1
…Над нами проплывает, как акула,
За вымытыми стеклами зари
Воздушный возчик с двухмоторным гулом.
Везет бензин. Патроны. Сухари.
Так низко «кукурузники» стрекочут,
Что задевают даже провода,
И, как наседки, хлопают, хлопочут
Над самой головою иногда.
Как рыбами аквариум играет,
Так небо самолетами полно.
На парашютах бочки повисают,
И землю достают они, как дно.
Мы смотрим вверх. Ракетою условной
Прорезав голубую глубину,
На дно войны заброшенные словно,
На танках продвигаемся по дну.
На дне, конечно, нелегко бывает…
По гусеницам катятся катки,
А гусеницы на гору вползают.
Потом съезжают. Юзом. Вдоль реки,
Ревя на поворотах и подъемах,
Идет наш танк. Пока вдали враги,
Мы ночью спим на танке, как на громе,
На жалюзи мы сушим сапоги.
Согревшись, засыпаешь на мгновенье,
И вновь со дна, куда его ты вверг,
Не досмотрев рисунки сновиденья,
Сознание карабкается вверх —
И хочется уснуть наполовину,
Лишь половину мозга затемнив,
Невыключенным светом полусиним
Другую половину осветив,
Чтоб сонного бомбежка не застала.
(Так можно, не проснувшись, умереть.
И значит, надо встать, забыв усталость,
Чтоб собственную смерть не просмотреть.
И мы правы, конечно. И поверьте,
Обидно будет умереть во сне.
И я хочу присутствовать при смерти.
Тогда еще поборемся мы с ней
И, может быть, поборем — мы упрямы.
И будем жить, чтобы врага добить.)
И вдруг сквозь сон ты слышишь: воет «рама»,
Выходит «юнкере» сны твои бомбить.
И сны бегут. В убежище. Теснятся.
Проснулся, смотришь — бомбы не видны.
Так даже сны военные нам снятся —
Воздушные и танковые сны.
(Привстав с постели, легкою пастелью
Художник зарисовывает сны;
Мы встали с наших танковых постелей,
Но роскоши подобной лишены.)
2
Все тот же путь. Коль с танка прыгнешь с ходу
Уйдешь по горло в грязь, во весь свой рост.
Буксируют два танка самоходку —
Она собою продавила мост.
Огромная, с нацеленною пушкой,
Как зданье с набок съехавшей трубой,
Привязанную «эмку», как игрушку,
Тридцатьчетверка тащит за собой;
А «эмка» рвется в сторону с разбега.
И снова ей одернули разбег.
Она как холмик около Казбека,
Который хочет вырасти с Казбек.
Вот кое-как из выбоины вылез
Захаренко на «доджике» своем,
За ним Лозовский выволок свой «виллис»,
И генерал. И едут так втроем.
За ними следом движется колонна:
Машины, танки, пушки — корпус весь.
И если можно мерить путь на тонны,
То сколько тонн он выворотил — взвесь!
3
…Романовка. 16 марта.
В землянке Фомичева тусклый свет,
И пятна света падают на карту,
Где карандаш вычерчивает след.
В лесу скопленье вражеской пехоты.
Патронами потрескивает лес.
А в три часа проснулись минометы,
От шестиствольных блеск летит и треск.
Шли молнии отвесно и продольно,
То ты во тьме, то снова озарен,
И ночь сама нам кажется стоствольной,
Заряженною с тысячи сторон.
Погаснет свет на несколько мгновений –
Как будто бы внезапно ты ослеп,
То вспышка вновь — и возвратилось зренье,
То снова в тьму ты выброшен, как в склеп.
Как будто свет играет в прятки с ночью,
То мгла падет, всю землю погребя,
То снова молний вспыхивает росчерк,
Как будто ночь взглянула на себя.
На землю тяжко бухаются мины,
А их земля отбрасывает вверх,
Кругом кипит стальная мешанина,
И гром, и вой, и тьма, и молний сверк.
…Из батальонной выбравшись землянки,
Осыпанные вспышек серебром,
Спешат танкисты к неподвижным танкам:
Захлопнешь люк – и снова темь кругом;
И в танке та же полночь фронтовая —
Из ночи в ночь ты словно пересел.
Замкнула на мгновенье шунтовая –
Мотор проснулся. Разом. Зашумел.
Твоя рука толкнула передачу –
И гусеницы вздрогнули. Пошли.
Уходит танк. Желай ему удачи.
Чуть виден танк, как синий холм, вдали.
…Пять танков шлет полковник за деревню
На случай боя для захода в тыл,
И в плотной тьме кубической и древней
Они гремят, и вновь их след простыл.
А вскоре танки остальные сам он
На боевой выстраивал черте.
