1
На полпути в тот дом, где в знаках зодиака
Меж сумерек алтарь совою затенён,
Она лежит и смотрит в сторону могилы,
Ребро Адамово, раскинувшись как вилы,
Из коих порождён пёс адский, Абадон.
Обжора Геркулес, жеватель новостей,
Кусатель мандрагоры завтрашних событий,
Он, затерявшийся в толпе прозрачных фей.
На веках медяки, глаза его закрыты.
Петух — отец и сын небесного яйца —
Он кости всем ветрам вселенной подставляет,
Флюгарка на одной ноге, он, Слово-Бог,
Всю эту ночь времён я под его защитой,
И колыбель моя — где Рак и Козерог.
2
Смерть — все метафоры в истории одной.
Младенец — искра в мир — встаёт, как стрелка лука,
(Планета-пеликан бежит своей стезёй).
Зачат в аморфности, и от сосков оторван,
Он — в путь спешит, едва с ним распрощалась люлька,
И Абадон-смерть сам рисует флаг пиратов,
И пропасть — эти, к спальне, чёрные ступени,
И слышит звон Адам. И по костям — лопата.
А в полночь, возмужав, Иаков — лезет к звёздам.
Рожденье, жизнь и смерть … «Ни волос не падёт…
(А это — только перья да венец терновый!)
…без воли божией». И голубь — дух святой…
Всё это — как трава стремится сквозь булыжник.
И в бурях вырастет болиголов лесной.
3
Вначале был ягнёнок на дрожащих ножках.
Его весну и лето с осенью подряд,
Их отбодал у змея, влезшего на Еву,
Небесный Овен тот, Адам, вождь белых стад.
И я, урвав клочок положенной мне жизни,
Бодаюсь и разбойничаю тут, пока
Мне Рип ван Винкль позволил временно покинуть
То лоно, сморщенный грузовичок гробовщика.
Но чёрный овен, — прочь прогонит бабку-зиму,
Он, в стаде у себя единственный Живой…
«Настанет час садов, — сказали антиподы, —
И мы на лестнице Иакова звоним о
Всех странных выдумках свинцовой непогоды,
Двукратно прозвучавшею весной!»
4
Какой просодией звучит простой словарь?
Каких размеров клетка та, что порождает
Всё в мире? И мужской иль женский род
У первоискры той, что жизни зачинает?
Я — эхо фараона? Я — без формы тень?
С вопросом пристающий к шепоту без слов я?
Или шестая часть двенадцати ветров я
И выдут ими был из распалённых тел?
Затянут ли корсет вкруг нового шпанёнка?
Он как бамбук — в глубинах щедрой плоти той,
Ведь мой верблюжий взгляд сквозь всё пройдёт иглой!
Любовь есть фотоснимок: ночь в пшеничном поле,
Любовь окружена кольцом прожекторов
И озаряет стены, где — отцы отцов…
5
«Вей, вольный Вест!» Пришёл с двухстволкой Гавриил,
Он — козырной король — из рукава Иисуса,
Из запечатанной колоды козырнулся.
На византийский лад Адам в ночи вскочил.
Все карты розданы: она с червонным сердцем,
И пиковый валет, что с чёрным языком
Сосал себе из фляжки вечное спасенье…
Я раненый упал в каньон (игра в ковбоев),
Я из сосков волынок голод утолил,
Прилив чудовищный из Азии нахлынул.
Но Моби Дик меня за волосы схватил.
И пение сирен спасенье: их объятья —
Жизнь, ворохи цитат из многих Энеид…
К архангелу — Ахав, похожий на распятье,
Он, одноногий крест, с сиреной чёрной слит.
6
Карикатура черт моих: вулканный кратер,
Вокруг него — вода, немолкнущий прибой,
И две свечи — глаза. Я в книге водяной
Пишу, прорвавшись сквозь моллюски гласных звуков,
На фитилях словес сжигаю сон морской,
«Ты, петушок, возьми мой глаз! — гласит Писанье —
Тот глаз от Грайи. «Да, а мой язык двойной
Прижми!» — сказало одноногое распятье,
Адам, тот джокер лет, что в терниях венца…
И успокоился тогда язык певца:
Сирены со свечи уже бинты сорвали,
(Все в ламинариях волынки их грудей!),
Мои же пальцы страшный знак нарисовали:
Пером на колдовском картоне семь морей.
7
Молитву начертай на рисовом зерне:
Библейские листы в лесах всех слов на свете
Осыплются. Ведь песнь сирены — это ветер,
Древо познания и есть тот самый крест.
В корнях его и мысль, и все слова-уроды,
Свет-алфавит един для книг любых лесов.
Злой рок постигнет всех, кто слову крон не верит,
Настроит ветер-время музыку сосков,
Торчащих из грудей, громадных, как волынки:
Подходят времена молочных первослов,
И раны мне протрут сирены губкой этой,
Что приглушает боль и колокольный зов,
А голос времени для нищенских домов
Создаст людей, цветы и снег рукой поэта.
8
… И — на холме распят. Там — нерв времён. Там Слово.
Там крови бурый след. Там оцет. Смерть висит.
Мария. Горе. Мир, заплаканный терново.
И алое пятно под тем ребром горит.
И эти три креста над женщиной склонённой.
Хожденье по гвоздям. И хвоя вместо слёз.
И это мастерство, что менестрель бессонный,
Обычный человек, страдающий Христос,
С детьми небес пронёс под радугой в три цвета.
За то — хирург всех слав — к злодеям был причтён
Я, жаждущую плоть снимавший со скелета.
Ползёт улитка-мир, почти не пробуждён.
Свидетель творчества и миросотворенья
Трубит. И бьют часы. И не умолкнет звон.
9
Архив. Пергаменты. Засаленные строки.
Оплывшая свеча. Царица. Каллиграф,
Льняная ткань. Цари. Иероглифы. Пророки.
И ждут лубки сон бальзамирующих трав,
Бинтуют пеленой печатного листа,
Покрыв змеиный нимб хной мёртвого Каира.
В пустыне я воскрес. Пускай твердят схоласты,
Что это только смерть глядит из-под бинта.
Под маской золотой нетленно вечен лён.
Засыпанный песком мир женственно-трехгранный.
И прах на фуриях женат. Пылают раны,
Вот так идут в набор и жрец и фараон.
Прах — древо жизни, и — обломки «Одиссеи».
Как реки мертвых — лавры у меня на шее…
10
Ты, кормчий тех нравоучительных рассказов,
От лживой гавани подальше проведи
Потрёпанный корабль, на временах качаясь,
Глаза бессонных птиц увидят впереди
Слова те, что трубой над морем прозвучали,
Мной сотворённый тёрн омелой оплетён.
Пусть первым спросит Пётр над радужным причалом
Левиафана: «Кто сей мощный человек,
Что сад свой насадил над голубым каналом?»
Два вечных древа в нём. И в небо сад взойдёт,
И зелен будет, как начало всех начал он
В день, когда змей создаст из злата и из зла
Одно гнездо моим твореньям милосердным
На грубой красноте древесного ствола.
