13
«Напои меня слезами в меру», —
Слышится на горестной земле,
Несмотря на атомную эру
И во зле горящей, и в золе.
«Невосстановимо… Слишком поздно…
Невозможно…»— шепчем в реве гроз,
И о плачущих «религиозно —
Мыслящие» говорят: дар слез…
Только правда, хоть сухая, есть и
В сдержанном «глаза на мокром месте»!
Судьбы всех Луи и Натали,
Сарр и Мойш и Маргарит и Гансов,
Если и не хочешь, раздели,
Кто бы ни был ты. Но мало шансов,
Лишь себя, свое боготворя,
С ними слиться: человек прекрасен
В духе… Кстати, не назвал я зря
Мир из лучших — Аграфенин, Васин.
Пусть они сегодня «контра», «гад»
Брата зарубежного честят.
Что скажу я молодым героям?
Вас к победе родина вела,
Не над вами вьются черти с воем,
Ваши солнцем залиты дела,
Правды сильной и односторонней
Увенчание. А в стороне —
Мы, богоискатели. На фоне
Всех событий, никакой стране
В главном неподвластные, мы тоже
Дело делаем свое. Не все же
Меч решает! И не мирный труд
Наши поиски! Мы погибаем
На полях иных: на Страшный Суд
Все-то мы самих себя толкаем
Здесь еще, при жизни: «Дай отчет…»
«Перед кем?» — «Но есть же совесть мира?»
«Где? Сыщи ее…» — «Но был же Тот,
Кто забыться для труда и пира
Нам не позволяет: как-нибудь
На единственный и узкий путь
Выбраться пытаемся. В итоге
Все у вас и ничего у нас.
Только, зная цену той тревоге,
Мы бы не посмели и на час
Отказаться от своей работы
Нам ведь надо и за вас найти
Оправдание всему. Илоты
Общества, подчас и, взаперти
Так свободны мы, что не под силу
И влечет в безумие, в могилу…»
Подойдем один к другому. Ты
Изменился, Николай Красоткин,
Мужественные твои мечты
В новой, всем известной, обработке
Потеряли и приобрели
Многое. Ты был суров — любовно
В том несчастий твоей земли.
А теперь?.. Но разве жить духовно
Не всегда одно: к чужой судьбе
Чуткость, требовательность к себе?
В первый миг, когда от орудийной
К вечной музе люди перешли,
Что она должна быть «трагедийной,
Исповедной» там, у вас, вдали,
Разве литераторов сословье
Не заговорило? Кто сказал,
Что опасно русскому здоровье,
Хорошо и это понимал:
Лучше уж больная до каприза
Братья-карамазовская Лиза…
Лица воспаленные курсих,
Митинги, Перовская, Желябов,
Бомба и свисток городовых,
Тарантасы на волне ухабов,
Ссыльный, каторжный… Чита… Нарым,
Где живьем сгноят, а то прирежут.
Но отечества нам сладок дым.
Нас и вьюги завыванья нежат:
В царстве самодержцев и зимы
Выросли и закалились мы.
Был ли где-нибудь так сильно
Узел политический? Наш край
До того к страданию приучен,
Что святым назвался невзначай.
Так оно и есть, да и сегодня
В исступлении коль славен он:
Мессианское у нас народней,
Чем любых властителей закон.
Чтобы всем легко жилось на свете,
Мы сгорали в университете.
Вот и Горький, речью и пером,
И Ахматова своим молчаньем,
Все вы, жившие с большевиком
(Волей, разумом и прилежаньем
Тайну он обуздывать дерзнул),
Все вы, словно альт в могучем хоре, —
Выше, чем землетрясенья гул,
И прекрасен Мелехов Григорий,
Как страна, где любят с давних дней
И несчастненьких богатырей.
И величественными тенями
Полководцев, гениев, святых,
Русскими большими именами
Озарилось шествие живых.