Без лун, без фар, с закрытыми глазами
Передвигались громы в темноте.
Незримые, по фронтовой дороге,
Бродили бронированные боги.
К рассвету немцы перешли в атаку,
Сжимая с флангов вогнутой дугой.
Десант на месте, и приказ: «По танкам!»
И сам полковник их повел на бой.
Везя в огонь уральскую пехоту,
Шли танки на сближение, открыв
Стрельбу по цепи движущейся, с ходу
Прорвав ее и ринувшись в прорыв,
Башнер сидит, как в колоколе. Дымно.
Снаряды бьют и рвутся на броне,
И вмятины на танке ощутимы,
Как вмятины на сердце, в глубине.
Ударила пятерка из засады –
И немцы бьются в танковых тисках,
А те тиски сжимаются как надо
В огромных чьих-то опытных руках.
Все поле боя – в криках и в погоне,
В помятых касках, в поднятых руках.
В немецких документах и погонах,
И в брошенных медалях и крестах.
Я был в квадрате мужества со всеми.
Я видел поле – в мертвых и в живых,
Средь мертвых схоронившихся на время.
В квадрате смерти и волос седых.
…Был в этой битве полностью разгромлен
Немецкий полк сто шестьдесят восьмой.
А через час в отбитом теплом доме
Танкист писал на родину письмо.
Не мог забыть он бой ни на минутку,
Рассказывали. Радовались. Бой
«Мамаевым побоищем» не в шутку
Договорились звать между собой.
4
Мы двигались, как лента грозовая,
В тылу врага. Сказал Лозовский мне,
Что это по-штабному называют –
«Бои в оперативной глубине».
В ту глубину не доходили письма
Затем, что было слишком глубоко,
И ты однажды улыбнулся мысли,
Что это объясняется легко –
Что разбомбили почту полевую, –
Домой об этом надо написать,
И, значит, разбомбили поцелуи –
Пусть присылают новые опять.
Таков уралец. В горе и печали
Всегда найдет какой-то поворот
И запоет – и легче, чем вначале,
И боль его не так уже берет.
Он проезжает села. Вдоль заборов
Стоят девчата. Кофты. Сарафан.
Он крикнет вдруг с мальчишеским задором:
– А ну, меняем девушку на танк! –
Он едет в бой, и в самой гуще боя
И на почти последнем рубеже
Он всюду – он, не покривив душою,
Без ужаса и страха на душе.
Ведь если он умрет (возможный случай) –
То нету смысла страхом отравлять
Свои часы последние, не лучше ль
Перед концом позлей повоевать?
А если не погибнет (может статься,
И это вероятнее всего),
Тогда, выходит, нечего бояться,
В пределах жизни все ведь ничего…
Страх в том и в этом случае не нужен –
Так думает он в шутку и всерьез,
Он с детства видел, как куют оружье,
И это в свой характер перенес.
…Руду из недр глубоких добывают,
Расплавят, станут молотом топтать,
Не все удары точные бывают –
Металлу не положено роптать,
И наш характер кован, как оружье.
А превосходство в духе над врагом,
Как превосходство в воздухе, нам нужно,
Как превосходство стали над стеклом.
Уральцу отступленье незнакомо,
И, как в ладони вложенный металл,
Характер свой он чувствует. Весомо.
Физически его он ощущал.
Он знает – на каком-то страшном, новом
Пределе, неизвестно на каком, –
Бессильно слово. Слово только слово,
И надо заменить его штыком.
…Заводы нас с рожденья окружают,
Кругом ведут монтажники монтаж,
Как будто бы железом вышивают
Суровый Златоустовский пейзаж.
А первый снег над родиной моею
Из облака, как хлопок, выпадал,
Но по пути, от копоти чернея,
До наших окон сажей долетал.
Еще никем не сказано об этом,
Как города в оправе медных гор,
Оцепленные соснами и светом,
Со школьных дней нам вкованы во взор.
Заброшенный, закинутый, забытый
За давностью и славы, и событий,
Мерцал среди литья, доспехов, лат
В музее Златоустовский булат.
Но от давленья времени не слабли
Морской палаш с насечкой золотой,
С насечкою серебряною сабли,
Кинжал узорный с ручкою витой.
Столетье их на прочность испытало –
Хоть вновь неси их в кипень боевой.
Ты вырос в уважении к металлу,
И к верности, и крепости его.
5
Бои.
…Скалат. Копычинцы и Скала,
Змеится Збруч. Оринино. Дозжок,
Где смерть нас сразу группами искала,
В любое время, в ливень и в снежок.
У переправы очередь, заторы.
Вот город-крепость. Весь седой, как снег.
