,
Бродяги, пьяницы и воры.
Моих молитв иероглифы
Пестрят похабщиной заборы.

2.

— В костре закатных облачений
Да сгинет свет и суета!
— Аминь!
(На улицах вечерних
Прохожих душит темнота).

3.

От лунного света,
Фонарного света —
Тени:
Волюты,
Спирали,
Тенёта.

4.

Качнутся лампы.
Дрогнут тени —
И ночь обрушится в лицо
Колючей готикой видений —
Картечью битых леденцов.
Молюсь, луной исполосован,
Из тени тигра — мой стихарь,
Как будто к бою разрисован,
Пою о смерти я — дикарь.

Ночь разорвалась, как облачный кокон,
Бросив горящую куколку — день
Пёстрой торпедой вдоль пепельных окон
В лестничный хаос ступенек и стен.

Там, где чугунное кружево кружев
Давят питоны дубовых перил,
Бесится, ярче оранжевой лужи,
Солнце, рыжье, чем стадо горилл.

Пьяный шумер в подворотнях Аккада
Был бы, наверное, меньше нелеп:
В утренний час золотой клоунады
Мартовский город оглох и ослеп.

Ночь дочитала засаленный сонник;
Вырванный ветром, сбывается сон,
Стал канонером последний каноник
И канонадой — органный канон.

Туман, по-осеннему пресный
От ветра шатается. — Пьян.
Пришёл ко двору неизвестный.
Воскликнул:
«Тряпьё—бутыл—бан!»

Приму ли диковинный вызов —
Нелепый татарский девиз —
(Ворона, бродившая низом,
Стремительно ринулась ввысь).

— О, думаю, мудрая птица!
Не любит дворовых тревог,
Но, молча,
швыряю
в бойницу
Бутылку и рваный сапог.

Хрупкая стеклянная солома,
Сноп дождя над серой крышей дома!
Меркли звезды, близилась заря: —
Для нее ковали метрономы
Белые цепочки серебра.

Таяло:
Морозило —
Увяло — неба неостывшее литьё,
Вечер, догорая над каналом,
Медленно впадает в забытьё.

Гаснут волны в отблесках оконных,
Превращаясь в темное стекло —
— Сколько лодок вы качали, волны?
— Сколько туч над вами пронеслось?

— Сколько звёзд сегодня распустилось
На багряном стяге облаков?
— Сколько мыслей в мире зародилось?
— Сколько новых выросло цветов?

— Кто сочтет? И ни к чему все это!
Ведь цветы для счета не цветут.
Город спит — его морские ветры
Мокрыми метёлками метут.

Рождённый осенней клоакой,
Мерзавцем, не знающим чести,
Я сдохну бродячей собакой
Под окнами бывшей невесты.

Весь день, невзирая на лето,
Она не откроет окошка,
Наверное, думая — это
Воняет убитая кошка.

Тогда-то душа, что скорбела
Позором своим втихомолку,
Вселится в точёное тело
Стремительно-легкого волка.

Где мхи, голубые, как утро,
Из тёмной земли вырастают,
Роса обольёт перламутром
Мою быстроходную стаю.

А городом тёмных бесчестий
Промчатся трусливые толки,
Хотя и гнушаются мести
Могучие гордые волки.

В небе идёт война Алой и Белой розы —
Сохнут в её огнях звезды и ламп слёзы.
Красной квадриги руть нескончаем —
Золотом встала заря, —
В красном золоте крепкого чая
Таять сахарным фонарям.
— Кань! Исчезни! Значит, не место
Город стенаниями омрачать:
Если Пьеро потерял невесту,
Бедный Пьеро обречён молчать…
Девочка спит в голубом шезлонге,
Но: конец голубой глуши, —
Снова строится Альба Лонга
В Риме моей души.
Пусть недовольные ропщут глухо,
Пусть мимолётно счастье моё, —
Я не пожертвую Индии духа
Телом Эллады, мифом её!