1. Царское Село
В невнятном свете фонаря,
Стекло и воздух серебря,
Снежинки вьются. Очень чисто
Дорожка убрана. Скамья
И бледный профиль гимназиста.
Odi profanum… Это я.
Не помню первого свиданья,
Но помню эту тишину,
О, первый холод мирозданья,
О, пробуждение в плену!
Дух, отделенный от вселенной,
От всех неисчислимых лет,
Быть может, ты увидишь Свет
Живой, и ровный, и нетленный.
Но каждый здесь летящий час
Не может не иметь значенья,
Иль этой жизни впечатленья
Без цели утомляют нас?
О если бы еще до срока
Все прояснилось, как порой
Туманный полдень над водой —
Все до конца и до истока:
И времени поспешный бег,
И жизни опыт неустанный…
Стеклянным светом осиянный,
Бесшумно пролетает снег.
* * *
Над всем, что есть, над каждой щелью,
Над каждым камнем чуть слышна,
Чуть зрима ранняя весна.
Сады готовы к новоселью
Летящих издали грачей.
В снегу дорогой потаенной
К вокзалу крадется ручей,
Карета золотой короной
Блеснула вдоль оранжерей.
Какая грязная дорога!
Из-за угла, не торопясь,
Знакомый всем великий князь
Идет в предшествии бульдога.
За ними сыщик, он немного
Отстал, и рыжеватый плюш,
И даже глазки под очками
Забиты блеском синих луж.
Ошейник с медными шипами
Городового бросил в дрожь —
Увидев мужика с дровами,
Не скажет он: «Куда ты прешь?»
И незачем — вожжа тугая
Уже сдержала битюга,
Мотнулись уши и дуга;
Себя от луж оберегая,
Прошел сторонкой сапожок,
И палец тронул козырек.
Светло на улице, в канале
И на дворцовых куполах,
Но там, где, скрытая в ветвях,
Стоит скамья на пьедестале, —
Лучи не тронули кудрей
И отдыхающей ладони
Поэта. Как страна теней,
Как сон, как мир потусторонний,
Невнятны ветви и лицей.
Как будто легкую беспечность
И роскошь Царского Села
Здесь навсегда пересекла
Иной стихии бесконечность.
* * *
Карьером! Стоя на седле,
За здравие! Единым духом.
Уже бутылки на земле,
Карьером! У коня под брюхом.
С земли пятак на всем скаку,
Кинжал качнулся на боку.
Другой в погоню. Оба рядом.
Два человека, два коня,
И выстрел. Это, оттеня
Тяжелого дворца фасадом,
Мерцает солнце. Стремена
Блеснули возле галуна.
Упал. И снова в летнем свете
Пыль заклубилась. Это третий.
Скорей, скорей! Ведь тот зовет
(Считается, что ранен тот).
Всё ближе, ближе, как замечу?
Без остановки, без толчка,
С налету, с воздуха рука,
С земли рука руке навстречу,
И конь пришпоренный несет
Двоих, не замедляя хода,
И цепь городовых у входа
Дает дорогу, и «ура»,
И эхо, чище серебра.
И вновь казак, как кошка ловкий,
Летит с веселием в лице,
И панорама джигитовки
Все оживленней. На крыльце
За императором движенье
Плюмажей, шапок, эполет…
Ночь. Ветер. Немана теченье,
И часового силуэт.
И повелительней, и глуше,
Чем трубы мирных трубачей,
Гортанный грохот батарей
Гудит. И стонущие души
В дыму и пламени скользят,
Как грешники кругами ада,
За тенью тень, за рядом ряд,
И длится, длится канонада.
Как эти дни запечатлеть
И как перехватить паденье?
Не может в воздухе висеть
Такая тяжесть… Наслоенье
Веков, исчезни; Третий Рим,
Эпоха цезарей, исчезни!
Сквозь медленный и плотный дым
Все тягостней и бесполезней
Мерцает Царское Село.
