Собрание редких и малоизвестных стихотворений Дмитрия Сухарева. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину его поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэта.
* * *
В Древней Греции рожденных
В Древней Греции рожденных,
Вижу девушек в саду.
Их лукавые походки,
Их крутые подбородки
Мне опять сулят беду.
Их волос коварный груз
Неспроста тесьмою связан.
Не войти бы мне во вкус,
Девы древности, союз
С вами — противопоказан!
Я сражен, убит, усоп,
Вдавлен в русский свой сугроб
Легкой ножкой неземною.
Ах, зачем коварный сноп
Связан кожаной тесьмою!
Гамлет
«Куда шагаем, братцы?» —
Печальный принц спросил.
«Идем за землю драться, —
Служака пробасил. —
За нашу честь бороться,
За кровное болотце
У польских рубежей».
«За вашу честь?
Ужель…»
Коли! Руби! Ура!
Пади, презренный трус!
Несметных тел гора,
Предсмертный хрип из уст,
Костей пьянящий хруст,
Пальбы разящий треск,
Пора! — гремит окрест.
Пора идти на приступ!
За честь!
За крест!
За принцип!
За землю!
За прогресс!
…Над тем болотцем стон
Который век подряд,
А в королевстве том
Опять
Парад.
Скрежещущих громад
Нелепая чреда —
Ползет, ползет тщета,
Дымится шнур запальный.
И смотрит принц опальный
С рекламного щита.
Голос сына
Я голос Петруши услышал во сне:
«Алло»,— говорил он лукаво и густо.
Проснулся — светает, и в комнате пусто,
Чужая страна в одичалом окне.
Я сел за работу, чтоб сердце прошло,
А сердце про что-то неловко стучало,
И ставнею ветер стучал одичало,
И лампа горела.
И дело пошло.
Должен где-то быть и рай
Должен где-то быть и рай,
Если где-то ад.
Поскорее загорай,
Приезжай назад.
Совместим свои тела —
Чтоб к щеке щекой.
Подари чуть-чуть тепла —
Поделюсь тоской.
Ведь чужое не свое,
Поноси ее,
Пусть меня хоть полденька
Не грызет тоска.
Привези мне южный сад,
Безмятежный край.
Если есть на свете ад,
Значит, есть и рай.
Дорога на Джизак
Мартовский прозрачный саксаул
Радужно струится вдоль дороги.
Это кто ж там с провода вспорхнул?
Радуйся, что сойку от сороки
Отличаешь все-таки легко;
А шоссе струится вдоль бархана,
И осталась где-то далеко.
Эта Pica pica bactriana.
Из каких заброшенных пустынь
Памяти,
в которых мрак и стынь —
Крови стынь, окочененье крика, —
Нежная
проклюнулась латынь,
Имя птицы выпорхнуло — Pica?
Господи, позволь закрыть глаза
Без боязни в тот же миг увидеть
То, что вижу, лишь глаза закрою, —
Господи, позволь передохнуть.
Уведи сознание с полей
Памяти,
водицею залей,
Изведи в пустыне память ада.
Мозг жалей, а память не жалей,
Всей не надо, господи, не надо.
Сохрани мне разум, но не весь,
Дай не знать, не ведать этой муки,
Дай забыться — и остаться здесь,
Где слышны большой дороги звуки,
Где бежит дорога на Джизак,
И бежит, и радостно струится
Саксаул, и вспархивает птица
И пустыне дарит добрый знак.
Из дневника
Вчера впервые взял отгул
От электродов и акул —
Да и пуста аквариалка.
Работы нет, душа пуста,
Вчера мне стукнуло полста,
К тому ж вообще акулок жалко.
Вчера мне стукнуло полста.
Приехал президент ЮНЕСКО.
Его приветствовал народ,
Пока до городских ворот
Он шел. Какая-то брюнетка
(Не городская ль голова?)
Читала в микрофон слова,
А я стоял в толпе зевак.
Вот тут-то добрые соседи
И объявили мне в беседе,
Что этот день зовется так:
День Мертвых. Славно! Прямо в лоб.
И угораздило ж родиться.
Нет, братцы, этак не годится.
