Тогда был новоявлен он
Весь белый и в крови: новорождён,
Молился, на коленях стоя
Под колоколом каменным, о чаше
Во всех 12 апостольских морях
Согбенно, заводил часы прибоя,
Молил о спутанных ночах и днях,
Зелёных и двойных, как суть гермафродита
Он завтра — человек. Пока — улитка.
Из пламенного корабля
Щенок, обкусывая палубу вылазит,
Уже он понимает все желанья,
Которые тот, взрослый познаёт,
Взбираясь ввысь
По женскому, по жидкому пути
От каменного колокола — прочь,
Он их зелёным камнем света назовёт
И взрослой жизнью.
Он в лабиринтах, в кривизне прибоя,
В чешуйчатых путях,
Он в раковине, выдутой луною
(В той, где рождение Венеры),
Избегнет городов, свернувших паруса,
Но всё же ветром в ад сметённых:
Не попадут в Его зелёный миф
Ни куча фотографий тех, солёных,
Ни горя и любви пейзажи.
В его тяжёлой живописи маслом,
Где всё от человека до кита,
Как фотки будущего. Новенький ребёнок
Следит пути к Граалю,
Туда, меж плавников, сквозь кольца змей,
Через огонь и сквозь вуали,
Фотографируя мою тщету, он там
Снимает радугу в ветрах прожекторов,
Светящих с борта Ноева ковчега,
Снимает и хожденье по водàм
(Пока детишки те из детских парков
Ещё на пальцах говорят между собой).
А мальчик (пусть ещё без мысли он, но в маске)
Заводит всё, что движется по часовой.
Экран, забрызганный прибоем детства
Показывал любовь, и вот
У драматического моря сердце
Разбилось…
— Кто мою историю убьёт???
Вот ряд кремней кривой,
И время награждает хромотой,
И зубья из воды, и серп его тупой,
Оно создатель и оно убийца
Истории…
— А кто бы мог
Оракулом заместо аппарата
Печать бесформенную закрепить
Той тени, что из завтрашнего дня…
— Но Время, может быть, убьёт меня?
— Нет, -говорит он, — нет, нельзя убить:
Ничто зелёное никто ещё не ранил!
Ну кто такое сердце искромсает
Об эту зелень? Всё, что не убито…
— Я видел сам, как время убивает
Меня…