С полей унылых донесло
Проклятия. И без слиянья
Лежат в покое неживом
Дворец, аллеи, изваянья,
И дым, растущий день за днем.
* * *
Предчувствуя еще в прихожей
Свои же строки, в кабинет,
На сумрак Рембрандта похожий,
О, не последний ли поэт
Вносил с собой и шорох сада
Екатеринина, и страх
Бесцветной жизни. Ты, Эллада,
В его слабеющих мечтах
Ты к нашей жизни приближалась
Так часто. Дивная усталость
Перегруженной тишины.
Где Анненский? И где просторы,
В которых он искал опоры?
Как страшно мы утомлены.
2. Проблески
Сквозь ураганный огонь батарей
Я вижу башни Илиона.
Снова странствует Эней.
Когда же нежная Дидона,
Не сводя влюбленных глаз
С печального лица героя,
Услышит горестный рассказ;
Пала великая Троя.
Пылает деревянный конь,
Стены дворца пылают,
Сыны Европы на огонь
Идут и погибают.
Где же победа? Не пойму —
Только, после боя,
Плачут голоса в дыму:
Пала великая Троя.
С горстью последних кораблей,
Еще уцелевших на причале,
Последний из рода троянских царей,
Сын Венеры, бежит Эней
К далеким берегам Италии.
Но ищет его царица богов,
Разрушительница Илиона,
И ветры летят на легкий зов,
Терзая синее лоно.
Разбито последнее весло,
И, слышите, над нами
Троянского паруса крыло
Разодрано штыками.
Когда бы смели видеть мы
Сквозь этот дым и пену,
Что флот из ада и зимы
Причалил к Карфагену.
И после долгих вечеров
В плену у ласковой царицы
Энея длинные ресницы
Дрогнули у берегов
Италии. Моля богов,
Послушай, как летят века,
И ты увидишь над волнами
Выю чудовищного быка,
Овитую тонкими руками.
Европа, светлых твоих волос
Почти печальных дуновений,
Этой улыбки, полной слез,
Этой игры луча и теней
Не забыть Энею никогда:
Отражает зеленая вода
Не берег пологий,
Но глаза, прикрытые рукой,
И плечи, слабее пены морской.
А дальше горные отроги,
И голос музы, и покой
Вечернего Архипелага.
Нос корабля за той скалой
Мелькнул, но я не вижу флага.
Кто-то в одежде рыбака
На берег поглядел, бледнея, —
Близятся издалека
На фоне паруса рука,
И лоб, и плечи Одиссея.
Разве не к твоим ногам
Пала великая Троя?
Эриннии по твоим следам
Летели, волны зовя и строя.
Увы, Улисс, не год один,
А сколько лет в дожде и мраке
Не видел ты своей Итаки
И славы будущих Афин?
И ты, Эней. О, сколько бед!
Уже слабеешь ты, не зная,
Что будет Рим. Но соль морская —
Храни ее как амулет
Италии. В могиле ветка
Темного лавра с тобой уснет
И Виргилий песни назовет
Именем царя и предка.
Стихает грохот батарей,
И листья северного клена,
Слышишь, шумят о жизни твоей
О славной гибели Илиона.
3. Двадцатый год
Собака воет о кобыле,
Которая упала в снег.
Дождался мрака человек,
Конину тайно поделили.
Мелькнул один под фонарем,
На саночки — и в ночь бегом.
Пришли другие, посмелее:
«А ну-ка, не спеша рубнем,
Да ты по брюху, не по шее!»
Похрустывали позвонки.
Трепля горячие куски,
Визжали до утра собаки,
Им милицейские свистки
И пули вторили во мраке.
4. Мираж
Теряя над собой права,
Во власти музыки и лести
(Три очень медленных и два
Коротких, и застынь на месте),
Она по кругу проплыла
Без напряженья, без улыбки,
За ней следили зеркала,
И эта публика, и скрипки.
