Где солнце — с горчичное зерно,
Где в море скатывается река,
И бакланы по водяным холмам,
Как с катальных горок скользят,
Где в доме на ходулях, под птичий гам —
Ведь птичьим собраниям нет конца —
Глубоко в шершаво-песчаный день
Гнутый залив погружён,
Человек и празднует, и не хочет принять
Ветром сплавляемую по реке
Страничку тридцать пять…
Но на клювы цапель надета она,
Как на длинные копья времён.
По предначертанным смертным путям —
Чайки и камбала;
Кроншнепы, истошно, предсмертно крича,
Ловят морских угрей;
И языколоколом рифмач,
День рождения оглушив,
В узенькой комнатухе своей
К последней ловушке спешит,
Где только раны и ожидают его,
Но цапли благословляют его
С высоких шпилей-стеблей.
Осенью чертополохо-пуховой
К боли он гонит песнь,
А в ястребином, хватающем небе
Птахи бьются в когтях,
Стайки рыбёшек неслышно скользят
Сквозь корабельный каркас
Туда, где жадные выдры ждут,
А поэт — в своих небесах,
В наклонно летящем доме. Там
Жёсткие кольца его ремесла
Твердят, и в который раз,
Что в белых саванах цапли бредут, а
Над вечным платьем реки
Сбивается мелочь рыбёшек в стада,
Собой образуя венки.
И на море, в этом диком краю,
Он знает, по чьей вине
Окончится свет, и змеиный взрыв
Накроет моря в огне.
Тут, где дельфины ныряют пока
В черепахокрутной пыли,
И тюлени мчатся убивать,
Глотая алый прилив
Собственной крови. В качанье пещер,
Где волны, слабея, молчат,
Тридцать пять ангельских колоколов
Ему по мозгам стучат,
По утонувшей прежней любви
(Да и не по одной!),
Их звёзды, падая, шевелят,
И рыдает в клетке стальной
Завтрашний день, слепой, на цепи,
Которую ужас порвёт,
И молотом ухнет огонь, и любовь
Сорвёт запоры ворот,
Чтоб затерялся свободно он
В божественном свете звёзд,
В кусто-шипОвой, где нет ни следа,
Ежевичной злой темноте,
В безвестной, не бывшей нигде, никогда
(Ибо тьма — это вечный путь),
Где вместо кустов растут мертвецы,
Радуя Бога небес,
В том, никогда не бывшем раю,
Которого не вернуть.
Там-то и будет бродить рифмач
Вдоль звёздных пустых берегов,
Среди душ неприкаянных и костей,
Орлиных скелетов, мёртвых китов,
Возле заливов в форме подков
Вместе с Богом, что не был рождён,
И неявленным Духом Его,
И вместе с каждой бездомной душой
В стадах небылых облаков
Воспевать он будет дрожащий покой.
Но эта тьма ещё далека,
И поэт на земле ночной
Молится вместе с землёй, пока
С живыми он заодно,
Но вдруг ракетные ветра
Из булыжников кровь источат,
И последние волны, смерчами взлетев,
Выкинут мачты и рыб
К дальним звёздам, ещё живым,
Но не верящим в рай и ад,
И не верящим больше Слову Того,
Кто небесный свод созидал,
Где души дичают, как табуны
Бурунов у пенных скал,
Так пусть середину жизни моей
Цапля или друид
Оплачут среди безвестных степей,
Куда мой путь не лежит:
Давно на мели мой корабль, мой рассвет,
Но и полумёртвый язык
Шепчет, что благословен я, и
Благодарен за каждый год!
За четыре стихии, за пять моих чувств,
За то, что мой дух влюблён
И бредёт через мутную пряжу лет
Туда, где на шпилях — лунный свет,
Где колокольный звон,
И море, скрывающее свой смысл
В тёмной тверди костей,
И качанье сфер в плоти рàкушек, и —
То, что всего важней —
Чем ближе к смерти, — (а к ней я плыву
В цветущем сверканье дня
На разлучённых бурей судах —
На каждом частица меня:
Вот любовь, вот память, вот что-то ещё) —
Тем ярче над морем солнце-цветок,
Белее клыки-валы,
В триумфе веры я с бурей борюсь,
И утро звучней хвалы.
Я слышу: скачущие холмы
Жаворонков полны,
И росную осень славят они,
И ягоды зажжены,
Ангелы над громовой весной
Переполняют простор.
В руках у них огненные острова,
Это — души людей —
Души, святее ангельских глаз,
Никто из них не одинок,
В то время, когда отправляюсь я
В плаванье к смерти своей.
