В высях, где тени сгустились в тьму,
В тысяче вечностей над бездной мук,
Над бушеваньем ливней является
Бледное, как утро, божье лицо.
Дальние церкви наполняет сон
Сфер, безмерный, как лепет арф,
Когда, как месяц с большого небосвода,
Белое наклоняется божье чело.
Приблизьтесь. Рот его — сладкий плод,
Кровь его — тяжкое медленное вино,
На его губах в темно-красной заводи
Зыбок синий жар полдневных морей.
Приблизьтесь. Нежен, как бабочкина пыльца,
Как юной звезды золотая ночь,
Мерцает рот в бороде златобородого,
Как в темном раскопе мерцает хризолит.
Приблизьтесь. Он прохладней змеиной кожи,
Мягче пурпурных царских риз,
Нежнее заката, который обесцвечивает
Дикую боль огненной любви.
Скорбь павшего ангела — словно сон
На лбу его, белом троне мучений,
Грустном грустью просыпающегося утром
О виденьях, канувших в бледный рассвет.
Глубже, чем тысяча пустых небес,
Его горечь, прекрасная, точно ад,
Чью пылающую бездну пронизывает
Бледный луч с полуденной вышины.
Его боль — как ночной двусвечник:
Взгляните: пламя облегло ему голову
И двумя рогами в дремучей роскоши
Из кудрей его вонзается в тьму.
Его боль — как ковер, по которому
Письмена каббалистов горят сквозь ночь,
И как остров, минуемый плавателями
В час, когда в дебрях кричит единорог.
Его тело — в нем тень и сень дубрав,
Взлет печальных птиц над большими заводями;
Это царь, в горностаях, задумчивый,
Тихо шествует сквозь склеп своих предков.
Приблизьтесь. Загоритесь его скорбями,
Впейте вздох его, холодный, как лед,
Вздох, принесшийся из-за тысяч эдемов
Ароматом, впитавшим любое горе.
Вот он смотрит, он улыбается, —
И душа в вас тиха, как пруд в камыше,
Тихо наполняемая пеньем Пановой
Флейты, льющимся из лавровых рощ.
Усните. Ночь, сгущаясь в соборе,
Угашает огни на высоком алтаре,
И огромный орел его безмолвия
Зыблет тень своих крыл на ваших лбах.
Спите, спите. Темный божеский рот
Вас коснется осеннею ли, могильною ли
Свежестью, и мнимый расцветет поцелуй,
Желт, как гиацинт, ядовит, как мучница.
