Еду ли ночью в столице огромной,
Иль по деревне унылой брожу,
Жалкий ребенок, больной и бездомный,
Всюду, страдалец, тебя нахожу.
Страшно во мне заволнуется совесть:
Нужно бы детскому горю помочь,
Да не могу! Но правдивую повесть
В грустных стихах передать я не прочь.
Не утомит вас рассказ мой недолгий.
…Где-то далеко, осенней порой,
В бедной деревне, стоящей над Волгой,
Свет увидал мой ребенок-герой. —
«Как его имя?..» —
Не в имени дело —
Дело-то в совести, в правде людской..
(Это вот дело у нас охладело, —*
В «Помощи детской», замечу с тоской).
Духом и сердцем мы все ослабели,
Трудно нам детскому горю внимать!
Но возвратимся назад — к колыбели,
Да и послушаем бедную мать.
Что-то она, наклонившись к сыночку,
Шепчет-поет… Различить мудрено…
Громче ее в эту темную ночку
Снежная вьюга шумит чрез окно.
«Выращу, дитятко, выращу, миленький!» —
Мать заунывно поет.
«Вырастет дитятко слабенький, хиленький!» —
Буря ответ подает.
«В свете жить будешь с талантами многими…» —
Мать заунывно твердит.
«Будешь лежать ты в больнице с убогими!» —
Буря-злодейка гудит.
Мать напевает: «Спи, дитятко милое,
Спи, ни о чем не скорбя!»
Буря шумит: «Спи, дитя опостылое,—
Я заморожу тебя!»
Мать голосит: «Я живу без хозяина,
Сын мой в ученье пойдет…»
Буря смеется: «Как Авель от Каина,
Смерть он в «ученье» найдет».
Молится мать: «Богородица-матушка,
Я об сыночке молю!»
Буря ревет: «Пропадет Калистратушка,
Мальчика я погублю…»
…Имя «героя» сказала нам буря, —
Так ли, не так ли, я имени рад…
Вырос ребенок, и, брови нахмуря,
Принял «хозяин» тебя, Калистрат.
Буря-пророчица, певшая песни
Над колыбелью сиротской твоей,
Правду сказала: работай, хоть тресни,
А поперечить злодею не смей!
Он ведь хозяин. Он твой благодетель,
Разуму учит, ругаясь, грозя.
Он говорит:
— Вам господь мой свидетель,
Что обходиться без плети нельзя!
Страшно в деревне балуются дети,
Сразу не могут понять ремесла…
И засвистали над мальчиком плети
Ночью и днем без числа… без числа!
Вспомни здесь кстати, мой добрый читатель,
Что говорил о ребенке другом
Наш знаменитый, великий писатель
В чудном стихе, как алмаз, дорогом.
«Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки
Ты согревала дыханьем ему.
Он не смолкал — и пронзительно звонок
Был его крик… Становилось темней…
Вдоволь поплакал и умер ребенок…»
…Но Калистрату жилося трудней,
Мать его руки не грела дыханьем,
Лаской ребенку помочь не могла;
Не совладала с нуждой и страданьем
И на погосте близ мужа легла.
Кто защитит сироту Калистрата?
Рано, бедняжка, он стал понимать —
Горе какое, какая утрата,
Если погибнет кормилица-мать.