А шелк скрывал и рисовал
И тело легкое, и ногу,
И разгорался понемногу
Лица рассеянный овал.
Такой тебя я полюбил.
Сквозь звуки танго прохрипела
Судьба, одна из тех сивилл,
Которым грозная капелла
Сикстинская дала приют.
Ты помнишь ли Последний суд?
Земли значенье роковое
В сиянии таких картин
Запечатлели только двое.
Аид восстановил один
И вышел дивными кругами
К любви, владеющей звездами.
И так нарисовал второй
Последний час земного лона,
Что валкую ладью Харона
Мы ощутили под собой.
* * *
Как зимний воздух весела,
Среди дневной неразберихи,
Мой друг, устраивай дела
У шляпницы и у портнихи.
А ночью непонятный страх
Напомнит иногда о тайнах,
И ты расплачешься в мирах
Звездоочитых и бескрайных.
И потревоженный супруг
Воды нальет и спросит: «Что ты?»
И, тяжелея от дремоты.
Утихнешь ты. Усни, мой друг.
* * *
Фонарь горит. Куда мы едем?
Не то козлом, не то медведем
Стоит короткая сосна,
В тяжелый снег облачена.
Над желто-синими снегами
И над санями небеса
Летят холодными кругами
Чудовищного колеса.
То шапку теплую заденет
Огромной спицей, и нырнет
Душа, но путь ее изменит
Саней пологий поворот,
То лошадь очень крупной рысью
Несется на гору, и ты
Смеешься мне из темноты
И муфту поднимаешь лисью.
И все тобой озарено,
Когда с серебряного склона
Мерцает наконец окно
На силуэте пансиона.
* * *
Любовь. Не надо о любви
Писать умильными стихами,
Своими бледными руками
Ты сердце темное сдави
И думай так, о чем-нибудь,
И дай в Глаза твои взглянуть.
О, губы на холодной шее,
На длинных пальцах, на груди.
Ты все бледнее и нежнее.
«Я засыпаю. Уходи».
А по утрам скользили лыжи
С крутого склона. Теплый шарф
По ветру бился шерстью рыжей,
И, ветку на лету сорвав,
Взлетая на трамплин покатый,
Внизу я видел: провожатый
Тебя старательно ведет,
И от усердия и ветра
Чуть-чуть приоткрывая рот,
Ты слушаешь советы метра.
* * *
Песок рассыпан на крылечке,
Чтоб сапожок высокий твой
Не поскользнулся. Ты у печки,
И в каждой капле снеговой,
Которая блестит, стекая
По свитеру, по волосам, —
Слиянье чувств и панорам,
Миниатюра подвижная:
То уменьшенное окно
И кружка, менее облатки,
То, как платочек, кимоно,
То печка и на ней перчатки
Малюсенькие, сколько пар?
Их заволакивает пар.
И те же капли заключают
Любви растаявшие дни,
И сердце грустное они
В разлуке близкой уличают.
* * *
Казалось, что любви другой
Я в этой жизни не узнаю,
Казалось — ангел за тобой.
Я был наивен, не скрываю.
Любовь исчезла. Отчего?
Мираж. Что может быть невинней —
Блеснул, обжег и нет его.
Я обманулся. Я — в пустыне.
5. Италия
Флоренция, кривым путем
Доныне Арно день за днем
Бежит и дивно зеленеет,
Нежней лилейных лепестков
На Аппенинах вечереет,
А утро легче вечеров.
Но как душа бросает тело,
Так небывалое — от крыш,
От гор, от улиц отлетело,
Ты не живешь, а так — лежишь,
Мечтая о себе самой,
Не о теперешней, о той.
Пускай звенит струя фонтана
Над дальним сумраком церквей —
Здесь я не выйду из тумана,
Из дыма бедствий и страстей.
* * *
Глаза сурово опустив,
Все чаще я хожу в молчанье
Меж кипарисов и олив
Благоухающей Кампаньи.
