* * *
Тот, чья речь о царе от неправды чиста,
Поясняя нам все, раскрывает уста:
Мудрый муж, получив от царя указанье
Твердый камень размять и явить изваянье,
Все сердца победив и прельстивши навек,
Драгоценную деву из камня иссек;
Так размерно она свой покров извивала,
Что тюрчанки желали ее покрывала.
И когда ликотворец свой создал кумир,
Дальше тронулся царь, побеждающий мир.
Раздавая дары, хоть спешил он все дале,
Он стоял по неделе на каждом привале.
Вот последний привал… Скоро встретится рус.
Каждый лев близкой схватки почувствовал вкус.
И вблизи от воды, на широком просторе
Стан притих… Ночь пришла в многозвездном уборе.
Все — и царь и бойцы, утомившись в пути,
На лугу этом отдых смогли обрести.
Весь простор был украшен приютом царевым,
К звездам влекся шатер многозвездным покровом.
Мир стал пышным павлином от румских знамен,
К стану русов был царский шатер обращен.
Стало ведомо русам, воинственным, смелым,
Что пришел румский царь к их обширным пределам.
С ним войска, что страшны, как судьбы приговор,
И пугают гранит многоярусных гор.
Он идет, силачей в своем войске имея,
Чьи мечи, словно зубы всесильного змея,
И арканщиков мощных, которым дана
Злая сила любого повергнуть слона,
И гулямов, что так в ратоборстве умелы,
Что в один волосок мечут многие стрелы.
Это — царь Искендер, и свиреп он и смел!
В сердце мира стрелой он ударить сумел.
Не войска он приводит: с ним тронулись горы,
Под которыми стонут земные просторы.
Он приводит грозящих угрозой расплат
Двести страшных слонов, облаченных в булат.
Степь слонами полна и досхехами смелых,
Покоряющих страны бойцов слонотелых.
И когда предводитель всех русов — Кинтал
Пред веленьями звезд неизбежными встал,
Он семи племенам быть в указанном месте
Приказал и убрал их, подобно невесте.
И хазранов, буртасов, аланов притек,
Словно бурное море, безмерный поток.
От владений Ису до кыпчакских владений
Степь оделась в кольчуги, в сверканья их звений.
В бесконечность, казалось, все войско течет,
И нельзя разузнать его точный подсчет.
«Девятьсот видим тысяч, — промолвил в докладе
Счетчик войска, — в одном только русском отряде».
В двух фарсангах от вражьего стана войска
Отдыхали: дорога была нелегка.
«Нам, сражавшим мужей, — было слово Кинтала, —
Не страшиться невесты, что войску предстала.
Столь красивых узреть взор смотрящего рад,
Вся их рать, посмотрите, — рассыпанный клад.
Им ли русов сразить? Это было бы диво!
Нежно войско врага и чрезмерно спесиво.
Сколько сбруй золотых, сколько жемчуга там.
Сколько яшмовых чаш там подносят к устам!
Там вино, там напевы, там только лишь неги,
Им неведомы вовсе ночные набеги.
Благовонья сжигать им в ночах суждено,
По утрам они смешивать любят вино.
Все невзгоды сносить — дело стойкого руса,
А все сласти да вина — для женского вкуса.
Что румийцу с китайцем сверканье меча!
Их услада — шелка, их отрада — парча.
Вот какое богатство дается нам богом!
Это он к нам направил его по дорогам.
Если б эту добычу узрел я во сне, —
Словно мед или сахар приснились бы мне.
Будет нами диковинный клад обнаружен:
Там на каждом — венец, там, что в море жемчужин.
Коль возьмем все мы это богатство, то с ним
Все земные пределы легко победим.
Наше царство раздвинем все шире и шире,—
Нам одно лишь останется: властвовать в мире!»
И на взгорье с друзьями коня он погнал,
И, перстом указуя, промолвил Кинтал:
«В той равнине, под сенью небесной лазури,
Сонмы неженок робких с обличием гурий.
В тех шатрах драгоценности: ведь у врага
Не мечи и щиты — бирюза, жемчуга.
Их тяжелые седла из золота литы,
А края чепраков жемчугами расшиты.
Их высокие шапки я вижу вдали,
Их кафтаны струятся до самой земли.
