Михаил Кузмин — Суд: Стих

Дамы, дамы, молодые люди,
Что вы не гуляете по липкам,
Что не забавляетесь в Давосе,
Веселя снега своим румянцем?
Отчего, как загнанное стадо,
Вы толпитесь в этом душном зале,
Прокурора слушая с волненьем,
Словно он объявит приз за хоккей?
Замелькали дамские платочки,
Котелки сползают на затылок:
Видно, и убитую жалеют,
Жалко и убийцы молодого.
Он сидит, закрыв лицо руками;
Лишь порою вздрагивают уши
Да пробор меж лаковых волосьев
Проведен не очень что-то ровно.
Он взглянуть боится на скамейку,
Где сидят его родные сестры,
Отвечает он судье, не глядя,
И срывается любимый голос.
А взглянул бы Вилли на скамейку,
Увидал бы Мицци он и Марту,
Рядом пожилого господина
С черной бородою, в волчьей шапке..
Мицци крепко за руку он держит.
Та к нему лисичкою прижалась.
— Не волнуйтесь, барышня, о брате:
Как бы судьи тут ни рассудили,
Бог по-своему всегда рассудит.
Вижу ясно всю его дорогу, —
Труден путь, но велика награда.
Отнимаются четыре чувства:
Осязанье, зренье, слух — возьмутся,
Обонянье испарится в воздух,
Распадутся связки и суставы,
Станет человек плачевней трупа.
И тогда-то в тишине утробной
Пятая сестра к нему подходит,
Даст вкусить от золотого хлеба,
Золотым вином его напоит:
Золотая кровь вольется в жилы,
Золотые мысли — словно пчелы,
Чувства все вернутся хороводом
В обновленное свое жилище.
Выйдет человек, как из гробницы
Вышел прежде друг Господень Лазарь.
Все писцы внезапно встрепенулись,
Перья приготовили, бумагу;
Из дверей свидетелей выводят,
Четверых подводят под присягу.
Первым нищий тут слепорожденный
Палкою настукивал дорогу,
А за ним домашняя хозяйка —
Не то бандерша, не то сиделка.
Вышел тут же и посадский шкетик,
Дико рот накрашен, ручки в брючки,
А четвертым — долговязый сыщик
И при нем ищейка на цепочке.
Встали все и приняли присягу.
— Отчего их четверо, учитель?
Что учил ты про четыре чувства,
Что учил про полноту квадрата,
Неужели в этом страшном месте
Понимать я начинаю числа?
Вилли, слушай! Вилли, брат любимый,
Опускайся ниже до предела!
Насладись до дна своим позором,
Чтоб и я могла с тобою вместе
Золотым ручьем протечь из снега!
Я люблю тебя, как не полюбит
Ни жена, ни мать, ни брат, ни ангел! —
Стали белыми глаза у Вилли,
И на Мицци он взглянул с улыбкой,
А сосед ее тихонько гладит,
Успокаивает и ласкает;
А в кармане у него конвертик
Шелестит с американской маркой:
«Часовых дел мастеру в Берлине,
Вильмерсдорф, Эммануилу Прошке».