* * *
Cкакуна погоняй, путь удобен степной.
Скоро сможешь покончить с дорогой земной.
Из краев, где твой дух мучит скорбь и досада,
Мчись к Эдему, спеши и домчишься до сада.
Как прельстился ты прахом под сменою лун?
Прах пожрал даже то, чем прельщался Карун.
Путь спасенья — смиренье. Так шествуй дорогой,
Словно солнце, единственной, верной и строгой.
Хоть и ждет на дороге сверканье ножей,
Возят вьюки купцы, не страшась грабежей.
Если нет на дороге лихого народа,
Значит, путь не приносит прямого дохода.
Там, где клады находят, веков испокон
Сторожит эти клады опасный дракон.
* * *
Тот, кто стройный рассказ вел по должному чину,
Так открыл нам ядро, взрезав дел сердцевину:
Царь из Балха ушел и пришел он в Газну,
И покинул он горького моря волну.
И вожди приходили к нему отовсюду,
И решил Повелитель: «Я в Индии буду!»
И промолвил он тем, кого чтил искони:
«Свет счастливой звезды мне лобзает ступни:
Весь Иран обратил я в румийцев угодья, —
В край индийский хочу повернуть я поводья.
Я к коварному Кейду направлю коня,
Чтоб коварного в нем не осталось огня.
Если выйдет навстречу ко мне он с поклоном, —
Буду щедрым, пленю его этим полоном;
Если ж в распрю меня он захочет вовлечь,
Что ж, тогда буду я, шея Кейда и меч.
Я его поверчу! Он, быть может, отважен,
По он будет сидеть там, где будет посажен!
Вновь направлюсь я вдаль, — свод небесный не хмур,
И копье мое встретит испуганный Фур;
Но, венец его взявши, я медлить не стану:
На неведомый край хана ханов нагряну.
И пойду на Тараз, и пойду я на Чач;
Я весь мир захвачу в быстрой смене удач!»
Принял каждый, мечтавший о дерзостном бое,
Это слово царя, как веленье любое.
В день, когда положение звезд предрекло,
Что удачи звезда засияет светло,
Искендер, чье чело небеса осветило,
Сел в седло. Из Газны поспешает светило, —
И уже дивной Индии взор его рад.
Вся дорога в придворных — сверкающий сад.
Все решал Миродержец и быстро и смело,
Так и с Кейдом хотел мигом кончить он дело, —
Над страной его бурный поднять ураган
И насытить поклажею свой караван.
Но, опомнившись, тотчас забыл он об этом, —
Остановлен он был многомудрых советом.
И гонца он к индийцу послал, чтоб гонец
Так промолвил, явившись в индийский дворец:
«Выходи, если ты приготовился к бою.
Я, как черная туча, стою пред тобою.
Если выйдешь ко мне, не оружьем стуча,
А моленья шепча, — не увидишь меча.
Ведь нарцисс поднялся бы, взросла б его сила.
Если б туча дождями его оросила,
Ведь оделась бы роза в убранство свое,
Если б жаркое солнце пригрело ее.
Если я рассержусь, — ужаснутся просторы,
Если вздрогну, — качнутся и долы и горы.
Над землею высоко я трон свой возвел,
Я не сплю. Опасайся. Я — зоркий орел.
Кто всклокочил бы волосы в ярости страстной,
Тот лишь на волос был бы от смерти ужасной.
Пусть края ваших гор — как печи под лучом,
Ваши горы своим одолею мечом!
Жду ли золота здесь, жду богатства иного ль?
Магрибинского золота видел я вдоволь!
Иль красавиц ищу, — их очей и речей?
Но ведь солнце Хорезма горит горячей!
Иль добыча каменьев царит в моей думе?
Самоцветы в избытке имеются в Руме.
Мой из Индии меч; ныне снедь мне нужна.
Съесть я ныне смогу боевого слона!
Не проешь своей подати, — вспомни-ка друга:
На румийце индийская блещет кольчуга.
Сбережешь свой венец, коль запомнишь слова.
Вышлешь дань — хорошо, нет — слетит голова!»
И у Кейда посланец, привычный к двуличью,
Сеть расставил свою пред внимательной дичью.
Он индийцу явил те слова из огня,
Что пылали ужаснее Судного дня.
И, узрев пред собой страшный день воскресенья,
Кейд решил: осторожность — дорога спасенья.
Все, что ныне сбылось — снилось Кейду во сне,
И не раз размышлял он о завтрашнем дне:
«Нет, с румийским царем спор напрасный не нужен:
Он всю землю прошел, с небесами он дружен.
Как ом Дария сверг! С той поры что свершил!
Он в Хабеше, в краю Бухары что свершил!»
Кейд не счел рассудительным быть непокорным,
Не к покою идти, а к бореньям упорным.
Понял он, что велик этот пламенный лев
И что надо смирить его царственный гнев.
И раскрыл он уста, и вознес восхваленья,
И сказал, что исполнит он все повеленья:
«Если в мире царю быть мудрейшим дано, —
Значит, миром правленье ему суждено.
