(Последняя ночь государства Российского)
Как смертникам жить им до утренних звезд,
И тонет подвал, словно клипер.
Из мраморных столиков сдвинут помост,
И всех угощает гибель.
Вертинский ломался, как арлекин,
В ноздри вобрав кокаина,
Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,
Подбирая по буквам вина.
Первое — пили борщи Бордо,
Багрового, как революция,
В бокалах бокастей, чем женщин бедро,
Виноградки щипая с блюдца.
Потом шли: эль, и ром, и ликер —
Под маузером всё есть в буфете.
Записывал переплативший сеньор
Цифры полков на манжете.
Офицеры знали — что продают.
Россию. И нет России.
Полки. И в полках на штыках разорвут.
Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)
Пустые до самого дна глаза
Знали, что ночи — остаток.
И каждую рюмку — об шпоры, как залп
В осколки имперских статуй.
Вошел
человек
огромный,
как Петр,
Петроградскую
ночь
стряхнувши,
Пелена дождя ворвалась с ним.
Пот
Отрезвил капитанские туши.
Вертинский кричал, как лунатик во сне:
«Мой дом — это звезды и ветер…
О черный, проклятый России снег —
Я самый последний на свете…»
Маяковский шагнул. Он мог быть убит.
Но так, как берут бронепоезд,
Воздвигнулся он на мраморе плит
Как памятник и как повесть.
Он так этой банде рявкнул: «Молчать!» —
Что слышно стало:
пуст
город.
И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночах
Его поддержала «Аврора».