(«Ковчег» же, между прочим,— гроб.)
Под вечер, лежа на боку,
Варился в собственном соку,
Боюсь, что соку был излишек.
Когда совсем не стало сил,
Таблеткой праздник закусил.
Не привезли ли акулишек?
Исполняется с гитарой
Пробки выбьем, дружно выпьем
За союз младых сердец!
Натали опять брюхата,
И не с краю моя хата —
Ай да Пушкин, ай да Пушкин,
Ай да Пушкин молодец!
Метража у нас негусто,
Гаража не нужно мне,
У меня в кармане пусто,
Но в душе большое чувство
Восхищения супругой,
Уважения к жене.
Пожалел бы поп Никита
Обручальных нам колец,
Жизнь моя была б разбита,
Я попал бы под копыта
И настал бы, и настал бы,
И настал бы мне конец.
Погоди, разбогатеем —
Богатеем стану вдруг,
Напишу лихой сценарий —
И тогда твоих стенаний
Не услышу, не услышу,
Не услышу, милый друг.
Катюша
А студентки из Белграда спели мне «Катюшу»,
Они спели мне «Катюшу» и спасли мне душу.
А погромче пела Бранка, а почище Нада,
А я сам сидел на стуле, подпевал где надо.
И, как лодочки, поплыли под луною страны
Оттого, что над рекою поплыли туманы.
Ах, «Катюша»! Из райцентра у нее словечко,
А мотивчик из местечка, где живет овечка.
Там живет овечка Рая, ей двадцатый годик,
И, на скрипочке играя, старый Моня бродит.
А в районе нету Мони, никакого Мони,
Там играет дядя Федя на своей гармони.
И под скрипочку с гармошкой под большой луною
Все плывет большая лодка за моей спиною.
Мы за лодочку за нашу опрокинем чашу,
А пока святое дело — осушить за вашу.
Спойте мне еще разочек, и опять красиво!
А сойдете мне за дочек — и на том спасибо.
Одесную сядь, Катюша, а налево — Рая,
А я с чашей посередке, словно в центре рая.
Ах, не все еще пропало, нет, не все пропало,—
Я скажу тому, кто в жизни понимает мало.
А тому, кто в этой жизни понимает много,
Я скажу: «А вы, товарищ, не судите строго!»
Осенние цветы
У подножия Черной Горы
Старый город закрыт до поры,
В новом городе тоже несладко:
То фургончик жильем, то палатка,
То ненастье, а то комары.
Где стояла гостиница «Фьорд»,
Груда тверди осталась на глади —
Видно, грунт оказался нетверд.
В этом «Фьорде» не меньше тетради
Исписал я стихами в тоске.
Впредь наука: не строй на песке.
Старый город, он стар для наук,
Сколько б глыб над башкой ни нависло.
Стар и я постижением мук
Исправлять понимание смысла.
И отчетливо видится мне.
Рана-трещина в старой стене.
Под навесом растресканных скал
Человек ковыляет в тиши,
Для обломков бессмертной души
Выполняющий роль катафалка.
Бранко — вот кто действительно сдал!
Бранко вовсе развалиной стал —
Руку жмет, улыбается жалко.
Пусть гора не сойдется с горой,
Но руины приходят к руинам.
Мы виток перед Черной Дырой
Совершим в хороводе едином.
Мы возьмем на последний виток
Черногорский осенний цветок.
Отель «Фьорд»
Истомился я, пес, по своей конуре,
Истерзался я, лис, по вонючей норе,
Не обучен я жить вхолостую.
В свиминг-пуле* бабули ногами сучат,
Фрайера в полподвале шарами стучат,
А я трезвый на койке бастую.
Я на койке лежу и гляжу в потолок,
Я мотив всенародный мычу, как телок,
Такова моя нынче платформа.
А на баб не гляжу, берегу божий дар,
А то жахнет меня с непривычки удар,
И оставлю лисят без прокорма.
Порезвился я, хрыч, да пора и к теплу.
Поизвелся я, сыч, по родному дуплу,
По сычатам своим и сычихе,
Хорошо, что в кармане билет до Москвы,
Вот мотив домычу — и умчался, а вы
В свиминг-пуле ногами сучите!