Пусть луна ему служит подножьем престола,
Но да сходит он к жителям скорбного дола!
В моем сердце живет к шахиншаху любовь, —
Что ж грозит он войной, что же хмурит он бровь?
Если хочет, — сокровищ отдам половину,
Если хочет, — венец с головы своей скину.
Если жизни моей он желает, — свое
Вырву сердце, окончу свое бытие.
И венец, и престол, и казну, не жалея,
Я отдам, если вышлет ко мне казначея.
Не царя он увидит во мне, не врага.
Искендер — господин, я — покорный слуга.
Если хочет он власти, — я буду безволен,
И рабом своим будет Великий доволен.
Если ж Властный не так благосклонен к рабу
И желает напрасно идти на борьбу,
Я укроюсь и распрю с Великим отрину,
Но под ноги слона своей жизни не кину,
И пускай на мой край он войною встает,
Все же крови моей государь не прольет.
Если даст мне приют, — протрубят мне не трубы ль
Славных дней? С ним останусь. Ведь это не убыль.
Если с войском нагрянет, то я ведь не хром,
Скрыться можно: немало пристанищ кругом.
Если ж царь на меня снисходительным взором
Поглядит и скрепит наш союз договором,
И не будет ущерба владеньям моим;
И от всякой напасти я буду храним,—
Дам царю я четыре подарка. На свете
Ничего нет ценней, — вот даяния эти:
Лишь с луною сравнимая дочь моя… Нет!
Не с луною, а с солнцем! Велик ее свет;
Дивный кубок из яхонта: кубок вздымая,
Пьешь и пьешь из него, — все ж он полон до края!
Прозорливый мудрец — все раскрыто пред ним.
Он таимое видит мышленьем своим;
Старый врач, изучивший недугов явленья
И несущий стенающим день исцеленья.
Если б царь был дарами доволен вполне,
То отраду большую доставил бы мне».
Согласился гонец: «Если эти четыре
Дивных дара, прекраснее многого в мире,
Ты направишь царю, — будешь взыскан судьбой:
Всей земли повелитель сроднится с тобой;
Он поставит тебя в череде именитых,
И не быть твоим просьбам среди позабытых».
Выбрал Кейд из премудрых придворных своих
Одного, кто для дел многотрудных таких
Был пригоден. Его к шахиншаха порогу
Он отправил с гонцом Искендера. В дорогу
Дал указ он посланцу, в указе смешав
Нужный жир и обильную сладость приправ.
Возвратился посол к Искендеру, и рядом
С ним был важный индиец, сверкающий взглядом.
И они, бросив седла, спеша ко двору,
Засияли, как розы в садах поутру.
И увидел индиец из древнего рода,
Что шатер этот выше шатра небосвода,
И поклоном подмел перед троном он прах
И промолвил царю о великих дарах.
Все слова, что посланцу положены чином
Вознести, коль он послан своим господином,
Он вознес и подробно сказал обо всем,
Что готовилось в дар его зорким царем.
Запылал Искендер. Медлить не было духа.
Глаз возжаждал того, что услышало ухо.
Нетерпеньем зажегся он с этой поры,
Торопился принять он все эти дары;
Обласкал он посланца под царственным кровом
И посулом щедрот и приветливым словом.
К Кейду послан с другими был сам Булинас,
И был вскрыт Искендером сокровищ запас.
И письмо, что всю Индию делало воском
И румийским индийцем, сверкавшее лоском
Разукрашенных строк, было послано льву
От Стрелка, что напряг своих слов тетиву.
В нем являло уловки умелое слово,
Что все души прельщать было вечно готово.
В нем немало звучало ответных похвал
За хвалы, что Великому Кейд воздавал.
И писец сумрак мускуса слил с камфарою,
И с охранною грамотой ранней порою
Булинас и другие познанья сыны
Путь свой начали к шаху индийской страны.
Ожидая, что встретит готовых к обману,
Прибыл румский мыслитель к индийскому стану.
Но узрел он, что, благом приветным дыша,
Не коварна — прозрачна индийца душа.
И склонился мудрец и коснулся он праха:
Кейд был в царском венце, в ярком поясе шаха.
Дал он Кейду письмо, дав лобзанье письму,
Также ключ от сокровищ вручил он ему.
Был прочитан весь лист неробевшим дебиром,
И как будто бы небо качнулось над миром.
ПОХОД ИСКЕНДЕРА ИЗ ИНДИИ В КИТАЙ
Дай мне, кравчий, вина! Цвет вина — аргаван.
Дряхлый старец, испив его, юностью пьян.
Дай мне сил молодых! Дней отвергни угрозу!
В аргаван обрати мою желтую розу.
* * *
Вновь я счастье узнал, — так звучи же мой сказ!
Чтоб на сазе сыграть, вновь настроил я саз.
На сплетение слов счастье вскинуло вежды,
Исполняется свет величайшей надежды.
Свой рассказ излагая, рассказом пылай.
Довести до конца эту книгу желай.
