Подробность какого-нибудь описания почти всегда в ущерб его точности.
Триединство: голос, глаза, походка.
В первую секунду, сгоряча, решение было: «Ни слова! Лгать, длить, беречь! Лгать? Но я его люблю! Нет, лгать, потому что я и его люблю!» Во вторую секунду: «Обрубить сразу! Связь, грязь, — пусть отвратится и разлюбит!» И, непосредственно: «Нет, чистая рана лучше, чем сомнительный рубец. «Люблю» — ложь и «не люблю» (да разве это есть?!) — ложь, всю правду!»
Прощания вовсе не было. Было — исчезновение.
Спроси у волны морской:
Кто именно?
Беспамятность! — лишь с мужской
Сравнимая…
— Алексей Александрович! Вы чудесно приняли мой поцелуй!
Если бы всё то, что я отдаю мёртвым на бумаге, я отдавала бы живым в жизни, я была бы безобразна (упорствую!) и сама просила бы посадить меня в сумасшедший дом.
Это был первый акт моего женского послушания. Я всегда хотела слушаться, другой только никогда не хотел властвовать (мало хотел, слабо хотел), чужая слабость поддавалась моей силе, когда моя сила хотела поддаться — чужой.
Но писать тебе я буду — хочешь ты этого или нет.
Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг, — я слез не утаю…
Ни здесь, ни там, — нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!
Юноша, мечтающий о большой любви, постепенно научается пользоваться случаем.
Судьба: то, что задумал Бог.
Жизнь: то, что сделали (с нами) люди.
— «Женщина не может одна».
— Человек — может.
Мальчиков нужно баловать — им, может быть, на войну придётся.
Наконец-то встретила
Надобного — мне:
У кого-то смертная
Надоба — во мне.
Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он – не — любил (это я поняла), потому и не сел, любила — она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушёл, она осталась, так что если поднять занавес — она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что – он — стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно. Татьяна на той скамейке сидит вечно.
— Я вовсе не предполагаю, что отлично разбираюсь в современности. Современность — вещь устанавливаемая только будущим и достоверная только в прошлом.
Не умрешь, народ!
Бог тебя хранит!
Сердцем дал — гранат,
Грудью дал — гранит.
Процветай, народ, —
Твердый, как скрижаль,
Жаркий, как гранат,
Чистый, как хрусталь.
Поэт видит неизваянную статую, ненаписанную картину и слышит неигранную музыку.
Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге.
Ты, последний мой колышек
В грудь забитую наглухо.
Я не выношу любовного напряжения, у меня – чудовищного, этого чистейшего превращения в собственное ухо, наставленное на другого: хорошо ли ему со мной? Со мной уже перестаёт звучать и значить, одно – ли ему?
Если меня когда-нибудь не раздавит автомобиль или не потопит пароход — все предчувствия — ложь.
Я всё говорю: любовь, любовь.
Но — по чести сказать — я только люблю, чтобы мной любовались. — О, как давно меня никто не любил!
Четкость моих чувств заставляет людей принимать их за рассуждения.
Руки даны мне — протягивать каждому обе,
Не удержать ни одной, губы — давать имена,
Очи — не видеть, высокие брови над ними —
Нежно дивиться любви и — нежней — нелюбви.
Снежинки — это небесные саламандры.
О как я рвусь тот мир оставить,
Где маятники душу рвут,
Где вечностью моею правит
Разминовение минут.
Я Вас бесконечно (по линии отвеса, ибо иначе Вы этого принять не можете, не вдоль времени а вглубь не-времени) — бесконечно, Вы мне дали так много: всю земную нежность, всю возможность нежности во мне, Вы мой человеческий дом на земле, сделайте так чтобы Ваша грудная клетка (дорогая!) меня вынесла, — нет! — чтобы мне было просторно в ней, РАСШИРЬТЕ её — не ради меня: случайности, а ради того, что через меня в Вас рвётся.
Вижу Ваше смуглое лицо над стаканом кофе — в кофейном и табачном дыму — Вы были как бархат, я говорю о голосе — и как сталь — говорю о словах…
Одна половинка окна растворилась.
Одна половинка души показалась.
Давай-ка откроем — и ту половинку,
И ту половинку окна!
Весь наш дурной опыт с любовью мы забываем в любви. Ибо чара старше опыта.
Язык простонародья как маятник между жрать и срать.
Дети — это отдых, миг покоя краткий,
Богу у кроватки трепетный обет,
Дети — это мира нежные загадки,
И в самих загадках кроется ответ!
Только те, кто высоко ценит себя, могут высоко ценить других. Дело во врожденном чувстве [масштаба].
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —
Домой!
Тело в молодости — наряд, в старости — гроб, из которого рвешься!
Циник не может быть поэтом.
Книга должна быть исполнена читателем как соната. Буквы — ноты. В воле читателя — осуществить или исказить.
Не надо работать над стихами, надо чтоб стих над тобой (в тебе!) работал.
Вся тайна в том, чтобы событие сегодняшнего дня рассказать так, как-будто оно было сто лет назад, а то, что совершилось сто лет назад — как сегодня.
Люблю всё, от чего у меня высоко бьётся сердце. В этом — всё.
Богом становишься через радость, человеком через страдание. Это не значит, что боги не страдают и не радуются — человеки.
Под музыку.
Страшное ослабление, падение во мне эмоционального начала: воспоминание о чувствах. Чувствую только во сне или под музыку. Живу явно-рациональным началом: душа стала разумной, верней разум стал душой. Раньше жила смутой: тоской, любовью, жила безумно, ничего не понимала, не хотела и не умела ни определить ни закрепить. Теперь малейшее движение в себе и в другом — ясно: отчего и почему.
Выбивают меня из седла только музыка и сон.
Знай одно: никто тебе не пара —
И бросайся каждому на грудь.
Я бы хотела жить на улице и слушать музыку.
В жизни — одно, в любви другое. Никогда в жизни: всегда в любви.
Но пока тебе не скрещу на груди персты –
О проклятие! – у тебя остаёшься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!
Бог создал человека только до тальи, — над остальным постарался Дьявол.
Благоприятные условия? Их для художника нет. Жизнь сама неблагоприятное условие.
Вы верите в другой мир? Я — да. Но в грозный. Возмездия! В мир, где царствуют Умыслы. В мир, где будут судимы судьи. Это будет день моего оправдания, нет, мало: ликования! Я буду стоять и ликовать. Потому что там будут судить не по платью, которое у всех здесь лучше, чем у меня, и за которое меня в жизни так ненавидели, а по сущности, которая здесь мне мешала заняться платьем.
Не подозревайте меня в бедности: я друзьями богата, у меня прочные связи с душами, но что мне было делать, когда из всех на свете в данный час души мне нужны были только Вы?!
Любовь не прибавляет к весне, весна — тяжёлое испытание для любви, великий ей соперник.
Аймёк-гуарузим — так в первый раз
Предстала тебе любовь.
Так первая книга твоя звалась,
Так тигр почуял кровь.
Женщины любят не мужчин, а Любовь, мужчины — не Любовь, а женщин. Женщины никогда не изменяют. Мужчины — всегда.
Убеждаюсь, что не понятия не люблю, а слова. Назовите мне ту же вещь другим именем — и вещь внезапно просияет.
Некоторым, без кривизн —
Дорого дается жизнь.
Единственный выход в старости — ведьма. Не бабушка, а бабка.
Жизнь — вокзал… жизнь есть место, где жить нельзя.