Собрание редких и малоизвестных стихотворений Григория Корина. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину его поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэта.
* * *
Не земля, не в небе птаха
Не земля, не в небе птаха,
Где и я летал, малец,
Родина моя – два праха,
Мать моя и мой отец.
Родина – мой брат — подвижник
Крест принявший на войне,
Дети, внуки, каждый ближний,
Воскрешаемый во сне.
И не белые березы,
И не вешний сок берез —
Родина – с рассвета слезы –
Горше в мире нету слез.
Стихи и власть
Стихи и власть — две роковые страсти
Две разные извечно стороны —
Где повеленьем высочайшей власти
Поэты все заране казнены.
В какую-то минуту или миг
В какую-то минуту или миг
Ты отвернешь свой взор от стопки книг,
И не остывший в пальцах черновик
Засветится над прожитою жизнью.
Стих-предсказание
Стих — предсказание, в котором боль свою
Предощущаешь, противопоказан,
Я им уже достаточно наказан
И не листу его, забвенью предаю.
Печальный дар — себе же накликать,
Нам каждому, наверно, уготован.
О, не заигрывай со смертью. Бросишь слово,
И явится с десницею багровой
И не отцепится. Попробуй-ка, отвадь!
Что тебе небо, свобода, размах
Что тебе небо, свобода, размах
Крыльев поющих,
Если ты их не видала во снах,
Даль стерегущих.
Глянешь в окно — там метель или дождь,
Осень ли, лето —
Зернышко клюнешь, водички попьешь,
Вякнешь с рассвета.
Птица, рожденная в долгом плену,
Что ты умеешь?
Песенку только и знаешь одну,
С ней и седеешь.
Дать тебе волю — вернешься опять
В клетку свою же.
Ты разучилась свой хлеб добывать.
Есть ли что хуже?
Земная жизнь так обернется круто
Земная жизнь так обернется круто
Что Божескую можно проглядеть.
И все решит всего одна минута,
Когда в дверях засуетится смерть.
И грешный, ты подумать не успеешь,
О чем бы думать должен весь свой век,
А был ты не слабей и не глупее,
Чем всякий в этой жизни человек.
Но дом твой донимал тебя, работа,
И внуки подымались за детьми,
И только вытирал ты капли пота,
И каплей пропадал ты меж людьми.
И яростный от траты бесполезной
Родне подать спасенья верный знак,
И не заметил, как над самой бездной
Один остался, немощен и наг.
О мой Господь! Неужто перед раем
Перед несчастным затворишь врата,
И не узнает он, всю жизнь караем,
О чем Твои напомнили уста.
Я живую связь утратил
Я живую связь утратил
С домом, с небом и землей,
Что ни говорю — некстати,
Словно это не со мной.
И не в силах вспомнить, Боже,
Собственной своей строки,
Той, которой был отброшен
Я от гробовой доски.
В тьмущей тьме, порой собачьей,
Свет последний брезжил мне,
Словно змей в руке ребячьей
С белым гребнем в вышине.
Я ладонь разжал, и нитка
Снизу, сверху разрослась,
И раздался свет, и пытка
Вдруг строкой отозвалась.
«Жизнь моя…» — и глянул тихо
В тихий свет, в тишайший миг.
И тогда забрезжил выход,
Выход мой — в слезах моих.
Стала жизнь всего дороже,
Гасли чертики в глазах…
А теперь я трезв, мой Боже,
Трезв, как пень, как пыль, как прах.
Мой Господь, Ты не меня
Мой Господь, Ты не меня,
Ближних за меня помилуй,
Безутешных, прущих силой
В бесконечных путах дня.
Им и к вечеру невмочь,
Не найти нигде покоя, —
День, все выгребет живое
И в помойку бросит ночь.
Хлеб не хлеб и плоть не плоть,
Слова не найти живого.
Сколько намело чужого,
Нанесло вокруг, Господь.
Тут бы пред Тобою пасть,
А в душе нет силы, свету.
Вся антихристова власть
Тычет их лицом в газету.
В ней ни слова не прочесть
В ранний час и в вечер поздний —
Только дьявольские козни,
Только дьявольская весть.
Не поддамся, я — старик,
А как сердцу молодому,
Глянувшему в мир из дому,
В мир, который так велик?
Пощади их, а вину
Мне за них взвали на плечи.
Я — старик, мне недалече
К Твоему прильнуть окну.
Мы состарились, два старика
Мы состарились, два старика,
И никто из двоих не ухожен.
Поседели собачьи бока,
Днем и ночью ты чем-то встревожен.
От людей скрыл под шерстью глаза,
Императорский шитцу, японец,
Ниспослали тебя небеса,
И живешь у московских околиц.
Вот и ходим мы, два старика,
Дважды в день, спозаранок и к ночи,
Не спускаю тебя с поводка,
Вдруг озлишься и номер отмочишь.
А прикрикнуть, тебя наказать
Не могу, и уста мои немы.
Молодым ты взлетал на кровать
Черным пышным цветком хризантемы.
Ни на шаг друг от друга, вдвоем,
Да и спим, как на нарах понурых,
Ты лежишь под кроватью пластом,
И гашу я о блюдце окурок.
Говорящая птица, ты в полете своем
Говорящая птица, ты в полете своем
Ничего не слыхала о сыне моем?
Надышался он летом, прожил только три дня
А увидел ли в небе он вспышки огня?
