Клара Соломоновна Арсенева (1889-1972) – одна из тех поэтесс, которых «научила говорить» Ахматова. Она – типичная представительница женской поэзии не только начала XX века, но и, пожалуй, современной. Лирика поэтессы универсальна по форме и темам, чувства лирической героини узнаваемы и понятны. Крым и Петербург также занимают важное место в поэтической биографии Арсеневой, становятся источником вдохновения для создания пейзажной и городской лирики. В ее стихах особенно сильна любовная тема. Ее героиня практически всегда несчастна, забыта или обманута. Стихи Арсеневой полны штрихами исчезнувшего мира дореволюционной России, являются летописью переживаний чуткой женской души. Ее интонация всегда задумчива, отрешенна, созерцательна.
Дебютный сборник поэтессы привлек вполне дружелюбное внимание, последующим повезло гораздо меньше. Собственно, в советское время Арсенева посвятила себя переводческой работе. Только в последние годы она решилась вновь напомнить о себе как о поэтессе, однако в тот момент ее негромкая, глубоко личная, лира не привлекла должного внимания.
* * *
В тумане дни короче
Дорогами лесными тревожный свист машины
Дорогами лесными тревожный свист машины.
Но насыпь отделили плеснеющей водой.
На лестнице чердачной поставлю два кувшина
Наполненных цветами, из глины голубой.
Кричат лесные змеи, блестят перед закатом,
А в погребе распили старинное вино,
И часто заплывает туманом синеватым,
Холодным и тяжелым чердачное окно.
Лесную голубику развесила пучками
И шкур к зиме купила у финского купца…
Но кто, змееголосый, выходит вечерами
И свищет пса у двери соседнего крыльца?
Здесь тир бродячий был
Зоологическая лавка
Моя пери
Ни хвороста, ни дров, в кармане ни гроша
Из Тристана Дерем
Ни хвороста, ни дров, в кармане ни гроша.
Улитки холодней увядшая душа.
И в трубках нет давно следа табачной пыли,
А в памяти сады тюльпановые всплыли.
И пышный их расцвет в горниле летних дней
Мерещится душе взволнованной моей.
Пригрезится — пока бормочет еле-еле
Фитиль, что гроздья фиг давно уже поспели;
И тяжестью корзин с плодами стол гнетет,
И сердце, точно челн, забвенье унесет.
Осень
Песня
Солнце, ты близко?
Плечи мои опали!
Стелятся низко
И поют журавли:
Возле порога
Синяя стала вода,
К полю дорога
Смыта и нет следа.
Тонет подснежник,
Ждали так долго весну.
Я на валежник
Руки сложу и усну.
Тихо и сонно
Солнце пошло по воде,
И озаренные
Листья встают на гряде.
Ветры с востока
Косы мои размели.
Очень высоко
Поют журавли.
Пускай от родины вдали
Ранняя весна
Северный город
Каналом обведенный, он обнимал ознобом.
И пыль мешалась с дымом, а дым — с тоской гвоздик.
Мне с сердцем утомленным — он был весенним гробом,
И взор к воде и пыли, бесцветный взор поник.
В канале обводящем он плавал опрокинут,
И золотом тяжелым стекали купола.
И шел в нем тот, кто мною спокойно был отринут,
И шел в нем тот, кого я напрасно прождала.
Как ясно помню — где-то, в сквозных воротах можно
Увидеть было стены надводного дворца.
Я часто в это лето скиталась осторожно,
Чтобы не выдать сердца мерцаньями лица.
Стает снежок возле пня
Стает снежок возле пня,
Мокнет крыло у меня,
Нос под водицу сую,
Горькую клюкву клюю.
Каплет с тяжелых ветвей,
Ветер острее и злей.
Больше болотца, луна
Рано и низко видна.
Взвоет лиса на нее —
Вот оно все бытие.
Крыльями снег всковырну
И над водицей усну.
Птичьему слуху легко,
Выстрел узнать далеко,
Птичьему глазу темно —
Мох подо мной, или дно.
Тихо лежу в постели
Стает снежок возле пня,
Мокнет крыло у меня,
Нос под водицу сую,
Горькую клюкву клюю.
Каплет с тяжелых ветвей,
Ветер острее и злей.
Больше болотца, луна
Рано и низко видна.
Взвоет лиса на нее —
Вот оно все бытие.
Крыльями снег всковырну
И над водицей усну.
Птичьему слуху легко,
Выстрел узнать далеко,
Птичьему глазу темно —
Мох подо мной, или дно.
У моря спит забота
У моря спит забота
И много, много сил.
Недавно умер кто-то,
Кто голос мой любил.
Волна и сон безлюдный,
В песок ушло крыльцо.
Мне вспомнить было трудно
Знакомое лицо.
Далекий призрак горя,
И скорбь, как сон, легка.
А голос мой для моря,
Для моря и песка.
Фонари висели на улице недлинной
Фонари висели на улице недлинной,
Дни душистей стали, сумерки короче.
Рыбьими хвостами, всплесками из глины,
Белые фасады разукрасил зодчий;
Выдвинул террасу на пустое взморье,
Вычернил решетки цветников тюльпанных.
Только путь приморский пропадал во взоре,
И свистки кричали в полосе туманной.
Друг светловолосый говорил устало:
«Расскажи о вышках в городе заморском,
Как одна долина нефтью протекала,
И в червонном храме светят желтым воском».