19
Женский подвиг, в буре, на войне,
В поисках, в открытиях, у власти,
Но важнейший с ним наедине:
«Ты со мною не имеешь части,
Если не омою ног твоих», —
Записала ты в год сорок пятый
На страницах дневника. Я их
Не забуду: при смерти была ты…
Я нашел заветную тетрадь;
Должен бы, а не могу молчать.
«Если ты из лагеря вернешься,
Если, не застав меня в живых,
От со мной не сходных отшатнешься —
Строчки эти прочитай: я в них.
Я в тебя поверила так сильно,
Что уже оставить не боюсь,
И одно из-за плиты могильной
Завещаю, если не дождусь:
Дружбу отличая от соседства,
Отвергай не цель, а рабьи средства…
Бедный мой, дитя мое, мой друг,
До отчаянья тебя жалею,
Входим мы уже в последний круг.
Я ничем на свете не владею,
Но зато искала я в сердцах
То, что и в тебе меня пленило.
Думал ты со мной и о стихах,
И о деле жизни. Вот что было:
Не умильное таких-то ласк,
А трагедия и путь в Дамаск.
Помнишь ли святую встречу Савла
С Тем, Кто им же страстно был гоним?
Помнишь против буквы, против правила
Гнев прозревшего? Непримирим
Истину познавший. Никогда ты
Не спасешься, если не поймешь,
Что и ты, как юноша богатый, —
Пленник: исступленно бережешь
Впечатления, стихами дышишь,
Но и дальний зов, тоскуя, слышишь.
Я свои богатства раздала,
Вот они: покой и наслажденье,
Себялюбие и похвала
За таланты. Мне чужое мненье
Трын-трава. Я совести «молчи!»
Не скажу ни за какое благо…
Ропщешь ты: ученых не учи,
Сами знают. Знает их бумага,
Если по тебе судить, перо,
А не сердце, где искать добро.
Чудо совершает не ученый,
Не поэт… Не выше их чудес
Даже чудотворные иконы.
Чудо… Нет, не хочется словес.
Все, что мне сказать тебе мешало,
Что согласна вся твоею быть,
Может быть, в страданиях отпало.
Счастие великое: любить,
И почти опасно: быть любимым.
Ты меня считаешь Серафимом,
Потому что на пути твоем
К гибели мое негодованье
Было и останется мечом.
Но тебе откроюсь на прощанье:
Я измучилась, что не могла,
От твоих пороков содрогаясь,
Быть, как ты хотел. Пора пришла.
В общем, я с тобою не прощаюсь,
Верить хочется, что не в дыму,
Не в слезах тебя я обниму,
Воин духа (ведь назад ни шагу!),
Как сестра, и муза, и жена.
Если же до срока в землю лягу,
Продолжай! Скажи себе: она
Любит мне доставшуюся с бою
Наконец свободу… А когда
Вспомнишь все, чем «жили мы с тобою»
Здесь внизу, ты мысленно туда
Уходи: я там! Лопух над телом,
А неведомое за пределом
Краткого существованья. Жду
Здесь ли нового иль там иного…
Жду сознательно, а не в бреду…
Отвечай за действия и слово!..
Колебания твои люблю
За большую честность. Только ею
Не кичись. Довольно. Я терплю,
Потому что верить я умею.
Жизни наконец передаю
Душу, мной спасенную, твою».
Ты как бы предсмертыми строками
Боль мою дала измерить мне.
Именно тогда, когда все нами
Созданное я попрал, вполне
Став предателем, ты мне писала
Все это, боясь, что смерть к больной
Постучится ранняя сначала,
А потом уж я. Передо мной
Твой дневник, простой, как день расплаты.
Вот другие из него цитаты:
«Церковь… Для Него построен дом
Нерушимый, необыкновенный…
Тишина особенная в нем.
Видишь ли, я полюбила стены,
И они со мною говорят…
Даже в комнате они — подруги:
Не теснят, сочувствуют, молчат.
Стены храма все эти услуги
Как бы утысячеряют, в них —
След таинственный путей иных.
Я тебя и мучу, и караю,
Мне любовь земная не нужна,
Только та, в которой я сгораю
И которую нести должна,
Чтобы овладело и другими
Отвращение к себе самим…
Встретиться бы с душами живыми,
Братья, сестры!.. Но поговорим
Трезво, строго, я ведь не «биготка»
И любить я не умею кротко…
Знай, как ты поэзию свою,
Я свое любила. Много, много
Я взяла, но, видишь, отдаю,
Искупаю… и твоя дорога
В искуплении. Узнал и ты,
Что глухим становится в искусстве
Человек от жадной суеты
И успеха, что язык сочувствий
Лживый у него, а есть другой:
Тот, который у меня с тобой.
Расставанье с жребием актера?..
Жесты, декламация и грим —
Только тень свободы: голос хора
Мы лишь исполняем, не творим.
Права на волнение галерки
Или на признанье знатока
Нет у нас. Мы — гаеры, актерки.
