И когда пресловутые римляне
Греков дремлющих покорили,
И рядиться по-гречески стали,
И по-гречески заговорили,
Грубым римлянам мода на эллинов
Подошла, как корове седло.
А захватническое достоинство
В этом случае не помогло.
Ослепили богов прозорливых
И напыщили величавых.
Что-то сделали вроде завивки
Их волос, от природы курчавых…
На таинственных вещих искусствах
Отпечатался нудный размах
Вроде пуговиц на воротах
Или кружев на жерновах.
Можно видеть на римском примере,
Как, в безбожно-неистовой вере,
Неумеренность поклонялась
Удивительной эллинской мере.
(Чувство меры не слишком ли скромно
На земле, чьим сынам не восстать?
Чувство меры должно быть огромно —
Победителю Риму под стать!)
Перекормленные колонны,
Многоярусные подбородки…
«Замечаешь ли, что у Флавия
Что-то греческое в походке?»
И решили (для полного сходства)
Меру греков, рванув, растянуть
До персидских границ. Безобразными
Золотыми гирляндами грудь
Разукрасить у греческих статуй,
Вдохновенно-пропорциональных…
И не слышать подсказа в напевах
Песен греческих, сладко-печальных.
(Под влиянием Парфенона! —
Чуть не кольца таская в ноздре),
И не смыслить ни в доблести пленников,
Ни в награбленном странном добре.
…Посягают на ядра и зерна,
А крадут оболочки да шкурки!
Есть парящие в воздухе клады,
До которых ни персы, ни турки
Не прорубятся…Вот так победа!
С победителем самый трофей
Обращается как победитель,
Угрожающий в сути своей.
* * *
Никогда не пришло возмездие.
Никогда оно Риму не снилось.
Безобидно расположились
В римском климате греческий стилос,
Песня, чаша да тень колонны —
Скарб, ничем не грозящий пока
(Разве ненавистью поколений,
Простирающейся в века).
Небожители олимпийцы
Приспособились к жалкому плену:
Бог войны дезертировал в цирки,
Кровь и смерть перенес на арену.
Артемида — игра и охота —
Приусловилась к богу войны…
Только грозные стрелы Эрота
Из губительных стали смешны.
Растворилась Греция в Риме,
Как жемчужина в чаше яда.
Этот выветренный по крохам
Ветхий берег — уже не Эллада.
Этот грунт испитой, сыпучий,
Омываемый не спеша,
Только храм, а не жрец во храме.
Только тело одно — не душа.
Но взгляни за черту горизонта,
Вдаль, где острые ласточки вьются,
Где с душистых темнеющих пиний
В стадиона гигантское блюдце
Каплют сумерки нежной смолою,
Где укроповый вечер свежей, —
Что за облачко в небе витает,
Окруженное стражей стрижей?
Там витает — фиалковолоса,
Копьеносна, пестрообута,
Бестелесна, как ворох тумана,
Как плывущая в небе Лапута,
Суверенна, неуязвима,
Непонятна, не пленена —
Неподвластная воинам Рима,
Неизвестная Риму страна.