________________________
* Плавательный бассейн.
Перед тем как уехать
Перед тем как уехать,
Я дал свой блокнот несмышленышу Анне,
И на каждой странице,
Вернее, почти на каждой,
Анна изобразила
Некий магический знак —
Закорючку
В развороте другой закорючки.
Перед тем как вернуться,
Я случайно заметил,
Что вокруг ее закорючек
Разрослись закорючки мои.
Я мог бы писать иначе,
Но не мог иначе писать,
Потому что магический знак, начертанный
Анной,
Помещен в середину страницы,
В глубину моего существа,
В тесноту моей подлинной веры,
В то тайное место,
Куда выпадают слова,
Словно соль в пересохшем лимане.
Переулок
В Мельничном, вблизи завода
Мукомольного, вблизи
Вечности — себя до года
Возрастом вообрази.
Все арыки перерыла
Жизнь, а ты войди по грудь
В тот же — после перерыва
В пятьдесят каких-нибудь.
Что такое пятьдесят
Лет, когда вокруг висят
Ветви те же, что висели
В прошлом веке и вчера?
Легче птичьего пера
Пыль, мучнистая сестра
Вечности и колыбели.
В Мельничном без вечной спешки
Время движется — вблизи
Вешки, от которой пешки
Устремляются в ферзи.
Времени протяжна нота,
Мелет мельница, и нет
Обреченности цейтнота,
Быстротечности примет.
Мама вынесла мальца
В Мельничный, и нет конца
Вечности, и пыль мучниста,
Как цветочная пыльца.
Словно в саге романиста,
Время длится без конца.
Праздный держа черепок
Если разбил пиалу, не горюй, поспеши на Алайский,
Жив, говорят, старичок — мастер искусный, уста.
Он острожным сверлом черепки пробуравит — и в ямках
Скобок утопит концы, накрепко стянет фарфор.
Ай да мастак, вот кому говорить не устанешь спасибо!
Нет ли другого усты — сладить с напастью другой?
Я бы отнес на базар черепки тонкостенного счастья.
Где там — ищи мастеров!.. Сам, бедолага, потей.
Привезли туристов
Полдень. Привезли в отель туристов —
Медсестер, текстильщиц, трактористов;
Друг за дружку держатся слегка,
Потому — похожи на хористов:
Скажем, хор районного ДК.
Первые, допустим, голоса
Местную торговлю укрепили:
В первые же, скажем, полчаса
По складному зонтику купили.
А вторые голоса пошли
Укреплять здоровье под лучами
И в шезлонгах дружеской земли
Тоннами фотоны получали.
Ужин. Так бы нам всегда и жить —
И обслужат нас, и не обложат.
Прочих спросят, что им положить,
Этим — что положено положат.
Взял баварец светлого пивка,
Сок техасец, колу алабамец.
Славный хор районного ДК
Наблюдал за этим, улыбаясь.
Полночь, тишина. Альты с басами
Сны себе показывают сами,
Но и полночь не ослабит уз:
Третьи голоса под небесами
Укрепляют связи братских муз.
Пристань
Пристань — это не пристанище,
Это просто пересадка.
Ты куда, мой путь, протянешься,
До какого полустанка?
Отыщи мне мыс Желания!
Вырвись в бухту Откровенья!
Пристань — это ожидание,
Ожиданье отправления.
Под ковшами под медвежьими
Посидим, дорогу спрыснем.
Вдруг очнемся: — Где мы? Где же мы?..
— Все в порядке.
Это — пристань.
Старый город
В старый город, в старый город
Въезд машинам запрещен.
Забреду я в старый город
С аппаратом за плечом.
Закуплю открытки-марки,
Подивлюсь на старый хлам,
Аппарат старинной марки
Наведу на старый храм.
Горы, каменное диво,
С трех сторон стоят стеной.
Кручи гор да гладь залива
За стеною крепостной.
Как на фоне этой глади
Розы пышные цветут!
А когда-нибудь в осаде
Люди сиживали тут.
Кто в осаде, кто в засаде,
Сверху грохот, сзади гром:
Будто тигры в зоосаде —
За стеною да за рвом.