Гоголевского духовника
Вспоминая, думал ты напрасно,
Что без жалкой рампы я несчастна.
Полутворчество презревший прав.
У больших искусств другая мера,
И, свою поэзию поправ,
Был бы ты не лучше изувера.
Но (особенно с недавних пор)
Дело вдохновения сурово…
Человека вывели на двор…
Убивают… Неужели слово
Не дано, чтоб этому не быть,
Чтобы мертвые сердца будить?
Ты со мной, еще не искушенной,
Встретился: была ограждена
Я от всех лазурью благосклонной.
Уничтожила ее война.
Кровь изломанный, пауковидный
Из сердец высасывает крест.
У кого есть право на постыдный,
Свой, уют? В последний мой приезд,
Рифмой занятый и разговором,
Был ты обозлен моим укором.
А теперь, конечно, ты другой,
И не только ум владеет лирой.
Сострадание, а не покой —
Муза наших дней. Поглубже вырой
Между чернью и служеньем ров.
Осуждай себя еще бесстрашней,
Чем судил когда-нибудь врагов.
Будет колоситься рожь над пашней,
Будут песни. Встретимся и мы.
Но растут могильные холмы.
Всех, кто строит, жертв не замечая,
Угрызенье совести разъест.
Воля тайная любого края
Слишком очевидна: с прежних мест
Даже горы, если нужно, сдвинуть,
Но в очеловеченных сердцах
Не алтарь, а идол опрокинуть.
Друг мой, где ты? На твоих руках
Умереть бы, обменявшись словом
И тебя увидев сильным, новым».
Трогая холодный коленкор
Для меня написанной тетради,
Знаю, вот он: к казни приговор…
Отчего же, как больного радий,
Отроки, для которых я ведь жил,
От последней исцеляют боли?
Помню же, что их не заслужил,
Но от этого ты меньше, что ли?
И любовь, сожженная дотла,
В Царство духа разве не вошла?
Рядом мы, и столик между нами,
И простор без имени, без дна,
И о том, что гнить мы будем в яме,
Даже мысль сегодня мне смешна.
Косточки свои, ну да, ты сложишь
Дорогие в землю, что с того?
Ты ведь грех земной осилить можешь,
Значит, нет на свете ничего
Более великого, чем пламя,
В муках возрожденное и нами.
Горе между нами, как вчера,
Как три года. И настали сроки:
Не влечение et cetera [И так далее (лат.)],
Но слова: «Ты слишком одинокий!..
«Ангел, неужели ты всерьез?»
«Я уж так, уж так тебя жалею…»
И договорить нельзя от слез,
Первых слез и над судьбой моею,
И над окончательной своей,
Не такой, как у других людей.
Броситься в объятия друг другу
После самой страшной из разлук,
Разве в этом дело? Нет, по кругу
Разворачивающихся мук
Устремившиеся досягают
До того предела, где тела
Как бы назначение меняют,
И не потому, что жизнь прошла,
Но как бы затронула впервые
Рядом измерения иные…
«Я тебя признала бы всего», —
Говоришь ты мне. И как расстаться
С тем незнаньем? Больше нет его,
Нет… Не стоило бы возвращаться
На, увы, неизгладимый след,
Только… и под жалостливым взглядом
Померещилось: разрыва нет…
Все еще не до конца мы рядом,
Но душа к душе (не грудь на грудь)
Вновь, как раньше, пробует прильнуть.
Но с печалью ты проговорила
Очень ласково: «Не торопись,
Никому не ведомая сила,
Даже если мы в любви спаслись,
Судит всех, и рано, слишком рано
Думать, что свободен от греха.
Берегись, чтоб не закрылась рана
Прошлого. Поэт, не для стиха
Прожито оно и пережито,
Горе учит, если не забыто».
«Помни, что умрешь», — нет: «Умереть
Помни» — грозное «momento mori»
Слышу, как торжественную медь…
Но умрут ли счастие и горе?
Говорила ты: «Смотри назад!»
Раньше, а теперь, другое слыша,
Молча за тобой я поднял взгляд
Не к звездам, не к солнцу, много выше,
И не раз произнесенной слог
На губах впервые замер.
20
Как ни бьюсь я над твоим портретом,
Не для моего карандаша
Все, что в существе я вижу этом:
Как значительна, как хороша!
И не оттого что мне, седея,
Более ты, чем всегда близка,
Но, пожалуй, красоты идея
Тем особенно и глубока,
Что ее духовными глазами
Видим безошибочней с годами.
Что земных объятий теснота —
Мука без небесного слиянья,
Истинная знает красота:
Действенности и очарованья
(Сколько раз они лишь западня!)
Выло бы достаточно другому,
Но умела ты учить меня
Чувству ревности не по земному:
Хоть и преступления — без дна, —
Глубже — благодати глубина.
Северная родственна природа
Явной все еще красе твоей:
Та же осторожность перехода
От печали к ясности и всей
Зябкой нежности благословенье,
Тишина, серьезность, глубина…
Было там зимы предвосхищение,
А теперь надвинулась она…
Есть и сила выдержки неюжной
Даже в прелести твоей наружной.
