Текст произведения
Константин Абрамович Липскеров (1889-1954) — русский поэт Серебряного века, переводчик и художник. Его лирика выделяется слиянием классических западноевропейских форм (сонет, рондо) с восточной тематикой и мотивами.
Липскеров переводил значимые образцы восточной поэзии и эпоса — это расширяло его художественный диапазон и делало его голос уникальным в русской литературе начала XX века.
* * *
Иду вдоль Кузнецкого Моста
Дни и ночи, дни и ночи
Большая комната
Вот эта комната, которая согрела
Приветно путника, пришедшего без сил.
Здесь внуки родились, здесь предок опочил,
Здесь положили в гроб упитанное тело.
В дни сельских ярмарок она ли не пестрела.
Здесь, в этой комнате, весь праздник проходил.
Здесь наша фермерша (припомнил старожил),
Царя среди крестьян, браслетами блестела.
Покой был выбелен, огромен шкаф и стар —
Выпячивал в углу фанер своих муар,
И гипсовый Христос там поникал в мученьи,
Он с изъязвленным лбом склонял на пьянство взгляд,
А запахи жиров и сала аромат
Взносились к Господу, как скверное куренье.
Бродяги
Протерты нищетой на спинах их лоскутья.
В осенний день толпой идут из кабаков
В туманы серые покинутых лугов,
Где буков заплелись краснеющие прутья.
Бредут среди полей, где песня умерла,
Где снежная метель сугробы навалила,
И смутной мельницы, раскинувшись уныло,
Четыре вертятся огромные крыла.
Мозолисты ступни. С сумой снуют бродяги
Рыть палками навоз, и мусор, и овраги,
И корма возле ферм их просит нищета.
И снова наобум, подобны сворам вшивым,
В свой бесконечный путь по рощам и обрывам
Спешат с проклятьями и знаменьем креста.
Водопой
В глубоком выгибе спадающей ложбины
Раскинули пруды свой зыблемый покой,
Для пестрого скота служа, как водопой,
И он купался в них, войдя до половины.
Спускались овцы вниз по падавшим путям,
Коровы тихие, кобылы в беге скором,
И черные быки и рдеющие — хором
Мычали, морды вздев к алеющим лучам.
И в неизбежной всё растаяло развязке, —
В паденьи вечном дня: свет, запахи и краски,
И дали пышные, и влаг потухших всхлип.
На пажити туман простер свой саван вечный,
Дороги прямо в ночь вступали, бесконечны,
И плыл больших быков как бы предсмертный хрип.
Газелла вторая
Неудача иль удача: всё — равно.
День ли смеха, день ли плача, всё — равно.
Выходи ж навстречу вихрю, если он
Встанет, гибель обознача: всё — равно.
Верь и птахам, что лукавят над тобой,
О любви опять судача: всё — равно.
Наши судьбы упадают на весы,
Ничего для них не знача: всё — равно.
Как принять тебе и радость, и печаль?
Разрешимая задача: всё — равно.
Забвение
Полуразрушен храм на склоне низких гор,
И смерть смешала здесь меж хмурого покоя
Богинь из мрамора с кумирами героя,
И славу приютил безвестных трав простор.
Рожком, в котором вздох былого слышен строя,
Наполнив тишь небес и моря кругозор,
Свой очерк сумрачный в лазури распростер
Пастух, ведя быков к уклонам водопоя.
С богами родственный, земли блаженный прах
Вотще красноречив, по-прежнему весною
Обводит капитель акантовой листвою.
Но хладный человек, забыв о древних снах,
Не дрогнув, слушает из глуби мглы безмолвной
Над участью сирен вздыхающие волны.
Закрытое
Пусть закрытым останется то, что для нас не открыто.
Пусть открытым пребудет лишь то, что открыто для нас.
Не напрасно для взора с туманом далекое слито.
Пусть закрытым останется то, что для нас не открыто.
Не напрасно нам сыплет безвестного синее сито
За звездою — звезду, за алмазом минуты — алмаз…
Пусть закрытым останется то, что для нас не открыто.
Пусть открытым пребудет лишь то, что открыто для нас.
Все дышит нежною и вечною душою
К. Сомову
Все дышит нежною и вечною душою,
И веер, и цветок, и тучки, и земля.