Нет, невозможно без Тебя,
Невыносимо, невозможно!
Я камнем сделаюсь, скорбя.
Нет, в этой жизни, злой и сложной,
Ни смысла, ни просвета нет.
Ничтожен опыт этих лет!
Ничтожна страсть моя былая!
Все, все ничтожно, все как пыль —
И Рим, и русские пожары,
И мириады звездных миль —
Мир новый, будущий и старый,
Как пыль, ничтожны без Тебя.
Услышь меня, я жду Тебя!
Под этим небом, слишком чистым,
Я вспоминаю, чуть живой,
Как царскосельским гимназистом
Я смутно видел над собой —
Свет фонаря и Свет вселенной,
Теперь я вижу хаос пенный,
Я слышу голос над кормой:
«И ты, Эней, о сколько бед!
Уже слабеешь ты, не зная,
Что будет Рим». Но где же Свет?
Когда столица водяная
Фонтаны спутала с дождем
И, перепонки разминая,
Доволен зонтик — водоем,
Теряя связь привычных линий,
На миг, по замыслу Бернини,
Связует воду, небеса
И каменные чудеса.
Струя волнуется и плещет,
Тритоны голые трубят,
Трезубец над водой подъят,
И Рим ликует и трепещет.
Но дождь кончается, и вот
Выходит мир из океана,
И голос каждого фонтана
Опять по-своему поет.
Как плач ребенка отдаленный,
Как дребезжание стекла,
Как еле слышный плеск весла —
Струя на площади Навоны.
Но грозен Тревии каскад,
И тонущих глухие стоны
В дрожащем воздухе звучат.
* * *
Полнеба в куполах и звездах,
На прошлое мое с холмов
Необычайный льется воздух,
Мир сотрясая до основ.
Ночной лазурью еле-еле
По стенам вспыхивают щели.
Не так ли и во мне самом
Сейчас какой-то свет счастливый
Скользит блуждающим лучом.
О, Смысла первые прорывы!
Душа раскрыта — небосклон
Спускается на Капитолий, —
От темной и случайной доли
Я, кажется, освобожден.
Летит земля, необозрима,
Чудовищна и так мала,
А сердце в самом сердце Рима
Стучит. Не скрипнула пила;
Блеснув годичными слоями,
Не рухнул жизни крепкий ствол,
Но то явилось пред глазами,
К чему я, заблуждаясь, шел.
6. Встреча
Это не волны ли реют, не стаи ль
Чаек из самых последних глубин:
«Слушай, Израиль,
Бог Наш,
Бог Един!»
В каком-то еще небывалом величье,
Дыханьем своим пригнетая века,
Глядит на живое: звериное, птичье,
И даже малейшего знает жука.
Но главное дело Свое выделяя
Из всех, миллионы мильонов людей
От века до века, от края до края
С какою целью, не нашей, Своей.
Как волны, как самые мелкие ряби,
Подъемлет, толкает, друг к другу гнетет
И гневом карает свой нежный, свой рабий,
Священной печалью богатый народ…
От края до края, от века до века
Среди миллионов таких же, как я,
Я вижу сегодня почти человека,
Устную совесть всего бытия.
Вся жизнь, изнывающая без ответа,
Все твари несчетные, все до одной,
Молили о Нем, и пришел Он из Света,
Из Отчего лона, из жизни иной.
Сначала неузнанный, ныне забвенный —
Ты смертью не умер еще, не погас:
В ненастье, и холод, и сумрак вселенной
Безмолвный и бледный Ты входишь сейчас.
Как прежнему счастью, еще дорогому,
Мы верим Тебе и не верим, прости!
И все же, не правда ли, к Отчему дому
Ты даже таким помогаешь идти.
Миражи и проблески — только предтечи
Того, что сегодня случилось со мной:
С Тобой на земле неожиданной встречи
В суровой и нищей ночи мировой.
