Поэма
Я пришёл к тебе, Бабий Яр.
Если возраст у горя есть,
Значит, я немыслимо стар.
На столетья считать — не счесть.
Я стою на земле, моля:
Если я не сойду с ума,
То услышу тебя, земля, —
Говори сама.
Как гудит у тебя в груди!
Ничего я не разберу —
То вода под землёй гудит
Или души лёгших в Яру.
Я у клёнов прошу: ответьте,
Вы — свидетели, поделитесь.
Тишина. Только ветер —
В листьях.
Я у неба прошу: расскажи!
Равнодушное — до обидного…
На лице твоём ничего не видно.
Может, камни дадут ответ?
Нет…
Кляча пасётся на жидкой травке,
Жуёт рыжеватую ветошь.
— Может, ты мне ответишь?
Кляча искоса глянула глазом,
Сверкнула белка голубой белизной.
И разом сердце наполнилось тишиной,
И я почувствовал: сумерки входят в разум,
И Киев в то утро осеннее — передо мной…
Сегодня по Львовской идут и идут. Мглисто.
Долго идут. Густо, один к одному.
По мостовой, по красным кленовым листьям,
По сердцу идут моему.
Ручьи вливаются в реку. Фашисты и полицаи
Стоят у каждого дома, и палисада.
Назад повернуть не думай. В сторону не свернуть.
Фашистские автоматчики весь охраняют путь.
А день осенний солнцем насквозь просвечен,
Толпы текут — темные на свету.
Тихо дрожат тополей последние свечи,
И в воздухе: «Куда нас ведут?»
«Куда нас ведут сегодня?»
«Куда?»- вопрошают глаза в мольбе.
Эта процессия длинная, безысходная
Идет на похороны к себе.
За улицей Мельника — кочки, заборы, пустошь.
И стенка еврейского кладбища. Стой…
Здесь плиты наставлены очень густо,
И выход к Бабьему Яру, как смерть, простой.
Уже всё понятно… И яма открыта, как омут.
И даль озаряется светом последних минут.
У смерти — предбанник. Фашисты по-деловому
Одежду с пришедших снимают и в кучи кладут.
И явь прерывается вдруг ещё большею явью.
Тысячи пристальных, жизнь обнимающих, глаз,
Воздух вечерний, и небо, и землю буравя,
Видят всё то, что дано нам увидеть раз…
Выстрелы, выстрелы, звезды внезапного света,
И брат обнимает последним объятьем сестру…
А юркий эсэсовец лейкой снимает всё это,
И залпы… И тяжкие хрипы лежащих в Яру.
Люди подходят и падают в яму, как камни —
Дети — на женщин, а старики — на ребят.
И, как пламя, рвущимися к небу руками
Воздух хватают, бессильно проклятья хрипят.
А там мужчин закопали живыми в яму.
И вдруг из земли показалась рука, в завитках затылок…
Фашист ударил лопатой в затылок прямо.
Земля стала мокрой и сразу застыла…
Я пришел к тебе, Бабий Яр,
Если возраст у горя есть,
Значит я немыслимо стар,
На столетья считать – не счесть!