Мы ехали шагом,
мы мчались в боях
и яблочко-песню
держали в зубах.М. Светлов
Об этом запеве,
пропетом без нас,
мое поколенье
мечтает подчас.
В глазах у парнишки
огонь не горит,
парнишка тоскует
и так говорит:
— Прямые атаки,
прямые бои…
Отдать бы не жалко
все силы свои.
Греметь бы в эпоху
таких вот боев
и вынести доблесть,
как знамя свое.
Никто не виновен,
что я опоздал
пройти революции
огненный вал.
А нынче разменяны
песня и бой
на мелочи быта,
на щебень работ.
Открыто врага
не видать пред собой
и славе — не время,
и песням — отбой…
Парнишка умолк,
не смутив тишину.
До смены осталось
пятнадцать минут.
Никто из бригады
не стал отвечать
на это страданье,
на эту печаль.
И мы по гудку,
девятнадцать ребят,
к участку постройки
уводим себя.
Дорогою песня
звенит вдоль бараков,
какую отцы наши
пели в атаках.
А парень, тоскуя
о славе побед,
молчит и шагает
бригаде вослед.
День бетонили до пота,
на затылок сдвинув шапки,
а когда пришла с гудками
предвечерняя пора,
говорил перед уходом
на смолкающей площадке
по-особому тревожно
озабоченный прораб:
— Товарищи, речь моя будет проста,
но смысл ее вовсе не весел:
участок бетона от сроков отстал
на целых семьсот замесов.
Идут арматурщики впереди,
выходит, задержка за нами.
И если до завтра мы фронт не дадим —
получим рогожное знамя.
Значит, сквозь ночь,
и декабрь, и буран
атаки упрямой
настала пора.
………
Тогда мы вернулись,
себе не переча,
по фронту работ
становясь в этот вечер.
И день проводили
безудержно шалым,
грохочущим ревом
бетономешалок.
Метель пошла от полночи,
колючая да острая,
дробясь в стекло прожектора
хрустальной белизной.
И стерлинги водили мы
под греющую росторопь
и с лиц сдирали до крови
сжигающий озноб.
Парнишка стерлинг бросил свой,
парнишка вышел недругом,
усталый и озлобленный,
угрюмо крикнул нам:
— Работаем мы день и ночь
под вьюгами да ветрами,
без радости, без гордости,
без отдыха и сна.
Желаю вам, ударникам,
добыть деньгу хорошую,
а я живую молодость
на мелочь не продам!..
И он ушел не мешкая
назад, никем не прошенный,
по выбитым метелицей
вечёрошним следам.
И только вдогонку,
сквозь сизый строй метели,
товарищ бросил с ходу
десяток горьких слов:
— Ступай себе да хвастайся
во сне да на постели,
бредовая романтика
немыслимых боев!..
Секунды плыли бережно
в тугом моторном рокоте,
а мы, разгон удвоив,
и в тридцать восемь рук
вводили тверже стерлинги
в настроенность высокую,
в работу, в постройку
на бешеном ветру.
Сползала ртуть по Цельсию
за сорок линий холода,
бетон ложился в стерлинги
спрессован, как свинец,
но мы бетон оттаяли
жарою паропровода,
себя — разбегом стерлингов,
биением сердец.
Гремели шахты взрывами,
шли вспышки буровые,
и поезда разбрасывались
дымом вороным.
На дальних пограничьях
дневали постовые,
храня разбег строительных
атак моей страны.
Страна дышала грохотом
за снежною громадой
и от вождя до сторожа
всю ночь ждала рассвет,
уверена, что стройку
не бросили бригады,
узнает о которых
назавтра из газет.
………
Рассвет явился нарочным,
ускоренным отменно,
сухой, как полагается
при кованой зиме.
Мы стерлинги передали
восьмичасовой смене,
и ковш приподнял с грохотом
семьсот второй замес.
День мы спали замертво недаром,
а под вечер, чуть набрались сил,
к нам пришел русоволосый парень,
шапку снял и так заговорил:
— Слушай-ка, ударная бригада,
про работу гордую твою
скоро здесь заслуженной наградой
работяги песни запоют.
Я такой же юностью отмечен,
жить хочу по правилу бойцов,
чтоб нести мне званье человечье,
расшибая ветер о лицо.
А мои собратья по артели
глушат удаль словом «чепуха!»
и пока тоскуют в час метели
о покое деревенских хат.
О дворе да тесаном заборе
греют в сердце мысли и слова,
ладят песни про златые горы.
Мне на эти песни наплевать.
Все слова продуманы до крохи,
силы в цель до капельки сгустив,
я хочу хоть краешек эпохи
на плечах по-вашему нести.
Если ж просто говорить, как надо,
напрямик, так ты прими меня,
самая ударная бригада,
не гони от своего огня…
Товарищу бригада
сказала: — Хорошо!
Товарищ на смену
двадцатому пришел.
И снова, будто в звездные
военные года,
мы бой вели атаками
гражданского труда.
