И в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
Ты всё равно придёшь — Зачем же не теперь?
Я жду тебя — мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Радостно и ясно
Завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
Сердце, будь же мудро.
Ты совсем устало,
Бьёшься тише, глуше…
Знаешь, я читала,
Что бессмертны души.
И мне показалось, что эти огни
Со мною летят до рассвета.
И я не дозналась — какого они,
Глаза эти странные, цвета.
Как подарок, приму я разлуку
И забвение, как благодать.
Но скажи мне, на смертную муку
Ты другую посмеешь послать?
И легкости своей дивится тело,
И дома своего не узнаешь,
А песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поешь.
Она бредила, знаешь, больная,
Про иной, про небесный край.
Но монах сказал, укоряя:
«Не для вас, не для грешных рай».
Не придумать разлуку бездонней,
Лучше б сразу тогда — наповал…
И, наверное, нас разлученней
В этом мире никто не бывал.
Пусть страшен путь мой, пусть опасен,
Ещё страшнее путь тоски…
Когда пришли холода,
следил ты уже бесстрастно
за мной везде и всегда,
как будто копил приметы
моей нелюбви.
И всё равно пора нах хауз.
Любовь всех раньше станет смертным прахом,
Смирится гордость, и умолкнет лесть.
Отчаянье, приправленное страхом,
Почти что невозможно перенесть.
А смерти бояться не надо, и слова этого бояться не надо. В жизни есть много такого, что гораздо страшнее, чем смерть. Вся грязь, вся мерзость происходят от боязни смерти. А эти интеллигентские штучки, что умирает кто-то другой, плохой, а не мы, — надо бросить. Именно мы погибаем, мы умираем, а никто другой.
Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоем петь и гореть,
А другим — это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть.
Взоры огненней огня
И усмешка Леля…
Не обманывай меня,
Первое апреля!
Я говорю сейчас словами теми,
Что только раз рождаются в душе…
Отпусти меня хоть на минуту,
Хоть для смеха или просто так,
Чтоб не думать, что досталась спруту
И кругом морской полночный мрак.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
Смерти нет — это всем известно,
повторять это стало пресно,
а что есть — пусть расскажут мне.
Я получила прозвище «дикая девочка», потому что ходила босиком, бродила без шляпы, бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма, и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень.
Чистый ветер ели колышет,
Чистый снег заметает поля.
Больше вражьего шага не слышит,
Отдыхает моя земля.
… отсутствие — лучшее лекарство от забвения (объяснить потом), лучший же способ забыть навек — это видеть ежедневно (так я забыла Фонтанный Дом, в котором прожила 35 лет).
Я спросила у кукушки,
Сколько лет я проживу…
Сосен дрогнули верхушки,
Желтый луч упал в траву.
Но ни звука в чаще свежей,
Я иду домой,
И прохладный ветер нежит
Лоб горячий мой.
Дорога не скажу куда.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
Оставь нас с музыкой вдвоём,
Мы сговоримся скоро —
Она бездонный водоём —
Я призрак, тень, укора.
Я не мешаю ей звенеть, —
Она поможет — умереть.
И даже «вечность поседела»,
как сказано в одной прелестной книге.
От этих антивстреч
Меня бы уберечь
Ты смог…
В сущности, никто не знает, в какую эпоху он живет. Так и мы не знали в начале десятых годов, что жили накануне европейской войны и Октябрьской революции.
О, как мало осталось
Ей дела на свете — ещё с мужиком пошутить
И чёрную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить.
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я её берегу —
Ведь она мне любовью дана.
Всё равно, что ты наглый и злой,
Всё равно, что ты любишь других.
Предо мной золотой аналой,
И со мной сероглазый жених.
Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело-сухие,
И теплый ветер нежен и упруг.
Дорогою ценой и нежданной
Я узнала, что помнишь и ждёшь.
А быть может, и место найдёшь
Ты — могилы моей безымянной.
Он не змеею сердце жалит, но как пчела его сосёт.
Ты одна разрыть умеешь
То, что так погребено,
Ты томишься, стонешь, млеешь
И потом похолодеешь
И летишь в окно.
Мы не встречаться больше научились,
Не подымаем друг на друга глаз,
Но даже сами бы не поручились
За то, что с нами будет через час.
Может быть, потом ненавидел
И жалел, что тогда не убил.
Ты один меня не обидел,
Не обидевши — погубил.
И та, что сегодня прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит.
Оставь, и я была как все,
И хуже всех была,
Купалась я в чужой росе,
И пряталась в чужом овсе,
В чужой траве спала.
И я слышу звонок протяжный,
и я чувствую холод влажный,
каменею, стыну, горю..
Я была в великой славе, испытала величайшее бесславие – и убедилась, что, в сущности, это одно и то же.
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель.
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
«И только в пламени любви разрушится стена обид, непонимания и лени…»
И ещё раз про любовь:« Любовь долготерпелива и добра. Любовь не ревнива, не хвастлива, она не превозносится, не ведёт себя неприлично, не ищет своего, не раздражается, не ведёт счёт обидам, не радуется неправедности, а радуется истине, всё переносит, всему верит, на всё надеется, всё стойко претерпевает. Любовь никогда не проходит…» (1 Коринфянам 13:4-8) Вот такая она — высшая форма любви.