И стародавний мир, мечтанья утоля,
Очам является прелестной суетою.
Пусть мгла сгущается — струею золотою
Взлетает фейерверк в воздушные поля,
И маски, за полночь свидания продля,
Чуть прикрываются листвою негустою.
И утро катит вновь свой розовый поток,
И женщина на холм упала, как цветок,
И радуга поет: нечаянному верьте! —
Над легким роем дней амур царит один,
И жизнь бессмертная — беспечный арлекин —
Показывает нос безносой, глупой смерти.
Кузнечику
Былинку обогнув, пересекает мох
Жук озабоченный. Листком прикрывшись ловко,
Улитка нежится. А Божия коровка
Вползает бережно на свой чертополох.
Почил зеленый мир. Лишь злаков слышен вздох,
Лишь тихо бабочку качает мухоловка.
Но чья к скитаниям привычная сноровка
Тревожный в дремлющих родит переполох?
Прыгучий страж полей! Серебряной трещоткой
Стрекочешь тварям ты: «Вы жизнию короткой
Прельщайтесь, полюбив мгновенную красу.
Спешите! Рок не ждет! Мой зорок род от века!
След Человечихи я зрел и Человека
Я видел над собой смертельную косу».
Луна
Только в неверной воде может Луна расколоться,
Если с налета волной ветер захочет играть.
Только в холодных морях, только во мраке колодца
Только в неверной воде может Луна расколоться.
Ясно во мне Ты горишь. Ветру с Тобой ли бороться!
Вечно в душе для Тебя зауготовлена гладь:
Только в неверной воде может Луна расколоться,
Если с налета волной ветер захочет играть.
Ночь… Шум за окном
Нет, ничего! Пускай они шумят!
То жизнь шумит в своем пробеге грубом.
Но есть еще дыханье легких мят!
К твоим стихам — к росе — припали губы.
Как хорошо! Так значит, я могу
Еще могу я плакать по пустому
И сам, быть может, душу сберегу
Я голосу свирели золотому.
Ахматова! Андревна! Анна! Мне
Простите непочтительность такую.
Как я устал! Как ночь грустна в окне!
Как нежно вашу руку я целую!
Пастух
Пастух, не поспешай в извилистые горы
За скачущим козлом. Ты выбьешься из сил.
В ущельях Мeнала, где зной нас заточил,
Напрасны поиски. Приходы ночи скоры.
Останься. Вот кувшин. Вот ветка сикоморы.
Здесь дня мы подождем, приют нас дикий скрыл.
Но тише! Божества повсюду здесь, Мназил.
Гекаты видят нас божественные взоры.
Пещеру разгляди, хоть сумрак лег окрест.
Там прячется Сатир, дух этих горных мест.
Бог выйдет, если он не будет вспугнут нами.
Чу! Флейты скважины меж губ его звенят.
Взгляни: он за лучи цепляется рогами
И в пляску под луной моих ведет ягнят.
Плотник Назарета
Чтоб кончить поставец, не покладая рук,
Старик над верстаком кряхтит, поднявшись рано,
Рубанок двигает, не разгибая стана,
Лощило жесткое, скрежещущий терпуг.
Но замечает он, что вечереет луг
И к дому клонится тень мощного платана,
Где Богородица и мать святая Анна,
И отрок Иисус разделят с ним досуг.
Зной в воздухе разлит; недвижим лист; Иосиф,
На землю долото рукой усталой бросив,
Концом передника пот вытер трудовой.
А юный ученик, венчанный светлым кругом,
Все так же трудится во мраке мастерской,
И стружки золотом взвиваются над стругом.
Пруд
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —
Все отражая, пруд принимает зеркальный.
Все, что обычно, все, что приходит, как случай:
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи,
Суток мельканье — Вечности образ плывучий —
Стебель прибрежный, брызги от звездочки дальней,
Вечер и утро, свод бирюзовый и тучи —
Все отражая, пруд принимает зеркальный.
Сокровища жизни
Чтобы в шатре бытия полюбить все сокровища жизни
Надо шатер приподнять и взглянуть на мгновение в ночь.
Многое надо терять нам, печаль надо ведать на тризны
Чтобы в шатре бытия полюбить все сокровища жизни.