На узоры ковров их склоняются станы,
Нет в руках у них копий, пусты их колчаны,
Нет и ног без запястий, без жемчуга шей,
Вьются тяжкие локоны возле ушей.
В этих царских одеждах легки ль им дороги?
Не для боя их длань, не для бега их ноги.
С этим скопищем слабых, изнеженных тел
Искендер наше войско разбить захотел!
Ты их пальцем ударь, не кинжалом, с размаху, — —
До ушей они рот свой откроют со страху!
Лишь по дням да по числам воюют они.
Месяц ждут наступленья, считая все дни.
Нет, я знаю, не их предназначено доле
Взрыть в неистовстве боя широкое поле.
Если разом на них все обрушимся мы,
Их застынут сердца, их смутятся умы».
Показался всем русам, на трудности гадким
И разумным, призыв этот лакомством сладким.
Голоса зазвучали: «Покуда живем —
Будем слову верны, все мы слово даем:
Сроем вражий цветник! Аромата и цвета
Не оставим следа! Это слово обета.
Защитим наше царство! Пускай острия
Наших копий багрянца окрасит струя,
Чтоб затем без копья, лишь ударом кинжала
Сотни вражьих голов наша сила стяжала!»
И, когда полновластный увидел Кинтал,
Что боец его каждый столь пламенным стал,
Он, вернувшись в свой стан, всем пришел на помогу.
Счистил ржу он с меча, с сердца смыл он тревогу.
А вдали, как луна, озаряя весь свет,
Восседал Искендер: свой созвал он совет.
И мужи, для врага час готовя возмездья
Вкруг Владыки блистали, как блещут созвездья:
Медаинский Дубейс, из Хотана Гур-хан,
Йеменский Велид, Чина вождь Кадар-хан,
И абхазский Дувал, и Хинди, что из Рея,
Из Истахра Кубад, что был отпрыском Кея,
Зериванд, — им прославился Мазендеран—
И Ниял, что возвысил родной Хаверан,
Славный Кум из Ирака, звезда Хорасана — —
Сам Бушек, Беришад из Армении, — стана
Нет славней! Миср, Юнан, франки, Сирия, — все
Дали мощных, блиставших в убранства красе!
У мужей были скорбно опущены вежды,
Но сказал государь, полный света надежды:
«Вражьи рати, готовые броситься в бой,
Не видали еще мощных львов пред собой.
Им отрадны набеги, мила им добыча,
Но не слышался им рокот львиного клича.
Здесь не знают еще двусторонних мечей.
Здесь румийских секир взор не видел ничей.
Нет добротных оружий у них, снаряженья, —
Как же могут вести они дело сраженья?
Разве трудно, спеша к обнаженным телам,
Разрубить их мечом, разрубить пополам?!
Если меч я взнесу, пламенеющий, строгий,
У Альбурза от страха отнимутся ноги.
Я на Дария шел, чтоб он дань приносил,—
И лишился сей дерзостный всех своих сил.
Я на Кейда пошел, — и обычной сноровкой
Я поверг его в прах и уловкою ловкой.
С Фуром начал я бой, и от этой игры
Бурнопламенный Фур тотчас съел камфары.
Мой нахмурился лик, бровь согнулась крутая, —
И отбросил свой лук повелитель Китая.
Смелых русов страшиться? Напрасен их спор:
Много горных потоков проносится с гор.
От хазарских высот до Китайского моря
Всюду тюрки и, нашей гневливости вторя, —
Хоть не сходны в суждениях наши умы, —
Так же к русам враждебны они, как и мы.
Стрелы тюрков остры. Тьмой их быстрых укусов
Создадим волдыри на ногах мы у русов.
Не напрасно считается делом благим
Лютость яда пресечь лютым ядом другим.
От несытого волка лисица, мы знаем,
Ухитрилась собачьим избавиться лаем.
Двое серых волков близ поселка, в лесу,
Уж почти догоняли большую лису.
А в селеньях, — об этом поведает всякий —
И лисиц и волков ненавидят собаки.
Громко взвыла лиса, не желая пропасть,
Этим воем собакам раздвинувши пасть.
Мигом стая собак, пробужденная, злая,
Разбудила селенье, неистово лая.
Скрылись волки, услышавши злых забияк.
Так лисица спаслась, призывая собак.