Возвращение на родину…
(Пусть в мечте) не села, не березы,
Не рябину, не смородину,
Не царя, не земства, не колхозы
Там искать… Пронижет как бы ток
Электрический, и в тех пространствах
Слушать будешь детский говорок
И рассказывать о дальних странствиях
По чужой земле на склоне лет,
Если спросят: «Расскажи-ка, дед?»
С зоркостью некрасовского Саши,
Внук, люби же эмигранта грусть,
Потому что надо же и наши
Помнить испытания, и пусть,
Не приравнивая к декабристам,
Век любой, задумавшись о нас,
Видит, что дано новечентистам
В доле беженцев. От зла отказ
В от чему подвижники учили:
Их ученье остается в силе.
Я не растерял за рубежом
Ничего из трудного наследства,
Потому что встретился с добром
С духом, с женщиной, которой с лет
То в себе взлелеять удалось, детства
Чем у нас великие творенья,
Как огнем, пронизаны насквозь.
Настигая и на дне паденья,
Скорбь ее по мгле меня вела,
Праздничная, как колокола.
Сладко слушать благовест вечерний,
Собственное детство вспоминать,
С головы твоей венок из терний
Как хотел бы я навеки снять.
Беспощадно и сейчас шипами
Чудное изранено чело,
Но победа все-таки за нами;
Четверть века, знаешь ли, прошло
С памятного дня. За четверть века
Людям ты вернула человека.
Если это старость — долгий сон,
Лихорадочный и безотрадный,
И что ум как будто удивлен
Бедности своей, уже наглядной;
Если и в законах ремесла,
Как во всем, не так уже уверен
И при виде хитрости и зла
Больше, чем когда-нибудь, растерян, —
Если это старость, то она,
Хворая, смиренна и умна.
Если это старость — полустерты
Имена и даты, и бледней
Страстный мир, в несчастий простертый,
Если двое-трое из друзей
Живы, а другие только были,
Но все чаще мысль уходит к ним,
И не только остается в силе
Прошлое, но с вечно-роковым
Где-то там сплетается все ближе,
Если… то закат благослови же.
Потому что ум, ну да, слабей,
Но и сильный, — что он перед тайной?
Потому что в памяти твоей
Эпизоды силы чрезвычайной,
Затмевая малое, горят
Ярче суеты сует, и, значит,
Жизнь твою пролизывает взгляд,
Самый добрый, но и самый зрячий,
Неотступней, чем глаза людей, —
Будь же другом старости своей!
Если это старость — возле схимы
От мирского отлучать себя
И глядеть в поток, глазами зримый,
Вечность на минуточки дробя;
Но своим не любоваться прахом,
Пожираемым сперва живьем
Многими микробами и страхом,
А затем в могиле — червяком.
Если это старость — поглощенье
Только тем, чье синее кипенье
За непостижимым потолком
Ходит океаном жизни вечной,
Если это старость о «потом»
Больше, чем о точке, о конечной, —
То, к чему о плоти молодой,
Отлюбившей и отбушевавшей,
Плачут безрассудные с такой
Безысходностью, как будто ставший
Немощным не более могуч,
Из скитальца обращаясь в луч.
Если бы с полотен Возрожденья
Белый ангел с лилией в руке
Прилетел и все твои мученья
Предсказал на вещем языке, —
Ты ему бы так же отвечала,
Как стремившаяся в рудники
К мужу-декабристу… Генерала,
Чьи не здесь, а в небесах полки,
Ты смутила бы: Эдема житель
Так же уступил бы, как смотритель.
Но сперва и он, как делал тот,
Объяснил бы, что ты покидаешь:
Роскошь, уважение, почет,
Все, чему ты и цены не знаешь,
А узнать придется, променяв
Их на скорбь, лишенья и обиды.
Но, скажите, у каких застав
Останавливали инвалиды
Веку не подвластных Антигон,
Чей высокий жребий предрешен?
Ну а если, от тоски безгласна,
Героиня думать бы могла,
Что и жертва может быть напрасна, —
Вестнику с крылом и без крыла
Так ли бы она сопротивлялась?
Не рождает ли самообман
Скуку, в лучшем случае усталость?
Вот чем ядовитый наш роман
Отличается от безупречных,
Ввек неизлечимых язв сердечных…
Нас, как у Державина, несет
Неизбежная река забвенья,
Только этот раньше устает,
Тот не может верить от рожденья,
Здесь убитый, безутешный там,
А река несется и несется
К неизвестным, к новым берегам,
Где уже… Но если и прервется
То, что нас могло соединить,
Я узнал и верю: стоит жить!
Кто не отличает от лакеев
Сильного фанатика-врага:
Бурглей, герцог Альба, Аракчеев,
Злой и верный деспоту слуга…
Только не земными лишь путями
Управляемый идет народ:
Как отдельный человек, страстями,
Но и покаянием живет
Вся история. Спокойно, гордо
Ей идти поможем. Sursum corda!
[Воспряньте духом! (лат.)]
