Дика гармония полдикого народа
И мрачен и криклив звук громких голосов;
Но дышат в песнях их отвага и свобода,
Наследье кровное их дедов и отцов!
Когда веселием, восторгом вдохновенный,
Вдруг удалую песнь весь табор запоет,
И громкий плеск похвал, повсюду пробужденный,
Беспечные умы цыганок увлечет,
На смуглых лицах их вдруг радость заиграет,
В глазах полуденных веселье загорит,
И все в них пламенно и ясно выражает,
Что чувство сильное их души шевелит.
Нельзя, нельзя тогда внимать без восхищенья
Напеву чудному взволнованных страстей!
Нельзя не чувствовать музыки упоенья,
Не откликаться ей всей силою своей!
Поют,- и им душа внушает эти звуки;
То страшно бешены, то жалобны они;
В них все: и резвый смех, и голос томной муки,
И ревность грозная, и ворожба любви,
И брани смелый вопль, и бурное раздолье,
И жизни без забот похмельное приволье!
Их табор сборище Алмей и удальцов,
Концерт их оргия, вой ада с песнью рая,
Востока дивного поэзия живая,
Гимн фантастический Шекспировых духов!
Но вот гремящий хор внезапно умолкает…
И Таня томная одна теперь слышна.
Ее песнь грустная до сердца проникает,
И страстную тоску в нем шевелит она.
Бледна, задумчива, страдальчески-прекрасна,
Она измучена сердечною грозой,
На ней видна печаль любови нежной, страстной,
И все черты ее искажены тоской.
О! как она мила! Как чудным выраженьем
Волнует, трогает и нравится она!
Душа внимает ей с тревожным наслажденьем,
Как бы предчувствием мучительным полна!
Но если ж песнь ее, с восторгом южной страсти,
Поет вам о любви, о незнакомом счастье,
О! сердцу женскому напевы те беда!
Не избежит оно заразы их и власти,
Не смоет слезами их жгучего следа!
Дика гармония полдикого народа
И мрачен и криклив звук громких голосов,
Но дышат в песнях их отвага и свобода,
Наследье кровное их дедов и отцов!