Проходящий испытанной старой дорогой,
От врага избавляется вражьей помогой.
И хоть все мы оружья имеем запас,
И подспорье ничье не пристало для нас,
Все ж уловки нужны всем способным к уловкам,
Не всегда ж думать нам о мече нашем ловком».
Отвечали вожди: «Скажем снова и вновь
За тебя мы готовы пролить свою кровь.
Мы и раньше сражались упорно и смело,
А теперь еще крепче возьмемся за дело.
Всю отвагу явим и, к добыче спеша,
Мы пойдем на врага. Просит битвы душа.
Царь подбадривал войско затем своим словом,
Чтобы стало спокойным оно и суровым.
И весь вечер он думал, все думал… о чем?
Быть ли с чашею завтра иль прянуть с мечом.
И когда день ушел в потемневшие дали,
Вышел звездный дозор, а войска задремали,
В наступившей ночи друг за другом подряд
Проходили бойцы в караульный отряд.
До рассвета, на всем протяжении ночи,
В темноту устремлялись их зоркие очи.
ИСКЕНДЕР ВСТУПАЕТ В БОРЕНЬЕ С ПЛЕМЕНАМИ РУСОВ
Обращенную в киноварь быструю ртуть
Дай мне, кравчий; я с нею смогу заглянуть
В драгоценный чертог, чтоб, сплетаясь в узоры,
Эта киноварь шахские тешила взоры.
* * *
Так веди же, дихкан, все познав до основ,
Свою нить драгоценных, отточенных слов
О лазурном коне, от Китая до Руса
Встарь домчавшего сына царя Филикуса,
И о том, как судьба вновь играла царем,
И как мир его тешил в круженье своем.
* * *
Продавец жемчугов, к нам явившийся с ними,
Снова полнит наш слух жемчугами своими:
Рум, узнавший, что рус мощен, зорок, непрост,
Мир увидел павлином, свернувшим свой хвост.
Нет, царю не спалось в тьме безвестного края!
Все на звезды взирал он, судьбу вопрошая.
Мрак вернул свой ковер, его время прошло:
Меч и чаша над ним засверкали светло.
От меча, по лазури сверкнувшего ало,
Головою отрубленной солнце упало.
И когда черный мрак отошел от очей,
С двух сторон засверкали два взгорья мечей.
Это шли не войска — два раскинулось моря.
Войско каждое шло, мощью с недругом споря.
Шли на бой — страшный бой тех далеких времен.
И клубились над ними шелка их знамен.
Стало ширь меж войсками, готовыми к бою,
В два майдана; гора замерла пред горою.
И широкою, грозной, железной горой
По приказу царя войск раскинулся строй.
Из мечей и кольчуг, неприступна, могуча,
До небес пламенеющих вскинулась туча.
Занял место свое каждый конный отряд,
Укреплений могучих возвысился ряд.
Был на левом крыле, сильный, в гневе немалом,
Весь иранский отряд с разъяренным Дувалом.
Кадар-хан и фагфурцы, таящие зло,
Под знамена на правое встали крыло.
И с крылатыми стрелами встали гулямы, —
Те, чьи стрелы уверенны, метки, упрямы.
Впереди — белый слон весь в булате, за ним —
Сотни смелых, которыми Властный храним.
Царь сидел на слоне, препоясанный к бою.
Он победу свою словно зрел пред собою.
Краснолицые русы сверкали. Они
Так сверкали, как магов сверкают огни.
Хазранийцы — направо, буртасов же слева
Ясно слышались возгласы, полные гнева.
Были с крыльев исуйцы; предвестьем беды
Замыкали все войско аланов ряды.
Посреди встали русы. Сурова их дума:
Им, как видно, не любо владычество Рума!
С двух враждебных сторон копий вскинулся лес,
Будто остов земли поднялся до небес.
Крикнул колокол русов, — то было похоже
На индийца больного, что стонет на ложе.
Гром литавр разорвал небосвод и прошел
В глубь земли и потряс ужаснувшийся дол.
Все затмило неистовство тюркского ная,
Мышцам тюрков железную силу давая.
Ржаньем быстрых коней, в беге роющих прах,
Даже Рыбу подземную бросило в страх.
Увидав, как играют бойцы булавою,
Бык небесный вопил над бойцов головою.