Бойницы как глазницы, из которых
Глядит на нас какой-то давний век.
6
Дорога, с боем пройденная нами,
Навек во мне, как память, задержись,
Где мы прошли, где водрузили знамя, –
Ожигов, Фридриховка, Волочиск,
Романовка, Гусятин и Гжамалув,
Где до сих пор наш пепел не остыл,
Где вражьи части сбоку нажимали,
А мы зашли врагу в глубокий тыл,
Припомним путь уральцев-добровольцев,
Как мы освобождали города,
Как мы смыкали танковые кольца
На горле «тигров», сбившихся в стада,
Как пленные стояли на коленях –
Рука дрожит. Блестит в глазах вода…
Запомни это, наше поколенье.
Не поменяйся местом никогда.
7
…Мы шли к границе. Этот полдень дорог.
Танк стал у края Родины почти.
Последний выступ Родины. Пригорок.
Прощальным взглядом ты его почти.
Мы переходим эту грань по праву.
По праву правды, понятой стократ.
По праву мести. Праву нашей славы.
По праву счета болей и утрат.
Пусть этот полдень в памяти хранится,
В ту сторону границу перейдем
По праву мертвых, павших у границы,
По праву ограждающих свой дом.
Но, двигаясь по западу с боями,
Мы продолжаем двигаться и тут
В большом магнитном поле обаянья
Родной страны, где нас с победой ждут.
8
…И наш пейзаж был танками наполнен,
И воздух был до звона накален,
И сквозь пространства медленные волны
Опять ко мне приходит этот звон.
Далекий звон, пронзительный и длинный,
Как свист миноискателя в ушах,
Когда он обнаруживает мину,
На полдвиженья сковывая шаг.
И этот путь, и фронтовые дали
Мне снятся вновь: я снова проезжал
По городам, которые мы брали,
Знакомые дороги узнавал –
Как будто ничего не изменилось.
Все было так, как было в первый раз,
Как будто все, что боем тут дымилось,
Не уходило никогда из глаз,
И Ерошенко мне живым приснился,
И все вернулись на свои места,
И каждый был, и каждый с немцем бился,
Не покидал ни боя, ни поста,
Как будто там, куда мы шли сквозь пули,
Куда был путь в сраженьях проторен,
Уснув, мы памятниками проснулись –
И каждый был в бессмертье повторен.
* * *
Был холод декабрьский, и я возле танка
На польском асфальте плясал «Сербиянку»,
Чтоб только согреться на звонком ветру,
Пронзительном, злом, и, увидев славянку,
Бойцу подносившую в рюмке сливянку,
Тебя вспоминал на далеком юру.
И думал с тоскою: «Теперь хорошо бы,
Как после работы и после учебы,
К тебе возвратиться домой на Каштак».
И мой экипаж согласился: еще бы!
Давно бы зазноба спасла от озноба,
И рюмку она поднесла бы не так.
И мой экипаж согласился. Конечно,
И танки не вечны, и войны не вечны,
И мы возвратимся когда-то домой,
Родных и друзей расцелуем, обнимем,
И сядем за стол, и чокнемся с ними,
Но путь наш домой
Лежит через бой.
Со мной ничего не посмеет случиться,
Я должен любить еще, жить и учиться,
Об этом я знал и за крайней чертой,
Когда ничего уже не оставалось:
Ни сил, ни патронов, лишь только усталость.
Когда я держался на хватке одной.
Я с детства учился так в жизни держаться,
Так впутаться в жизнь, так с нею связаться.
Так крепко ее привязать у седла,
Чтоб жизнь от меня не могла отвязаться,
Чтоб жизнь от меня не могла отказаться,
Чтоб жизнь без меня обойтись не могла.
Да, верю я в жизнь, и не ставь мне в вину ты
Ни это пристрастье, ни эти минуты.
Мальчишкою тоже меня не зови.
Ведь молодость хочет быть абсолютной –
И жизнь принимать от салюта к салюту.
И хочется верить тебе и любви.
Опять протяни мне далекие руки
Сквозь версты разлуки, сквозь горькие муки,
Подругою верной, порукою будь.
Затянута жизнь пулеметною лентой,
Как зимы снегами, как ливнями лето.
Благослови.
Мы выходим в путь.
Далеко-далеко от скал Таганая,
Военную славу свою обгоняя,
Уралец-танкист на битву спешит,
Покинув землянку, выходит он к танку,
А вьюга рисует на окнах землянки
Булатный рисунок его души.
Над нами полощет военное знамя,
Опять пулеметными очередями
В бою измеряется жизни длина.
И утро в сиянии артиллерийском
Встает над Малькове, над Велька-Лазиском,
Над Польшею. Доброе утро, война.
