Когда одну из наших сил душевных
Боль или радость поглотит сполна,
То, отрешась от прочих чувств вседневных,
Душа лишь этой силе отдана;
И тем опровержимо заблужденье,
Что в нас душа пылает не одна.
Поэтому, как только слух иль зренье
К чему-либо всю душу обратит,
Забудется и времени теченье;
За ним одна из наших сил следит,
А душу привлекла к себе другая;
И эта связана, а та парит.
Дивясь Манфреду и ему внимая,
Я в этом убедился без труда,
Затем что солнце было выше края
На добрых пятьдесят долей, когда
Все эти души, там, где было надо,
Вскричали дружно: «Вам теперь сюда».
Подчас крестьянин в изгороди сада
Пошире щель заложит шипняком,
Когда темнеют гроздья винограда,
Чем оказался ход, куда вдвоем
Мой вождь и я за ним проникли с воли,
Оставив тех идти своим путем.
К Сан-Лео всходят и нисходят к Ноли,
И пеший след к Бисмантове ведет;
А эту кручу крылья побороли, —
Я разумею окрыленный взлет
Великой жажды, вслед вождю, который
Дарил мне свет и чаянье высот.
Путь шел в утесе, тяжкий и нескорый;
Мы подымались между сжатых скал,
Для ног и рук ища себе опоры.
Когда мы вышли, как на плоский вал,
На верхний край стремнины оголенной:
«Куда идти, учитель?» — я сказал.
И он: «Иди стезею неуклонной
Все в гору вслед за мной, покуда нам
Не встретится водитель умудренный».
К вершине было не взнестись очам,
А склон был много круче полуоси,
Секущей четверть круга пополам.
Устав, я начал, медля на откосе:
«О мой отец, постой и оглянись,
Ведь я один останусь на утесе!»
А он: «Мой сын, дотуда дотянись!»
И указал мне на уступ над нами,
Который кругом опоясал высь.
И я, подстегнутый его словами,
Напрягся, чтобы взлезть хоть как-нибудь,
Пока на кромку не ступил ногами.
И здесь мы оба сели отдохнуть,
Лицом к востоку; путник ослабелый
С отрадой смотрит на пройденный путь.
Я глянул вниз, на берег опустелый,
Затем на небо, и не верил глаз,
Что солнце слева посылает стрелы.
Поэт заметил, как меня потряс
Нежданный вид, что колесница света
Загородила Аквилон от нас.
«Будь Диоскуры, — молвил он на это, —
В соседстве с зеркалом, светящим так,
Что все кругом в его лучи одето,
Ты видел бы, что рдяный Зодиак
Еще тесней вблизи Медведиц кружит,
Пока он держит свой старинный шаг.
Причину же твой разум обнаружит,
Когда себе представит, что Сион
Горе, где мы, противоточьем служит;
И там, и здесь — отдельный небосклон,
Но горизонт один; и та дорога,
Где несчастливый правил Фаэтон,
Должна лежать вдоль звездного чертога
Здесь — с этой стороны, а там — с другой,
Когда ты в этом разберешься строго».
«Впервые, — я сказал, — учитель мой,
Я вижу с ясностью столь совершенной
Казавшееся мне покрытым тьмой, —
Что средний круг вращателя вселенной,
Или экватор, как его зовут,
Между зимой и солнцем неизменный,
По сказанной причине виден тут
К полночи, а еврейскому народу
Был виден к югу. Но, когда не в труд,
Поведай, сколько нам осталось ходу;
Так высока скалистая стена,
Что выше зренья всходит к небосводу».
И он: «Гора так мудро сложена,
Что поначалу подыматься трудно;
Чем дальше вверх, тем мягче крутизна.
Поэтому, когда легко и чудно
Твои шаги начнут тебя нести,
Как по теченью нас уносит судно,
Тогда ты будешь у конца пути.
Там схлынут и усталость, и забота.
Вот все, о чем я властен речь вести».
Чуть он умолк, вблизи промолвил кто-то:
«Пока дойдешь, не раз, да и не два,
Почувствуешь, что и присесть охота».
Мы, обернувшись на его слова,
Увидели левей валун огромный,
Который не заметили сперва.
Мы подошли; за ним в тени укромной
Расположились люди; вид их был,
Как у людей, объятых ленью томной.
Один сидел как бы совсем без сил:
Руками он обвил свои колени
И голову меж ними уронил.
И я сказал при виде этой тени:
«Мой милый господин, он так ленив,
Как могут быть родные братья лени».
Он обернулся и, глаза скосив,
Поверх бедра взглянул на нас устало;
Потом сказал: «Лезь, если так ретив!»
Тут я узнал его; хотя дышала
Еще с трудом взволнованная грудь,
Мне это подойти не помешало.
Тогда он поднял голову чуть-чуть,
Сказав: «Ты разобрал, как мир устроен,
Что солнце влево может повернуть?»
Поистине улыбки был достоин
Его ленивый вид и вялый слог.
Я начал так: «Белаква, я спокоен
За твой удел; но что тебе за прок
Сидеть вот тут? Ты ждешь еще народа
Иль просто впал в обычный свой порок?»
И он мне: «Брат, что толку от похода?
Меня не пустит к мытарствам сейчас
Господня птица, что сидит у входа,
Пока вокруг меня не меньше раз,
Чем в жизни, эта твердь свой круг опишет,
Затем что поздний вздох мне душу спас;
И лишь сердца, где милость божья дышит,
Могли бы мне молитвами помочь.
В других — что пользы? Небо их не слышит».
А между тем мой спутник, идя прочь,
Звал сверху: «Где ты? Солнце уж высоко
И тронуло меридиан, а ночь
У берега ступила на Моррокко».