Ты Петрушей зовешься, а он был Петром,
А быть может, родился он с птичьим пером?
Ты ведь райская птица, близка тебе твердь,
Может быть, за три дня
с ним не справилась смерть?
И не ты, может, он на плечо мое сел,
И молчит, и все смотрит, как я уцелел,
И мне страшно смотреть на него, видит Бог, —
То не сын мой глядит, то глядит ангелок.
Я в очередь, которая годами
Я в очередь, которая годами
Продлится, как положено, встаю,
И рукопись, набитую стихами,
Подобию прилавка отдаю.
Пока она продвинется на четверть,
Спокойного мне не увидеть дня.
А там, гляди, еще одно поветрие,
И вовсе позабудут про меня.
Но и тогда, среди толпы орущей,
Я молча и безропотно стою, —
За день прошедший и за день грядущий
На очередь я злобы не таю.
Я к ней привык. Среди ее отдушин
Есть и моя — в молчанье гробовом, —
Да видит глаз, да слышат мои уши,
Да не иссякнет дух мой под ребром.
Льют дожди
Льют дожди. Как не бывало лета.
На листву живую сыплет снег.
В красном доме Облмоссовета
Пришвартован Ноев мой ковчег.
Надо мной дамоклов меч прописки.
Снится море, снится мне Баку.
Редко посылаю письма близким,
Не могу писать их на снегу.
Под землей всего теплей столица.
Из метро выталкиваюсь в свет.
И стою, боясь пошевелиться, —
Краснорожий Облмоссовет.
Я забыл, когда ты умер
Я забыл, когда ты умер,
Память, словно решето, —
Два числа в Господней сумме,
Две цифири от и до
Не припомнить — отнято.
Год не отличу от года,
А прошло, наверно, два,
Я забыл твой день ухода
И в твоих устах слова
Древнего людского рода.
Как забыл тот день и час?
Мог ли думать — позабуду!
А звучал нам Божий глас,
Нас он свел в последний раз
И развел двоих покуда.
Стал ты небом, я землей,
И над нами Ангел реял,
И простился ты со мной,
Голос ожил твой немой,
С каждым вздохом все роднее,
Как же день не вспомню я,
Окунулся весь в разлуку, —
Снег ли таял ноября
Или летняя заря
Обрекли меня на муку.
Я куст дикорастущий
Я — куст дикорастущий.
На выжженной стерне.
От легкой райской кущи
Живу я в стороне.
По мне метет поземка,
И град стучит по мне.
Я сам себе подкормка
Без помощи извне.
И сам я выбрал поле
И небо над собой.
С дикорастущей волей,
С безумною судьбой.
Нехитрая душа
Нехитрая душа,
Она всего вернее, —
Собой не дорожа,
Не ищет панацеи.
От горя, от всего
Спасения не ищет,
Не мучит никого,
Удел свой видит нищим.
Но и руки своей
Протянутой не прячет,
Обидчика слабей,
Пред ним не сникнет в плаче, —
Не от гордыни, нет!
И не принудить слабость!
В ней поднебесный свет
Хранит с рожденья храбрость,
Нехитрая душа
Ничью не слышит свару.
За грех не свой, дрожа,
Приемлет молча кару.
Сахарову
Для бездарей, тупорожденных
Живет Россия. Страшный сон
Артиллерийских, пеших, конных,
Моторизованных колонн.
Андрей Дмитриевич! Прощайте!
Прощайте все, и мал и стар,
И более не возрождайте
Провидческий России дар.
От первых ласточек свободы
До беспощадных похорон
Мертворожденно льются годы,
И клонит в смерть, и клонит в сон.
Когда на бреющем, на ИЛах
Когда на бреющем, на ИЛах,
Мы шли по головам врагов,
Порой на приземленных крыльях
Спекались волосы и кровь.
И трудно было нам поверить,
Тогда вернувшимся живым,
Что это волосы, не перья
Прилипли к крыльям роковым.
Что убудет, вновь прибудет
Что убудет, вновь прибудет,
Не ленивица земля,
Все меняются — и люди,
Змеи, овцы, тополя.
Нет бессмертья, даже камень
В трещинах, себя разнес,
Кто же держит нас веками,
Нас, одну из многих звезд?
Даль раскинулась над нами,
Утром свет, а к ночи тьма
Гладит вечными руками
Наши хрупкие дома.
Желтые чаши тюльпанов
Желтые чаши тюльпанов
Скорбные скрыли дни.
Словно из пепла туманов
Утром взошли они.
Словно приснилось им гетто,
И покидали его
Желтые звезды рассвета,
Уже не боясь никого.
Он высмеял ниженегородца
Он высмеял ниженегородца,
Еще не зная, как придется
Ему за это отвечать,
Когда российская печать
На Горьком — идоле сойдется
И станет нехристь величать.
Но выпустив нежданно джина,
Корней молчал, пока машина
Работала на идола, пока
Не вышла вся до строчки мешанина,
И гениальный облик гражданина
Не скрасила надгробная доска.
Корней был тоже в гуще похоронной,
И видел, как земное лоно
Над идолом сомкнулось навсегда.
Корней свою похоронил сатиру,
Покамест идол нес свой гений миру
И адские распахивал врата.
Потом он с юной страстью непреклонной,
С толпой расставшись похоронной,
Себя от скверны очищал.
Спасенный тем, не этим веком,
Он умер честным человеком,
Каким он путь свой начинал.