Как вопросить Климену, слыша новость,
Его встревожившую, поспешил
Тот, кто в отцах родил к сынам суровость,
Таков был я, и так я понят был
И госпожой, и светочем священным,
Который место для меня сменил.
И Беатриче: «Пусть не будет пленным
Огонь желанья; дай ему пылать,
Отбив его чеканом сокровенным;
Не потому, чтобы ты мог сказать
Нам новое, а чтобы приучиться,
Томясь по влаге, жажды не скрывать».
«Мой ствол, чей взлет в такие выси мчится,
Что, как для смертных истина ясна,
Что в треугольник двум тупым не влиться,
Так ты провидишь все, чему дана
Возможность быть, взирая к Средоточью,
В котором все совместны времена, —
Когда Вергилий мне являл воочью
Утес, где дух становится здоров,
И мертвый мир, объятый вечной ночью,
Немало я услышал тяжких слов
О том, что в жизни для меня настанет,
Хотя к ударам рока я готов;
Поэтому мои желанья манит
Узнать судьбу моих грядущих лет;
Стрела, которой ждешь, ленивей ранит».
Так я промолвил, вопрошая свет,
Вещавший мне; так, повинуясь строго,
Я Беатриче выполнил завет.
Не притчами, в которых вязло много
Глупцов, когда еще не пал, заклан,
Грехи людей принявший агнец бога,
Но ясной речью был ответ мне дан,
Когда отец, пекущийся о чаде,
Сказал, улыбкой скрыт и осиян:
«Возможное, вмещаясь в той тетради,
Где ваше начерталось вещество,
Отражено сполна в предвечном взгляде,
Не став необходимым оттого,
Как и ладьи вниз по реке движенье-
От взгляда, отразившего его.
Оттуда так, как в уши входит пенье
Органных труб, все то, что предстоит
Тебе во времени, мне входит в зренье.
Как покидал Афины Ипполит,
Злой мачехой гонимый в гневе яром,
Так и тебе Флоренция велит.
Того хотят, о том хлопочут с жаром
И нужного достигнут без труда
Там, где Христос вседневным стал товаром.
Вину молва возложит, как всегда,
На тех, кто пострадал; но злодеянья
Изобличатся правдой в час суда.
Ты бросишь все, к чему твои желанья
Стремились нежно; эту язву нам
Всего быстрей наносит лук изгнанья.
Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням.
Но худшим гнетом для тебя отныне
Общенье будет глупых и дурных,
Поверженных с тобою в той долине.
Безумство, злость, неблагодарность их
Ты сам познаешь; но виски при этом
Не у тебя зардеют, а у них.
Об их скотстве объявят перед светом
Поступки их; и будет честь тебе,
Что ты остался сам себе клевретом.
Твой первый дом в скитальческой судьбе
Тебе создаст Ломбардец знаменитый,
С орлом святым над лестницей в гербе.
Тебя укроет сень такой защиты,
Что будут просьба и ответ у вас
В порядке необычном перевиты.
С ним будет тот, кто принял в первый час
Такую мощь от этого светила,
Что блеском дел прославится не раз.
Его толпа еще не отличила
По юности, и небо вечный свод
Вокруг него лишь девять лет кружило;
Но раньше, чем Гасконец проведет
Высокого Арриго, безразличье
К богатствам и к невзгодам в нем сверкнет.
Так громко щедрое его величье
Прославится, что даже у врагов
Оно развяжет их косноязычье.
Отдайся смело под его покров;
Через него судьба преобразится
Для многих богачей и бедняков.
В твоем уме о нем да впечатлится,
Но ты молчи…» — и тут он мне открыл
Невероятное для очевидца.
Затем добавил: «Сын, я пояснил
То, что тебе сказали; козни эти
Круговорот недальний затаил.
Но не завидуй тем, кто ставил сети:
Давно отмщенной будет их вина,
А ты, как прежде, будешь жить на свете».
Когда я понял, что завершена
Речь праведной души и что основа,
Которую я подал, заткана,
Я произнес, как тот, кто от другого
Совета ждет, наставника ценя,
В желаньях, в мыслях и в любви прямого:
Ь «Я вижу, мой отец, как на меня
Несется время, чтоб я в прах свалился,
Раз я пойду, себя не охраня.
Пора, чтоб я вперед вооружился,
Дабы, расставшись с краем, всех милей,
Я и других чрез песни не лишился.
В безмерно горьком мире, и, поздней,
Вдоль круч, с которых я, из рощ услады,
Взнесен очами госпожи моей,
И в небе, от лампады до лампады,
Я многое узнал, чего вкусить
Не все, меня услышав, будут рады;
А если с правдой побоюсь дружить,
То средь людей, которые бы звали
Наш век старинным, вряд ли буду жить».
Свет, чьи лучи улыбку облекали
Мной найденного клада, засверкал,
Как отблеск солнца в золотом зерцале,
И молвил так: «Кто совесть запятнал
Своей или чужой постыдной славой,
Тот слов твоих почувствует ужал.
И все-таки, без всякой лжи лукавой,
Все, что ты видел, объяви сполна,
И пусть скребется, если кто лишавый!
Пусть речь твоя покажется дурна
На первый вкус и ляжет горьким гнетом, —
Усвоясь, жизнь оздоровит она.
Твой крик пройдет, как ветер по высотам,
Клоня сильней большие дерева;
И это будет для тебя почетом.
Тебе явили в царстве торжества,
И на горе, и в пропасти томленья
Лишь души тех, о ком живет молва, —
Затем что ум не чует утоленья
И плохо верит, если перед ним
Пример, чей корень скрыт во тьме забвенья,
Иль если довод не воочью зрим».