Может быть, к лицу первопрестольной
Та невиданная проба сил,
За которой фальши богомольной
Не найдет московский старожил:
Люди новые, молясь на трактор,
Верят, что и Бог — прогресса фактор…
Ну и что же, христианства миф
Разве им на деле не сумеет
Доказать, что и сегодня жив?
Пусть ханжа из новых фарисеев
Причитает. Сам и виноват —
Лгал и подличал уже столетья.
Знаем все змеенышей-ягнят,
Слышим их святые междометья:
«Ах» да «ох», но и «ату, ату»,
Если их смутили чистоту.
Помним, кем сожжен Джордано Бруно
И кого боялся Галилей,
Мученик науки вечно юной,
Зевсами казнимый Прометей.
Но зато и Фауста бесплодье
Вспомнить нам, зазнавшимся, пора:
Ведь и ум — бесовское отродье
Без любви, и жертвы, и добра.
Оттого-то я и завещаю
Образ женщины родному краю.
Как таинственный Мельхиседек,
В никуда идущий ниоткуда,
Так и на минуту, и на век
Отраженья истинного чуда.
Без так называемых корней,
Всем народам на земле чужая,
Ты для всех героев эры сей
Нетерпимейших — сестра родная.
Но в душе твоей как благовест —
Роза, осеняющая Крест.
Шествует за куклой деревянной
С пением и вздохами народ,
Кукла вся охвачена Осанной.
И течет, как древле, крестный ход.
А в саду на празднике рабочих
Серп и молот, Ленина портрет,
И ораторы о тех, о прочих,
Говорят презрительное «нет».
Это судороги жизни новой.
Только вот меняется ли Слово?
Что и вся Россия перед Ним,
Вся, с вождями пролетариата
Или без, и ты, бессмертный Рим,
Или, край энергии и злата,
Звездная республика? Что звезд
Истинных светящиеся годы
И замедленный и быстрый рост
Ваш, любые, лучшие, народы?..
Так уж кроток сердцем и на вид,
Так уж добр… А если не простит?
Я уже гордился нашей встречей,
Но тогда Ты медленно прошел,
И на женские ложится плечи
Отблеск от Тебя, как ореол.
В бедствиях, на свадьбе, на кладбище
Чувствуем присутствие не раз.
Но любимое Твое жилище —
В том или другом из, многих, нас.
Ты — в ее страданье и пыланье —
Мне назначил вечное свиданье.
14
Было все, что надо: мотылек,
Криво пролетающий (вразвалку)
Ястреб, относимый на восток
И опять на запад, и на палку
Пиджачок напяленный — «постой!»
Воробьям грозящий… Овцы, куры,
Щебет — птиц заливистый, шальной,
Непрерывный (хоть не без цензуры
Тишины глубокой, голубой),
И лицо твое передо мной.
Ножницы, откусывая ветку,
Щелкают почти как метроном,
Бросились цыплята под наседку,
Пробежавшим вспугнутые псом.
Снова — май. Куда и как попало
Снова тьмы счастливой мелюзги,
Там и тут снующей. Есть и жало
Ядовитое (везде враги)…
Хоботки, и хвостики, и лапки…
Ласточка мелькнула, друг твой зябкий…
Никогда ничем не смущена,
Быть собой природа не устанет…
Мы в саду, нам песенка слышна.
А из-за деревьев дымом тянет,
Там костер разводят пастухи,
Блеянье, и покрик, и мычанье,
Все живет и просится в стихи,
Лишь ее печальное молчанье
Словно сетует, чуть-чуть стеня:
Все это уже не для меня.
Жизнь — полубесчувственности школа,
Но, тебя навеки полюбив,
Звук на звук, нежнее струн Эола,
Я на твой отозвался призыв.
Двух мелодия существований,
Думал я, согласно зазвучит,
Чтобы стал безмолвнее молчаний
Голос розни, суеты, обид.
