Останьтесь тут, чем вздор молоть за дверью!
Пред вами совесть облегчу теперь я.
Я слишком горд, чтоб люди говорили —
Мол, каблуки чело его затмили.
Я насмехался над рябым камзолом,
Прыжки считал занятьем невеселым.
Срывает с себя маску.
О лживый лик, ты мерзок не на шутку!
Поддельный хохот твой претит рассудку. —
Под черною личиной страсти спали —
Улыбка радости и плач печали.
Дрожат подмостки от толпы шутов —
Любых мастей и всяческих сортов.
В их действиях нет смысла ни на йоту —
Им лишь бы смехом возбудить икоту.
Из люка лезут черти и чертовки,
А божества слетают на веревке.
Пусть, приобщась к толпе самодовольной,
Паду, сражен зарницей канифольной!
Игрою ваш убыток возмещу:
Смотри, Шекспир, — я в гневе трепещу.
Прочь, мишура, ты страсти скрыть не в силах,
Монарх безумный ожил в этих жилах.
Словами Ричарда рекут уста:
«Коня сменить! Перевязать мне раны! —
И дальше тихо: —
Это лишь мечта!»
Все — лишь мечта: отринув Арлекина,
Тем самым хлеб насущный я отрину.
Олень Эзопов, благородный, честный,
Тщеславный тож, как некто, всем известный,
Стоял однажды у ручья на бреге
И созерцал свой образ в томной неге.
Он бормотал: «Вы так костлявы, ляжки,
И от меня не будет вам поблажки.
Грубы, уродливы, как жернова.
Зато изящна эта голова!
Глаза, чело с ума красавиц сводят,
Да и рога как будто в моду входят».
Он голову хвалил и так и сяк,
Но приближался злобный лай собак,
Гремело громом страшное «ату!» —
И он взлетел, как ветер, в высоту,
Умчался в глубь непроходимой чащи
И спутал след в лесу для пользы вящей.
И глупая глава готова ныне
Оплакать притязания гордыни,
А ноги крепкие — точь-в-точь броня —
Спасли его от смерти — как меня!
Быстро прыгает в дверь на просцениуме.
