Но даже светлые умы все размещают между строк: у них расчет на долгий срок.
Коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет.
Несколько раз я уже похоронен, несколько раз уехал, несколько раз отсидел, причем такие сроки, что еще лет сто надо прожить. Одна девочка из Новосибирска меня спросила: «Правда, что вы умерли?» Я говорю: «Не знаю».
Утро вечера мудренее, но и в вечере что–то есть.
Альпинизм — это прекрасный способ перезимовать летом.
Вот уж действительно, все относительно — все, все, все…
Какие странные дела, у нас в России лепятся!
Шестым чувством своим, всем существом, всем данным господом богом разумом уверен я, что нормален. Но, увы! Убедить в этом невозможно, да и стоит ли?!
Нас всегда заменяют другими, чтобы мы не мешали вранью.
Вот моя последняя записка: «Я много работал! Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем. Люди, я любил вас! Будьте снисходительны!»
Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие — как часовые.
Спасибо вам светители, что плюнули да дунули, что вдруг мои родители зачать меня задумали…
Если отвернутся, значит недостаточно любили.
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель. Вот и сейчас как холодом подуло, под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль и Маяковский лег виском на дуло.
У братских могил нет заплаканных вдов — сюда ходят люди покрепче, на братских могилах не ставят крестов. Но разве от этого легче?
Утро мудренее! Но и утром все не так, нет того веселья: или куришь натощак, или пьёшь с похмелья.
Если б водка была на одного — как чудесно бы было! Но всегда покурить — на двоих, но всегда распивать — на троих. Что же на одного? На одного — колыбель и могила.
Наше время иное, лихое, но счастье как встарь, ищи! И в погоню летим мы за ним, убегающим вслед. Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей, на скаку не заметив, что рядом — товарищей нет.
Даже падать свободно нельзя, потому, что мы падаем не в пустоте.
Украду, если кража тебе по душе — зря ли я столько сил разбазарил?! Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял!