Дмитрий Мережковский — Старый Гуд: Стих

Там, где смерть и вечный холод,
Бури вой и рев лавин,
Старый Гуд живет, владыка
Гор, потоков и стремнин.
В ледниках за облаками
Белый снег – его постель,
Черный вихрь – его одежда,
Борода его – метель.
И когда он над горами
Мчится, бешенством объят, —
Водопады цепенеют,
Скалы вечные дрожат.
Но однажды гений смерти,
Этот дух враждебных сил,
Одинокую пастушку
Гор окрестных полюбил.
Бог стихий неукротимых,
Разрушенья мрачный бог
Целовал в траве весенней
Легкий след девичьих ног.
Он хранил ее, лелеял,
Баловал и на венки
Ей растил по горным кручам
Алый мак и васильки.
Чтобы мягче было ножкам —
Мох зеленый расстилал,
На пути ее горстями
Землянику рассыпал.
А заблудится, бывало, —
Через бешеный поток
Изо льда ей перекинет
Он серебряный мосток.
Сколько раз ее от смерти
Он спасал, но от греха
Не сберег, – его малютка
Полюбила пастуха.
Старый Гуд не может сердце
Гордой девы победить,
И ревнует, и не знает,
Как счастливцам отомстить.
Раз любимого ягненка
Не могли они найти,
Заблудились, – ночь и вьюга
Их застали на пути.
Тьма кругом; зашли в пещеру,
Разложили огонек;
Озарился теплым светом
Их уютный уголок.
Между тем как за стеною
Вой метели все грозней,
Разговор их тише, тише,
Поцелуи – горячей…
Стонет Гуд, ревет от злобы, —
А они за огоньком,
Беззаботные, смеются
Над ревнивым стариком.
«Будь моей!..» – Она слабеет,
Отдается… Вдруг скала
Страшно вздрогнула, и буря
Всю пещеру потрясла.
Гром затих, – настала сразу
Тишина. Он поднял взгляд,
Побледнел – и мщенье Гуда
Понял, ужасом объят.
Вход пещеры был завален
Глыбой камня, и страшна
После бешеной метели
Гробовая тишина…
Чтоб забыться на мгновенье,
Он прижал ее к груди
И шептал ей: «О подумай,
Сколько счастья впереди!
Будь моей… Не бойся смерти…
Старый Гуд, любовь сильней
Всех стихий твоих враждебных,
Всех мучений и скорбей!»
Но прошло три дня, и голод
Потушил у них в крови
То, что вечным им казалось —
Мимолетный жар любви.
Разошлись они безмолвно,
Как враги, и в их очах
Только ненависть блеснула
И животный, дикий страх.
По углам сидят, как звери,
Смотрят пристально, без слов,
И глаза у них сверкают
В темноте, как у волков.
На четвертый день он тихо
Встал; безумьем взор горел,
Он, дрожа, как на добычу
На любовницу смотрел.
Бродит страшная улыбка
На запекшихся губах,
Нож сверкает в неподвижных,
Грозно поднятых руках.
Подошел, но вдруг протяжно,
Словно ведьма иль шакал,
В щель стены над самым ухом
Старый Гуд захохотал.
А потом все громче, громче,
Необъятней и страшней
Загремела, бог могучий,
Песня ярости твоей.
Визг и хохот, словно в пляске
Мчатся тысячи бесов
И скликаются пред битвой
Миллионы голосов.
Старый Гуд, кружась в метели,
Опьяненный торжеством,
Заливается, хохочет
И ревет сквозь вихрь и гром:
«Не меня ли ты отвергла?
Что же, радуйся теперь!
Посмотри-ка, полюбуйся —
Твой любовник – дикий зверь!»
Но, из рук убийцы вырвав,
В сердце собственное нож
Дева гордая вонзила
И воскликнула: «Ты лжешь!
Я сама ему на пищу
Кровь и тело отдаю,
Я любовью победила
Силу грозную твою!..»
Старый Гуд завыл от боли,
Свод пещеры повалил
И несчастных под огромной
Глыбой скал похоронил.
В ледники свои родные
Возвратился мрачный бог,
Но напрасно было мщенье:
Он забыть ее не мог.
Оттого-то зимней ночью
Чей-то долгий, долгий стон
Прозвучит порой в метели:
«Горе мне, я побежден!..»