Расскажи, о воитель, набегом счастливым
Что свершил ты в бою с Фуром фуров кичливым.
* * *
Тот, кто всем огласил о минувшем отчет,
Вновь завесу раскрыл. Вновь рассказ потечет.
С Кейдом кончено. Властный, владеющий миром,
То за дичью гонялся, то тешился пиром.
И на Фура он двинулся. Яростный лик
Многославного Фура мгновенно поник.
Лишь взглянул Искендер, приготовившись к бою, —
И в силок зложелатель попал головою.
Царь зажег его край. Кровь забила ключом.
Царь венец с него снял… с головою — мечом.
И когда стал ненужен он миру земному, —
Его край покоренный был отдан другому.
Вновь царя потянуло к скитальческим дням.
Этот край нес беду ветроногим коням.
Есть три твари, которым опасны три края,
И живут они там, долгой жизни не зная:
Кони — в Индии, в Парсе — слоны, а Китай
Вреден кошкам. Не вымыслом это считай.
И, увидев, что гибнут не в скачке погони,
А от вод и травы его быстрые кони,
Царь из Индии тронулся в горный Тибет,
Из Тибета в Китай. Лишь венца его свет
Над Тибетом сверкнул, — словно шумным потехам
Предались все войска: мир наполнился смехом.
Царь спросил: «Что за радость в безвестном краю
Где бы должно оплакивать долю свою?»
Отвечали ему: «Цвет шафранный равнины
Все сердца веселит, веселит без причины».
Царь дивился весьма. Взор людской утоля,
Желтым цветом людей веселила земля.
И по тяжким путям в затрудненье немалом
Шел он вдаль и привал совершал за привалом.
Не заметил он крови в степи, но она
Вся, увидел он, мускусом ценным полна.
Сотни мускусных мчались газелей. Охоту
Искендер запретил и, не ведая счету,
Собирали войска за харваром харвар
Ценный мускус, — всем людям желанный товар.
И пройдя по безлюдной пустыне Китая,
Царь пришел в те места, где, глазурью блистая,
Красовалось прекрасное пастбище. Край
Был приветлив к пришельцам, как радостный рай,
Изумрудный простор трепетал пред очами,
Тут и там озаренный живыми ключами.
Благотворен был воздух, светлы небеса
И обильны плоды и красивы леса.
Блеск воды меж листвы, не изведавшей бури,
Словно ртуть на картине из гладкой лазури.
Мрели росы в травинках зеленых лугов,
Как в листках из финифти узор жемчугов.
Бозле мест, где ключи сладкозвучно звенели,
Легкий след: здесь брели к водопою газели.
Был онаграми прах близ потоков не взрыт:
На граве что узор след их тяжких копыт.
Темных пятен нигде вы узреть не могли бы,
Лишь темнела спина проплывающей рыбы.
Царь, лишь только узнав этих мест благодать,
Смог индийскую землю забвенью предать.
И велел он коней, утомленных походом,
Разнуздать и пустить к этим травам и водам.
Семь ночей у китайской земли рубежей
Пировал он в кругу многославных мужей.
На вторую неделю пришло его время,
И сказал небосвод: «Вдень ступню свою в стремя!»
И литавры к походу забили. Взлетай
Знамя новых побед! Он пойдет на Китай!
РАССКАЗ О ХУДОЖНИКЕ МАНИ. ПРЕБЫВАНИЕ ИСКЕНДЕРА В КИТАЕ
Я слыхал, что из Рея в далекие дни
Шел в Китай проповедовать дивный Мани.
И немало людей из народов Китая
Шло навстречу к нему и, Мани почитая,
Схожий с влагою горный хрусталь на пути
Положили они. Кто-то смог нанести
Тонкой кистью рисунок волнистый, узорный
На обманный родник, на хрусталь этот горный:
Словно ветер слегка взволновал водоем
И бегущие волны возникли на нем.
Начертал он и много прибрежных растений, —
Изумрудную вязь прихотливых сплетений.
Ехал в жаркой пустыне Мани, не в тени.
Было жаждой измучено сердце Мани.
Снял, склонившись, он крышку с кувшинного горла,
И кувшин его длань к светлой влаге простерла.
Но ведь вовсе непрочны сосуды из глин:
О сверкающий камень разбился кувшин.
Догадался Мани, что обманом шутливым
Был источник с живым серебристым отливом.
Взял он кисть, как он брал эту кисть искони,
И на твердой воде, обманувшей Мани,
Написал он собаку издохшую. Надо ль
Говорить, как была отвратительна падаль?
В ней кишели несметные черви, и страх
Вызывал у людей этот вздувшийся прах.
Каждый путник расстался б с надеждою всякой
Выпить воду: отпугнут он был бы собакой.
И когда весь Китай этот понял урок,
И о жаждущих скорбь, и насмешки упрек,
То постиг он Мани с его силой искусства,
И к Эржекгу благого исполнился чувства.
Почему о Мани вновь слышна мне молва
И к молве о Мани заманил я слова?
