Где черепа блеснут под покрывалом,
Там сторожей уж не увидим мы.
Мы, мертвецы, которых здесь навалом,
Готовы в путь через шторма зимы.
На катафалках высоко и жёстко,
Под омерзительным тряпьём сидим.
И с потолка на нас летит извёстка,
Христос с простёртыми руками — в дым.
Свершилось наше время. Катит прочь.
Так нас — долой? Глядите, мы мертвы.
В зрачках белёсых поселилась ночь.
Мы не проснёмся никогда. Увы.
Прочь от величья нашего. Назад!
Не трогать тех, кто видит, как плечом
В страну зимы, в седой её закат,
Врастает тень, не помня ни о чём.
Вам, что иссохли в карликов, невмочь,
Вы — сдулись, сморщились, вы труп живой.
А мы, как горы, вырастаем в Ночь,
Как боги, в Смерть врастаем с головой.
Понатыкали свечек, погляди!
Мы, вытащены вами из углов,
Хрипели, в синих пятнах на груди,
Но Птица-Смерть откликнулась на зов.
Мы — вырезаны из дубов, цари,
Из воздуха, где царство этих птиц,
Мы в камышах, как белый зверь зари,
Само смиренье круглых сих зениц.
Нас осень сбросит. Гниль десятилетий,
Мы вытекали в водосточный люк.
По волосам, свалявшимся, как плети,
Жара июля ползала, паук.
Мы — без имен, мы выгнили, как ветошь,
В пустых каморках, врозь, по одному,
Зачем нас звать, когда погас наш светоч,
Свиданье с мраком нарушать — к чему?
Взгляните на того, чей смех в пыли
Исторгнут ртом, хоть нет ни губ, ни глаз,
Но чей язык, свисая до земли,
Как пеликан, высмеивает вас.
Он покусает вас. Он месяц-два
Гостил у рыб и провонял насквозь.
Улитками покрыта голова,
Они приветствуют вас, рожки врозь.
— Звук колокольчика. — И сгинут в дым.
На чёрных пальцах тьма ползёт в дыму.
В бесчисленных гробах у стен лежим,
В далёком доме мы по одному.
Вечный покой. Остаток жизни тут
В чёрном дыму распад переживёт.
И ветер смерти, бросив наш приют,
Из лёгких, наглотавшихся пустот,
Стремится вон, где долгие дожди,
Как монотонный стук в ушах, притом
Прислушаемся к мраку, подожди,
Не грянет ли и в нашем доме гром.
И вспыхивает синий ореол
Вкруг наших лиц — гниения лучи.
Пусть скачет крыса по тому, кто гол,
Мешать не будем ей, молчи, молчи.
Мы, как гиганты, что мечом обвиты,
Шли, Голиафы, ударяя в грудь.
Теперь же только мыши наша свита,
И в нашем теле червь проделал путь.
Мы Икариды, что на крыльях белых,
Влетали в молнию, как в синий свет,
И падая спиной вперёд, в пробелах
Все ещё башен слышали сонет.
Мы в небе, где затерянные дали,
В просторах моря, где летит волна,
На шхуне в зарево заката мчали,
Летели в бурю, что любви полна.
А что же в небе, в блеске, много ль пищи
Уму и взору? Пустота. И вой.
И стук костей. Вот так роняет нищий
Свой грош, и грош звенит по мостовой.
Чего же ждёт Властитель? Дом набит.
Тесны каморки. Караван-сарай.
Уж рынок мертвецов костьми гремит,
Рожком визгливым мчась в пустынный край.
Чего он медлит? Мы вошли в азарт.
Одеты и обуты. Сыты. Злы.
Где наш Вожатый, где его штандарт,
Чтоб наши, вскинувшись, прикрыть мослы.
Куда он сдует нас огнём и дрожью,
В какие сумерки мы полетим?
Доколе нам одним стоять под ложью
Насмешливых небес, пустых, как дым?
Забудут ли нас здесь, на верхотуре?
В реку забвенья кинут малых чад?
Иль нас швырнут на пропитанье буре,
Как галки на пожар заката мчат?
Цветами ли мы станем, птицами ли в щедрых
И гордых синих высях, в гневе далёких морей?
Или кротами в земных ковыряться недрах
И глохнуть чем вернее, тем скорей?
Станем вплетаться в косички весны шаловливой?
Веткой цвести? И дремать в сладчайшем плоде?
Или стрекозами синими в тихом заливе
Трепетно лилий касаться на чистой воде?
Словом ли будем, доселе неслыханным, новым?
Или дымком, вечереющем в свете ином?
Плачем ли счастья, истерикой, трепетным словом?
Факелом в тёмной ночи? Или попросту сном?
Или — никто не придёт к нам,
И будем мы гнить виновато,
Под хохот высокого месяца,
Что не уймётся никак,
И распадёмся в ничто, —
И малыш нас, огромных когда-то,
Спокойно сожмёт
В свой маленький хилый кулак.