Засверкали мечи, словно просо меча,
И кровавое просо летело с меча.
Как двукрылые птицы, сверкая над лугом,
Были стрелы трехкрылые страшны кольчугам.
Горы палиц росли, и над прахом возник
В прах вонзившихся копий железный тростник.
Ярко-красным ручьем, в завершенье полетов,
Омывали врагов наконечники дротов.
Заревели литавры, как ярые львы,
Их тревога врывалась в предел синевы.
Растекались ручьи, забурлившие ало,
Сотни новых лесов острых стрел возникало, —
Стрел, родящих пунцовые розы, и лал
На шипах каждой розы с угрозой пылал.
Все мечи свои шеи вздымали, как змеи,
Чтобы вражьи рассечь беспрепятственно шеи.
И раскрылись все поры качнувшихся гор,
И всем телом дрожал весь окрестный простор.
И от выкриков русов, от криков погони,
Заартачившись, дыбились румские кони.
Кто бесстрашен, коль с ним ратоборствует рус?
И Платон перед ним не Платон — Филатус.
Но румийцы вздымали кичливое знамя
И мечами индийскими сеяли пламя.
Горло воздуха сжалось. Пред чудом стою:
Целый мир задыхался в ужасном бою.
Где бегущий от боя поставил бы ноги?
Даже стрелам свободной не стало дороги.
С края русов на бой, — знать, пришел его час, —
В лисьей шапке помчался могучий буртас.
Всем казалось: гора поскакала на вихре.
Чародейство! Гора восседала на вихре!
Вызывал он бойцов, горячил скакуна,
Похвалялся: «Буртасам защита дана:
В недубленых спокойно им дышится шкурах.
Я буртасовством славен, и мыслей понурых
Нет во мне. В моих помыслах буря и гром.
Я — дракон. Я в сраженья отвагой влеком.
С леопардами бился я в скалах нагорных,
Крокодилов у рек рвал я в схватках упорных.
Словно лев, я бросаю врагов своих ниц,
Не привык я к уловкам лукавых лисиц.
Длань могуча моя и на схватку готова,
Вырвать бок я могу у онагра живого.
Только свежая кровь мне годна для питья,
Недубленая кожа — одежда моя.
Справлюсь этим копьем я с кольчугой любою.
Молвил правду. Вот бой! Приступайте же к бою!
И китайцы и румцы спешите ко мне!
Больше воска в свече — больше силы в огне.
«Ты того покарай, — обращался я к богу,—
Кто бы вздумал в бою мне прийти на помогу!»
Грозный вызов услышав, бронею горя,
Копьеносец помчался от войска царя.
Но хоть, может быть, не было яростней схваток, —
Поединок двух смелых был молнийно краток:
Размахнулся мечом разъяренный буртас,—
И румиец с копьем своей жизни не спас.
Новый царский боец познакомился с прахом,
Ибо счастье владело буртаса размахом.
И сноситель голов, сам царевич Хинди,
У которого ярость вскипела в груди,
Вскинул меч свой индийский и, блещущий шелком,
Вмиг сцепился, как лев, с разъярившимся волком.
Долго в схватке никто стать счастливым не мог,
Долго счастье ничье сбито не было с ног.
Но Хинди, сжав со злостью меча рукоятку
И всей силой стремясь кончить жаркую схватку,
Так мечом засверкал, что с буртасовых плеч
Наземь голову сбросил сверкающий меч.
Новый выступил рус, непохожий на труса,
Со щитом — принадлежностью каждого руса.
И кричал, похваляясь, неистовый лев,
Что покинет он бой, всех врагов одолев.
Но Хинди размахнулся в чудовищном гневе,
Час победы настал — вновь один был царевич:
Новый рус на врага в быстрый бросился путь,
Но на землю упал, не успевши моргнуть.
Многих сбил до полудня слуга Искендера.
Так порою газелей сбивает пантера.
Горло русов сдавил своим жаром Хинди.
Нет, из русов на бой не спешил ни один!
И Хинди в румский стан поскакал, успокоясь,
Жаркой кровью и потом покрытый по пояс.
Обласкал его царь и для царских палат
Подобающий рейцу вручил он халат.
И умолкли два стана, и пристальным взором
Вдаль впивались бойцы, что стояли дозором.