Без досады справлю тризну
По драчливым тем годам
И беспечному туризму
Предпочтение отдам.
Ты лежи, моя открытка,
В старом ящике на дне,
Ты ползи ко мне, улитка,
По старинной по стене.
Старый город, старый камень
И харчевня «Старый ром».
Что-то пишет старый парень
Притупившимся пером.
Стихотворец
Стихотворец — миротворец,
Мира стройного творец.
В этом мире тихой лире
Внемлют старец и юнец.
Стихотворец — громовержец,
Рифма — молний пересверк!
Он ее в колчане держит,
Он тирана ниспроверг!
Он и лучник, и борец,
Прямо скажем — многоборец,
Ратоборец! Ну, заборист!
Просто-напросто храбрец!
Стихотворец — эрудит,
Где он только не бывает!
Щец жена ему наварит
И детишек народит.
Не гляди, что сед и лыс!
Стихотворец кость обгрыз,
Замечанье сделал Уле
За качание на стуле.
Ударю в чурку звонкую
Ударю в чурку звонкую —
Отскочат три лучины.
Сложу дрова избенкою —
Прискачут три дивчины:
Одна — жена красивая,
Другая — псина сивая,
А младшенькая — Анна,
Как май, благоуханна.
Пока в небесной кузнице
Куют грома и бурю,
Погрейтесь, девки-узницы,
А я побалагурю.
Садись, царица верная,
Ложись, дворянка нервная,
Залазь, моя царевна,
К папане на колено.
Швырну щепоть заварочки,
Подбавлю кипяточка.
Сомлеют три товарочки,
Не сделавши глоточка.
Вздохнет моя законная,
Зевнет сучонка сонная,
А младшенькой, Анюте,
Угнездиться б в уюте.
Поправлю в трех берложицах
Три байковых тряпицы.
Три сна, едва уложатся,
Увидят три девицы.
Одна — любовь запретную,
Другая — кость заветную,
А младшенькой, Анятке,
Пригрезятся щенятки.
Ах, где же вы были раньше
Мне молвит юная мадам,
Почти мадмуазель:
«Хочу отдаться вам,
Почтите же меня».
Мне пишет старая лиса,
Имеющая вес:
«Хочу печатать вас,
Пришлите же стихи».
Я той и той желаю благ,
Я в них души не чаю.
Я той и той примерно так
Прилежно отвечаю:
Извините —
У меня затянувшийся творческий кризис.
Но звоните,
Может быть, я поправлю свои дела.
Баллада о парижских похождениях
Баллада о парижских похождениях московского барда и Менестреля Александра Дулова, кандидата химических наук
Саша Дулов, прославленный бард,
Был в Париже в порядке обмена.
Заложил он гитару в ломбард,
Он решил потрудиться отменно.
Не нужны ему, нет, не нужны
Все парижские ваши экзоты,
Здесь святые огни зажжены
Для глубокой научной работы.
О Пари!
О Пари!
Клод Бернар, Мари Кюри!
Но не знал обаятельный бард,
По парижским гуляя бульварам,
Что парижский бульвар — не Арбат,
Где столкнуться нельзя с писсуаром.
Он столкнулся разок и другой
И сурово подумал на третьем:
«Пейте-лейте, а я ни ногой,
Я приехал сюда не за этим».
И пошёл
Не спеша
Наш доктóр Дюлóфф Саша.
Вот в Россию вернулся наш бард,
И спросил академик Капица:
«Неужели спортивный азарт
Не помог вам хоть раз оступиться?
Доводись мне в Париже пожить.
Не боялся б я злого навета,
Я бы вето не смог наложить
Ни на то, милый друг, ни на это…
Плас Пигаль…
О Париж!
Уи, мусье, ноблес оближ».
И теперь знаменитый певец
Не дождётся опять приглашенья,
Чтоб приехать в Париж наконец
И воздать за свои прегрешенья.
Пусть придурки в научной тюрьме
Ту же жижу разводят пожиже,
А у барда не то на уме —
Он найдёт чем заняться в Париже!
Визави…
Рандеву…
Не зови меня в Москву!