Милостивая государыня!
Лишь только я успел сказать:
«Ну, басенки мои и сказочки, прощайте,
Вас требуют, и мне вас больше не держать,
Ступайте;
Приятелям моим привык я угождать:
Они меня о том не раз уже просили,
Чтоб напечатать вас отдать», —
Все басни с сказками ко мне тут приступили,
И, каждая приняв и голос свой, и вид,
Старик мне первый говорит:
«Помилуй, что́ ты затеваешь,
Что ты без всякой нас защиты отпускаешь!
Ужли ты для того на свет нас жить пустил.
И нас, детей своих, лелеял и учил,
Чтоб мы на произвол судьбы теперь остались
И без прибежища скитались?
Не сам ли ты через меня сказал,
Что в море бы одним робятам не пускаться?
А ты теперь и сам что делать с нами стал?»
Бедняк тож к речи тут пристал:
«А я куды гожусь? Как в свет мне показаться?
Ты знаешь, батюшка, довольно, свет каков,
Какое множество развратных в нем умов;
Ты знаешь, сколько в нем на правду негодуют.
И как порочные умы об ней толкуют?
А ты ведь, батюшка, когда нас воспитал,
Ну дети, правдою живите.
И правду говорите», —
Всегда нам толковал.
Так ты нас под ее защитой отпускаешь?
Помилуй, разве ты не знаешь,
Какой по бедности моей мне был прием
В беседе перед богачом?
Чего же доброго теперь мне дожидаться,
Когда мне в свет еще и с правдой показаться?
Нет, ежели ты в свет задумал нас пустить,
Отдай Дьяковой нас в покров и защищенье.
Тогда хоть мы от злых услышим поношенье,
Что станем правду говорить,
Но в ней не гнев найдем, увидим снисхожденье;
Ее одно в том утешенье,
Один закон, одно ученье,
Чтоб правду слышать и любить.
Она нас иногда от клеветы избавит,
А именем своим тебя и нас прославит.
И наших недругов заставит, может быть,
Еще нас и любить.
Хоть в свете истина собой и не терпима,
Так из прекрасных уст всё может быть любима».
— «Как? ей представить вас? что вы, с ума сошли?
Подите ж прочь! пошли! пошли!»
Сперва-таки как лад просили, всё просили;
Но вдруг как подняли и плач, и вой такой!
«Ой! батюшка, постой! постой!
Ой! что задумал ты над нашей головой!»
Тут все они свои заслуги протвердили
Без череды и чередой.
Иная басня тут медведем заплясала,
Другая тут свиньей визжала.
Медведь сказал
«Что, разве ты забыл, как в басне я плясал?»
Свинья свое напоминала
И с прочими туда ж твердит:
«Припомни, как меня в девятой басне били,
Гоняли, мучили, тузили».
Слоны с коровой приступили.
Корова говорит:
«Что, разве даром я под седоком страдала,
а лошадь службу отправляла
И невпопад ступала?
А что я не скакала,
Так я не виновата в том,
Что не роди́лася конем».
Слоны свое тут толковали:
«Да мы чем виноваты стали,
Что, новый ты совет затеяв учредить,
С нами,
С слонами,
Скотов с предлинными ушами.
За красное сукно изволил посадить?
Иль наши все труды пропали?
Так из чего ж бы нам служить?»
И уши криком мне и воем прожужжали.
Другие было все туда ж еще пристали;
Но я, чтоб как-нибудь скоряй их с шеи сжить,
Стал гнать их от себя, кричать на них, бранить:
«Поди, уродлива станица, отступися!»
Они, сударыня, и пуще привяжися.
Я им в рассудок говорить:
«Да как уродов вас Дьяковой мне представить?
Иль вкус и красоту ее мне оскорбить
И самому себя пред нею обесславить?
Ну, кстати ли?» — Они никак не отставать;
Стоят на том, чтоб Вам в защиту их отдать:
Хотя бы, говорят, мы ей не показались,
Так мы бы именем ее покрасовались.
Я всё не смел им обещать,
Как вздорная меня станица ни просила;
Но вдруг, где ни взялась, жена тут приступила,
Котору в сказке я десятой описал;
Тут я, сударыня, что делать, уж не знал,
И, чтоб скоряй с ней разойтиться,
Я был уж принужден решиться.
«Да, да, — я ей сказал, —
Так точно, знаю, знаю…
Подите только прочь, я всё вам обещаю…»
Дав слово, должен я сдержать.
Не надобно бы так нескромно обещать;
Но, силу кротости и власть рассудка зная
И вздорную лишь тем исправить уповая,
Подумал я: «Пускай же будет и она
На путь прямой обращена;
Не первая то будет злая
Обезоружена жена…»
Пожалуйте ее, сударыня, исправьте;
А мне простите слог простой,
И счастье тем мое составьте:
Позвольте, чтоб Вам был покорнейшим слугой,
милостивая государыня,
N. N.