Чтобы отчизну любить — в далях надо грустить об отчизне
Чтобы уста полюбить — прикасаться к ним надо не мочь.
Чтобы в шатре бытия полюбить все сокровища жизни
Надо шатер приподнять и взглянуть на мгновение в ночь.
Старые мастера
Транквилл
В стране блаженной сей жил некогда Светоний,
И виллы, что была близ Тибура видна,
Меж виноградников еще цела стена
И арка с трещиной и гроздью на фестоне.
Сюда являлся он всегда на летнем склоне,
Вне Рима, в дни, когда лучилась вышина.
Здесь он лозу срезал, что ягодой грузна,
И жизнь его текла в незыблемом затоне.
И в сельской тишине, в которой медлил он,
Калигула бывал, и Клавдий, и Нерон,
И Мессалина тут влачила пурпур столы.
И стиля тонкого железным острием
Он, воск безжалостный скребя, вскрывал на нем
Капрейца старого желаний жар тяжелый.
У надгробья строителя
Он строил этот храм. Надгробья не качнув,
Под звезды вышел он, и голосом усталым
Чуть слышно говорил: «Немного изогнув,
Поднять бы линию вот эту… над порталом».
И мы с ним думали, прислушавшись к ручью,
Что Грушевый Ручей струится слишком быстро,
Что только что сейчас я слышал песню — чью? —
А он — читал указ Григория Магистра.
La Belle Viole
С балкона своего склоняется взглянуть
На путь к Италии с луарских побережий,
Нахмурив бледный лоб, в венке оливы свежей.
Фиалки девственной завянет скоро грудь.
Виолы пальцами касается чуть-чуть,
В тиши печаль свою отринутую нежа.
К нему летит, а он о ней грустит всё реже,
Взметая гордый прах, — великий римский путь.
От той, что называл он сладкой Анжевиной,
На нити трепетной душа летит в чужбины,
Когда в томленьи он, сжимающем сердца.
И голос, по ветру отброшенный далеко,
Ласкает, может быть, неверного глубоко
Той песенкой, что он составил для жнеца.
Всё душа безмолвно взвесила
Все спеши полюбить
Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно.
Всех спеши полюбить, ибо люди проходят, как сон.
Кто вблизи от тебя, тот не будет с тобой неизменно.
Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно.
Ты врага обними. Пусть вражда отлетает мгновенно.
Как обнимешь его, если скажут, что он схоронен?
Все спеши полюбить, ибо все проходяще и тленно.
Всех спеши полюбить, ибо люди проходят, как сон.
Все хорошо сегодня
Все хорошо сегодня! Целый день
Так спорилась привычная работа!
И — тихо. И усталость, а не лень
Закрытых книг ласкает переплеты.
Сейчас людей увижу, — и часок
Не буду омрачаться их вниманьем.
О если б сон в свой неуклонный срок
Мне сладким не грозил воспоминаньем!
Я отдохну тысячелетья три
Я отдохну тысячелетья три,
Затем опять вернусь на эту землю
И твоему — со мной поговори! —
Я голосу, как будущему, внемлю.
А может быть, я буду лишь цветком,
А может быть, я буду легкой птицей.
Не потому ль я розами влеком,
Не потому ль порой мне воздух снится?
А может, зверем лягу у дорог,
Ты ж со стрелой моей захочешь крови.
Но умереть у милых этих ног,
Послушай-ка, мне разве будет внове?
Здесь небеса — замена океана
Где бесконечная река
Из веток настругали вертела
Из стихов мы не выстроим дома
Из стихов мы не выстроим дома,
Не добудет жилища сонет,
Нам обычное незнакомо,
И дохода спокойного нет.
Истрепавши подошвы, в руки
Взявши палки, мы ищем вновь
Все дороги и все разлуки,
Все созвездья и всю любовь.
И читателям нужной прозы
Мы должны быть ненужней снов,
Глуше ветра, напрасней розы,
Бесполезнее облаков.
На Норке ветренно
На Норке ветренно. Вечерний Эреван
Зажег свои огни над золотом заката.
Но вот в просторной мгле воздушных, синих стран
Полиловевшего не стало Арарата.
И ветер в спину бьет, — и под гору слегка
Дорога к городу… удача за удачей.
Ведь все теплей в руке озябшая рука.
И вот становится совсем она горячей!