…Сначала сторож предлагал нам виды
Москвы, Кремля и Воробьевых гор
И взял двугривенный не без обиды,
Потом открыл заржавленный запор
И показал на лестницу. Пахнула
Сырая мгла, но мы, наперекор
Стихиям, шли вперед. Вот потонула
Спина Ре-ми, и белое кашне
Его последний раз мне подмигнуло.
Идем, идем! Чем ближе к вышине,
Тем раздается гулче звон ступеней,
И ближе придвигается ко мне
Калоша спутника. Я восхождений,
Подобных этому, не совершал,
И ужас чувствую я в каждой вене.
Но вот вдали луч света замерцал, —
Из раковины лестницы мы вышли
На верхний ярус. Боже мой, как мал
Внизу какой-то дом! Вон пара в дышле,
Как два мышонка! Вон автомобиль —
Коробки спичечной не более… Не спишь ли
Ты, легкомысленный поэт? Твои ль
Глаза всё это въявь, всерьез узнали?
Себя спросил я сам. Но этот стиль
Восторженной, лирической печали
Мне быстро надоел, и я вперил
Свой взор в весенние, святые дали.
Так я стоял у каменных перил,
Воздвигнутых Борисом Годуновым,
И ангельских, казалось, шорох крыл
Ловил и трепетно внимал их зовам.
И был так счастлив духом, так высок,
Как сам Иван Великий. Но к оковам
Земли меня вернул коварный рок.
Мне что-то на нос капнуло. Сначала
Мне это что-то было невдомек,
Но через миг мне всё уж ясно стало,
И, отвлеченный милым голубком,
С высокого упал я пьедестала.
И стал внимательней. О господи, в каком
Я месте? Всюду, всюду, всюду, всюду,
Куда ни глянь, ножом и угольком,
И шпилькой, и уж чем, решать не буду,
Написаны обрывки слов и фраз.
Семен Петров здесь обнимал Гертруду.
Был Август Шмидт и Фиников Тарас,
Здесь апельсины ела Евдокия,
А Кока с Маней пили белый квас
И про любовь шептались. О, какие
Рисунки здесь! И сердце и стрела,
И ножка чья-то, и тела нагие!..
Меня досада углем обожгла…
Я поглядел на профиль незнакомкин,
Взял карандаш и написал со зла:
«Такого-то числа здесь был Потемкин».