Сослужила ли эпоха службу,
Ненавистью оттеняя дружбу, —
Но меня оставить с той поры
Ты считала делом невозможным,
Хоть поэзии моей дары
Обожанием, не то что ложным,
А чуть-чуть нескромным (для людей),
Исподволь тебе глаза открыли:
Литератор из любви своей
Сделал средство, чтоб его любили,
И милее нимба лавр для лба
Интеллектуального раба.
Не тогда ли ты и захотела,
Чтобы я узнал большую боль
И за счет униженного тела
Чтобы вырос дух. Не оттого ль,
Сразу после моего ареста,
В новом свете видишь ты меня:
Ждешь моей свободы, как невеста,
Но боишься для большого дня
(Их любить умела б) не увечий,
А того, что рассказал при встрече.
Не калека, даже не больной,
Вызывающе-враждебный муке,
Но склоняющийся над собой,
Видящий во всем чуть ли не трюки
Лицемерия — одним пленен:
Мыслью, вымыслами и стихами, —
Что Христа нужнее Аполлон,
Согласился я с его жрецами.
Если бы учебой ты жила,
Спорить бы со мною начала,
Повторила бы аз, буки, веди
Всех гуманистических наук,
О величье греческих трагедии,
Где и плач, и страх, и сердца стук, —
Предзнаменование Голгофы,
Пристыдила бы меня судьбой
Тех, кто пел божественные Строфы,
Но по зову чести, а порой
Даже неба — не жалел не спетых..
Вот и первый наш поэт в поэтах…
Не любви искала ты со мной
И не радости: пускай очнется,
Станет пусть живым полуживой,
Рядом сердце трепетное бьется.
И, неслыханна одарена,
Ты-то, о призвании артистки
Зная, что не грош ему цена, —
Как бы зов «С друзьями переписки»
Вдруг услышала и, боль тая,
Мир покинула. Не то что я.
Не иллюзии ты потеряла —
Твердую уверенность… Вот-вот
Будет все оправдано, бывало,
Говоришь себе: и он поймет
Через унижения метека,
Образу чьему навстречу рос
Через «Сон смешного человека»,
Хоть и литератор, тот, кто нес
За века ответственность, в остроге
И в подполье голося о Боге.
Ты мне рукопись мешала сжечь,
А сожгла бы моего Перуна.
Могут и растрогать, и развлечь,
И возвысить кисть, резец и струны.
Но совсем не «счастлив, кто влеком
Чувственным, за грань их не ступая»,
Счастлив, кто, один или вдвоем,
Смысл нашел… Ты для меня живая
И для всех, кто ищет, но мертва
Для влюбленных в позу и слова…
Есть легенда: дева поцелуем
Жалости, ничуть не влюблена,
От проказы жизнь спасла чужую,
Но сама была заражена.
Рыцарь выздоровел, строил храм,
А она в пещере погребла
Дни свои… С тобою навсегда мы
В той же, накаленной добела
Светлой и безумной атмосфере
Полубытия, полумистерий.
Понесли мы добровольный гнет:
Я — борьбы с робой и раскаянья,
Ты — но кто поверит, кто поймет?
Вот о чем твои напоминания:
«Сам ты говоришь про вечный свет
И не веришь, а зовешь на помощь.
Не передо мной держи ответ.
Здесь твоя неизлечима немощь.
Здесь, когда хотят передохнуть,
Люди шепчут: милостив мне будь!»
«Нет, не будь мне милостив, не стою!
Все разрушено лишь мной самим,
Но случайно ли она со мною
И случайно ли я вновь храним?
Мне теперь уже без перерыва
Жить бы тем, что найдено, и твой
Голос слушать (отзвуки мотива
Не совсем земного) день-деньской…
Малое угадывать желанье…
Первое — не лучшее свиданье…»
В рост несчастия любовь моя —
Перед миллионами без, крова,
Без надежды не стесняюсь я
Говорить о ней стихами снова.
Если от давленья низких мук
Хочешь застрелиться, от высоких —
Вырастаешь… Есть особый звук:
В сердце замкнутых и одиноких,
Мировых страданий волны бьют
(И свои покою не дают).
